Квартира Булгаковых. Елена Сергеевна вводит еле переставляющего ноги Булгакова. Она тянется включить свет, он перехватывает её руку.
Булгаков. Зажги свечи... Давай побудем... при свечах...
Елена Сергеевна зажигает свечи. Булгаков ставит на патефон пластинку, звучит Чайковский, «Пиковая дама», вступление к 4 картине. Булгаков ходит по квартире, зябко потирает руки, дёргает плечом.
Булгаков. Покойником пахнет... покойная пьеса...
Выходят Серёжа и Женя, Елена Сергеевна их останавливает, они жмутся в угол. Булгаков бросает взгляд на них.
Булгаков (цитирует из оперы). «О, времена! Повеселиться толком не умеют...» Був гаков — и нема такова...
Булгаков тяжело садится в кресло.
Булгаков. Сколько лет я лизал ему сапоги, умолял только об одном: не раздави! И вот, всё-таки раздавил. За что? Или я мало ползал? Или я мало лизал? Извольте объяснить! Извольте! Где же вы ещё найдёте такого другого блюдолиза, как бывший доктор Булгаков? Который сильную власть похвалит и пьесу напишет... Раздавил... Как там сказали, Люся? «Нельзя такое лицо делать романтическим героем»? Да нет, не в этом дело... Я хотел напомнить ему, что он человек... А он, кажется, не хочет больше быть человеком... Он теперь хочет быть богом... Но это ничего... теперь едва только помянут меня, тут же помянут и тебя... и о звонке тридцатого года, и об усиках Турбина, и вот теперь... о «Батуме»... Чёрт рябой... Тиран!
Елена Сергеевна. Тише!
Женя (Елене Сергеевне). Запретили?
Елена Сергеевна кивает и нетерпеливым жестом прогоняет Женю и Серёжу.
Булгаков. Ну, всё... теперь гроб... крышка... Ты можешь достать у Шиловского револьвер?
Елена Сергеевна. Миша...
Булгаков. Ты не любишь мрачных разговоров, я помню. Прости. Но теперь будут только они... Ну, хорошо, нет — так нет... Я сам... Женя!
Елена Сергеевна. Миша!
Булгаков. Голова болит... Я прилягу.
Елена Сергеевна помогает переодеться в любимую пижаму, перебраться на диван.
Булгаков. Егоров ещё не требовал вернуть аванс? А командировочные? Ещё потребуют... Ещё налетят, будут... доклёвывать... Ты иди, отдай им эти деньги... На что они нам?
Булгаков ложится, затихает. Елена Сергеевна некоторое время стоит над ним, думает. Потом решительно идёт к столу, берёт оттуда несколько листов, смотрит. Потом кладёт и весь стол с противным скрипом ножек по полу передвигает к постели Булгакова. Он, услышав шум, поворачивается.
Булгаков. Что это?
Елена Сергеевна. Роман. Ты должен закончить. Диктуй. Мы остановились на сцене с буфетчиком. Воланд его спрашивает: «У вас сколько имеется сбережений?»
Булгаков (кажется, заинтересовался, оживился, поднимается в подушках). Буфетчик ответил?
Елена Сергеевна. Ещё нет. Ты оставил пропуск. Сказал, вернёмся к этому позже, чтобы цены были актуальными...
Булгаков. Подождём ещё... Давай так. Диалог, пиши. «Ну, конечно, это не сумма, — снисходительно сказал Воланд своему гостю, — хотя, впрочем, и она вам не нужна. Вы когда умрёте?» Написала? Что? Что ты смотришь?
Елена Сергеевна. Миша, это весёлая сцена. У тебя буфетчик только что с табурета падал и штаны вином заливал...
Булгаков. Сейчас будет смешно. Пиши. «Вы когда умрёте? Тут уж буфетчик возмутился». Диалог. «Это никому неизвестно и никого не касается, — ответил он». Диалог. «Ну, да, неизвестно, — послышался дрянной голос из кабинета, — подумаешь, бином Ньютона! Умрёт он через девять месяцев от рака печени в клинике Первого МГУ, в четвёртой палате...»
Булгаков продолжает диктовать, Елена Сергеевна пишет. В квартире появляется энергичный страховой агент.
Страховой агент. Страхование жизни — это очень полезно и практично! Ну, посудите сами, вы же никогда не знаете, что может случиться завтра! А со страховым полисом вы всегда готовы ко всем неожиданностям.
Булгаков (всё так же, лёжа). Я не хочу быть готовым к неожиданностям. Жизнь и есть сплошная неожиданность!
Страховой агент (рекламным тоном). Но ведь это неразумно! Вы не хотите об этом думать потому, что сейчас вы здоровы, а завтра, скажем, достаёте книги вот с этой верхней полки, падаете и разбиваете голову, и вот (жизнерадостно) ваша супруга получает двадцать тысяч! Или завтра идёте вы по улице, попадаете под трамвай и вдова ваша получает двадцать тысяч! Или на голову вам падает кирпич...
Булгаков. И кирпич получает двадцать тысяч... (устало) Хорошо, давайте застрахуемся на год...
Страховой агент. Очень хорошо! Очень хорошо! Елена Сергеевна, а вы?
Елена Сергеевна. А я подожду двадцати тысяч.
Страховой агент. Да, но если я застрахую и вас, то получу премию за стопроцентное выполнение своей задачи.
Елена Сергеевна смеётся, что-то подписывает, Страховой агент исчезает.
Булгаков. Люся, дай мне тетрадь, я поработаю сам...
Телефонный звонок. Елена Сергеевна подходит.
Елена Сергеевна. Слушаю. Да, квартира Булгакова. Михаила Афанасьевича?
Булгаков мотает головой.
Елена Сергеевна. Он не может сейчас подойти. А кто спрашивает? (закрывает трубку рукой). Какая-то приезжая из Вены по поводу перевода «Мёртвых душ» на немецкий... Прийти хочет.
Булгаков (улыбается). Как будет «Михаил Булгаков» по-немецки?
Елена Сергеевна (улыбается Булгакову, говорит в трубку). Хорошо, приходите.
Елена Сергеевна кладёт трубку.
Булгаков. Знаешь, Люся, что-то совсем не могу... Не вижу почти ничего... и голова...
Елена Сергеевна. Глупости! Надо работать.
Булгаков. Не глупости. Я врач. Отъелся я килечек... Выходи за Мелика...
Елена Сергеевна (забирает у него тетрадь). Диктуй!
Булгаков (диктует). «Положив трубку на рычажок, профессор повернулся к столу и тут же испустил вопль. За столом сидела в косынке сестры милосердия женщина с сумочкой с надписью на ней: «Пиявки». Вопил профессор, вглядевшись в её рот. Он был мужской, кривой, до ушей, с одним клыком. Глаза у сестры были мёртвые».
У постели Булгакова оказывается женщина-переводчица. Говорит по-русски свободно, видимо, бывшая наша, эмигрантка.
Переводчица. В рамках дружбы между нашими странами в Вене хотят поставить русскую классику. Выбор пал на «Мёртвые души»... Мы знаем о МХАТовской инсценировке. Меня назначили переводчицей...
Булгаков. А что, наши странны теперь дружат?
Переводчица. А вы не читаете газет?
Булгаков. Они портят мне аппетит. А я и так нездоров...
Переводчица. Подписан пакт о ненападении. Мы теперь союзники.
Булгаков. И фашизм теперь — это не так уж и плохо? И о Хрустальной ночи теперь стыдливо молчим... О, боги, боги мои...
Переводчица. А вы, я вижу, не согласны с таким решением вашего руководства?
Булгаков. Видите ли, дорогая... Немцы — плохие союзники. Я наблюдал это в Киеве в восемнадцатом году...
Переводчица. Теперь это совсем другие немцы.
Булгаков. Это пугает ещё больше.
Переводчица. Почему?
Булгаков. Я имел несчастье убедиться в той простой истине, что с дьяволом заигрывать ни в коем случае нельзя. Ни при каких обстоятельствах! Ничего из этого хорошего не может получиться.
Переводчица. А Гитлер по-вашему, дьявол?
Булгаков. Вне всяких сомнений.
Переводчица. Ну, как же, ведь даже ваши газеты пишут...
Булгаков. Ну, что ж тут такого? Наши газеты много всего пишут. Пакт подписан, о чём же им ещё писать? Но я вам говорю, что такой союз не приведёт ни к чему хорошему (вдруг задумчиво). Именно потому, что с дьяволом заигрывать нельзя... Ни при каких обстоятельствах! Никогда! Хотя нашему, может, и можно...
На этих словах возившаяся с чаем Елена Сергеевна роняет чашку. Чашка разбивается. Булгаков смотрит на Елену Сергеевну, та за спиной переводчицы тихонько мотает головой, мол, «не распространяйся при ней».
Булгаков. Давайте выпьем чаю и займёмся делами...
Булгаков пытается встать, но вдруг, пошатнувшись, валится обратно на кровать.
Переводчица. Что с вами?
Булгаков. Я не здоров... Вы простите, давайте отложим...
Переводчица. Да-да... конечно! До свидания!
Переводчица исчезает.
Булгаков. Люся! Очень больно... плохо... ничего не вижу...
У постели появляется врач.
Врач. Это почки. Дело серьёзное.
Булгаков. Это я и сам знаю, доктор. Глаза — это осложнение?
Врач. Да. Могу только облегчить боли. Я дам вам морфий.
Булгаков (вдруг кричит). Нет! Яду... не надо мне яду! Нельзя! Не буду! Нет!
Врач. Какая разница? Лишь бы страдать поменьше!
Булгаков. Не надо! Я сам! Я потреплю! (вдруг доверительно) А скажите, доктор, есть всё же вероятность, что я ещё... смогу выскочить?..
Врач виновато опускает голову и исчезает.
Булгаков. Люся! Луна... слепит! Задёрни шторы! Люся!
Елена Сергеевна задёргивает шторы, подходит.
Булгаков. Дай мне... вторую часть, полёт...
Елена Сергеевна подаёт листы. Булгаков смотрит, щурится. Елена Сергеевна вкладывает в его непослушную руку огромную лупу. Булгаков читает, но еле-еле.
Булгаков. Знаешь, мы забыли... Надо вписать один важный момент... Финал истории Пилата... в конце его прощают... его ежегодная лунная кара... его бессмертие... его тоска... отменяется! Если только возможно простить своего убийцу... Он простит!
Елена Сергеевна отходит, за обеденным столом появляется Олеша. Он с похмелья.
Олеша. Налейте стаканчик, Елена Сергеевна... плохо мне...
Елена Сергеевна наливает, Олеша пьёт.
Олеша. Ну, вот... теперь я могу... к нему...
Олеша подходит к Булгакову, поправляет подушку.
Булгаков. Почему? Юрий Карлович, почему? Вы же слышали пьесу, ну, что в ней такого?
Олеша. Ваш главный положительный герой бунтует против властей.
Булгаков. Но ведь это тогда!
Олеша. Но рассказываете-то вы об этом сейчас! К тому же у вас в пьесе арестовывают Сталина.
Булгаков. Но ведь его арестовывали! Я же работал по официальной биографии!
Олеша. Ещё раз. В вашей пьесе, на сцене, у всех на глазах арестовали Сталина.
Булгаков затихает: понимает правоту Олеши. Олеша исчезает.
Булгаков. Ничего не вижу... Прочти мне, Люся!
Елена Сергеевна подходит.
Елена Сергеевна (читает). «В таких мучениях прожила Маргарита Николаевна всю зиму и дожила до весны...»
Елена Сергеевна пытается справиться с собой, кажется, она сейчас заплачет. Спасает раздавшийся звонок в дверь.
Елена Сергеевна. Кто там?
Голос из-за двери. Доставка для гражданина Булгакова.
Елена Сергеевна открывает дверь. На пороге — курьер в серой куртке и серой кепке. В руках у него новая американская пишущая машинка. Курьер отдаёт Елене Сергеевне машинку, уходит. Елена Сергеевна растерянно стоит с машинкой в руках.
Булгаков. Что там? Я не вижу, Люся... что?
Елена Сергеевна (тусклым голосом). Машинка... получили...
Булгаков. Насмешка... Нельзя заигрывать...
Елена Сергеевна. Ничего! Я перепечатаю роман! Она нужна! Нужна!
Елена Сергеевна ставит машинку на стол, на самое видное место.
Появляется Эрдман.
Эрдман.
Однажды Бах спросил свою подругу:
«Скажите мне, вы любите ли фугу?»Смутясь и покраснев, как мак,
Подруга отвечала так:
«Не ожидала я увидеть в вас нахала.
Прошу вас, не теряйте головы.
Я — девушка и в жизни не видала
Того, что здесь назвали вы».Мораль: у девушек, почти без исключенья
Богатое воображенье.
Елена Сергеевна смеётся. Булгаков смотрит на неё с улыбкой.
Елена Сергеевна. Как же вы рискнули, Николай Робертович! Или вам уже можно бывать в Москве?
Эрдман. Вообще-то нет...
Булгаков. Прощаться приехали?
Неловкая пауза. Эрдман исчезает.
Булгаков. Наверное, это правильно... Что бы я мог написать ещё после «Мастера»?
Елена Сергеевна отворачивается. Новенькая машинка блестит на столе.
Булгаков. Только надо обязательно сделать так, чтобы его знали... Это не тщеславие, это нужно им... Как сохранятся они, если разрушен храм и посыпана солью земля? Кто приведёт их? Кто соберёт? Кто утешит? «Мастер».
Елена Сергеевна. Ну, ещё немного Воланд. Очень уж он у тебя получился симпатичный.
Булгаков. Прелестный... Поверь сыну богослова, правильно говорить «прелестный»... Ничего, пусть заходят с чёрного хода... Он часть той силы... Господи, как больно... Достань револьвер... Я прошу!
Елена Сергеевна раздевает Булгакова, губкой омывает его.
Булгаков. Королевушка моя, моя царица, звезда моя, сиявшая мне всегда в моей земной жизни! Ты любила мои вещи, а я писал их только для тебя...
Елена Сергеевна. Это не только для меня, Миша... Я обещаю.
Булгаков. Что ты можешь сделать?
Елена Сергеевна. О, я многое могу. О, ты не знаешь, как много я могу!
Булгаков. Отравить Литовского?
Елена Сергеевна. Если понадобится!
Елена Сергеевна одевает Булгакова, укладывает. Появляется Пастернак, садится верхом на стул.
Пастернак. Весна, Михаил Афанасьевич. Солнце светит, птицы поют, воздух после грозы прозрачный. И, знаете, сразу как-то хочется жить!
Булгаков (улыбается). Вы теперь переводчик, я слышал.
Пастернак. Да, Шекспир, Шиллер, Гёте... Так безопаснее. Да и жить на что-то надо. Но я теперь другое хочу написать. О враче, который в гражданскую вынужден быть то с белыми, то с красными... О враче-поэте... Я рассчитываю на ваши воспоминания!
Булгаков. Пожалуйста, только будьте осторожны, Борис Леонидович!
Пастернак. У Ахматовой снова арестовали сына, и она написала чудесные стихи...
Булгаков. Я не очень понимаю стихи, Борис Леонидович, есть у меня такой недостаток. Кроме Пушкина... Но это не стихи...
Пастернак улыбается.
Булгаков. Люся! Больно! Мама, светлая королева, где же ты?
Пастернак исчезает. Елена Сергеевна спешит к Булгакову, поит его.
Булгаков. Мой портрет... совсем потускнели краски... «Мне кажется, Иветта, что песенка допета...» Ты совершишь со мной мой последний полёт?
Елена Сергеевна всерьёз напугана. Она бросается к Булгакову, обнимает его. Он легко отстраняет её голову.
Булгаков. Ну, прощай...
Он пытается её перекрестить, но не получается, руки не слушаются. Она берёт его руку и его рукой заканчивает крестное знамение.
Булгаков. Знаешь, однажды, когда меня уже давным-давно не будет на свете... (Елена Сергеевна пытается протестовать, но он жестом её останавливает) Ну, вот... издадут большое собрание сочинений с золотым обрезом... Мой портрет будет висеть во всех библиотеках... Будет творческий вечер, и тебя позовут, как вдову писателя... И ты выйдешь на сцену, станешь у микрофона... заломишь вот так руки и вымолвишь со слезой: «Отлетел мой ангел...»
Елена Сергеевна начинает смеяться, смеётся всё больше и больше, закидывая голову, в голос.
Булгаков. Главное... чтобы знали...
Он закрывает глаза. Где-то в вышине слышится голос Риваль из МХАТовского спектакля «Мольер»: «Разъезд, господа... Разъезд... Войдите в положение... Разъезд, господа!»
Из глубины появляется Сталин в костюме Людовика XIV: на высоких каблуках, в кудрявом парике и шляпе с плюмажем. Хотя и усы никуда не делись с рябого лица. Он выходит из глубины к постели умершего Булгакова.
Сталин. Великий писатель умер... Снимите шляпы...
Сталин снимает шляпу Людовика, остаётся в парике.
Сталин. Мы как раз хотели наградить его... Дать сталинскую премию... Уже были посланы курьеры. Мушкетёры. Жандармы. Мы готовы были на всё. Пора было воздать ему должное! Весь советский народ глубоко скорбит о невосполнимой потере, о выдающемся драматурге нашей эпохи, который таким непростительным образом ушёл из-под надзора! Ушёл от заслуженной награды! Этот политический прах! Белогвардейский выкормыш, поповское отродье, жидовский прихвостень! (доводит себя до гитлеровской истерики) Нельзя было больше терпеть этого волка в овечьей шкуре, умело пробравшегося на советскую сцену!!! Запретить! Арестовать! Пытать! Растерзать! Догнать! (вдруг расстраивается). А теперь не догнать... не достать... Я хотел сам... А он сам!
Сталин вдруг садится на пол и начинает плакать, как маленький ребёнок, что заставляет Елену Сергеевну смеяться ещё громче и уже, несмотря на льющиеся слёзы, совсем светло.
На верхней площадке появляется Булгаков. Он в костюме и, может быть, при монокле. Он смотрит вниз, на смеющуюся Елену Сергеевну, её смех затихает и тогда Булгаков говорит с улыбкой.
Булгаков. Как же я люблю твой смех.
Сталин исчезает, Елена Сергеевна садится у постели мужа, и гладит руку покойника.
Булгаков. О, боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами. Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, кто летел над этой землёй, неся на себе непосильный груз, тот это знает. Это знает уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, её болотца и реки, он отдаётся с лёгким сердцем в руки смерти, зная, что только она одна...
Елена Сергеевна (внизу). ...зная, что только она одна... успокоит его...
Сбоку высвечивается кресло, в котором сидит Иешуа в разорванном голубом хитоне, с ниспадающими на плечи волосами и аккуратной бородкой.
Иешуа. Я прочитал ваш роман.
Булгаков резко разворачивается, смотрит на Иешуа с интересом. Тот листает рукопись.
Иешуа. Спасибо вам, добрый человек, за Понтия Пилата... Я просто забыл о нём, но я был занят... Отвлекали крестоносцы, инквизиция... атеисты...
Булгаков. Да, я подумал, что порой нужно напоминать о милосердии даже... вам... Это ли не главная цель литературы? Напоминать о милосердии... В конце концов, даже «Евангелие» — это прежде всего литература.
Иешуа. Говорящая о милосердии, конечно! Так и ваш роман теперь будет всем напоминать обо мне... Даже тем добрым людям, кто не только забыл, но никогда не знал. Помянут вас, тут же помянут и меня. Спасибо.
Булгаков растроган.
Булгаков. Боже мой, неужели... всё не зря?
Иешуа (подходит к Булгакову, дружески кладёт руку на плечо). Пилат прощён. Стало быть, точно не зря.
Булгаков (нервно дёргает плечом, утирает слезу). Ну, да... конечно... С другой стороны, Пилат заслужил свою кару.
Иешуа. Он поддался страху. Трусость — самый тяжкий порок на свете, но если не прощу я, кто тогда вообще простит?
Булгаков. Стало быть, и мой страх... И то, что я из-за него сделал или... не сделал... тоже простится?
Иешуа улыбается и целует Булгакова в лоб. Страх, кажется, отпускает Булгакова, и он смотрит на Иешуа прямо и смело.
Булгаков. Значит, мне можно с вами?
Иешуа. К сожалению нет. Не заслужил.
Булгаков. Грехи не пускают, ясно... Значит, туда, вниз?
Иешуа. Тоже нет.
Иешуа смотрит куда-то в сторону и там загорается свет над массивным столом с массивным канделябром и гусиным пером.
Иешуа. Вот ваше место. Может, я ещё о чём-нибудь забыл. Так вы не стесняйтесь напоминать. Вас ведь так интересно читать. Пишите!
Булгаков польщён, делает шаг к своему столу, но потом останавливается, смотрит вниз, на притихшую у его постели Елену Сергеевну.
Булгаков. А она?
Иешуа. Она к вам присоединится. Через тридцать лет. Мы же с вами хотим, чтобы роман был напечатан? Я помогу. Для начала — пусть получит двадцать тысяч по страховке...
Булгаков. А потом?
Иешуа. И потом придётся побороться. Эти тридцать лет будут трудными... Ничего не поделаешь, таков уж у нас план...
Булгаков (улыбается). До свидания!
Иешуа. Прощайте.
Иешуа исчезает. Булгаков улыбается, достаёт из кармана свою шапочку, надевает её и идёт к своему столу. Потом замедляет ход. Он видит, как к столу из тьмы подходит Николай Лямин, лысый друг. Он зажигает свечи в канделябре, наливает в чернильницу тягучую тёмную жидкость из бутылочки. С другой стороны из тьмы появляется Мандельштам в сером балахоне. Он очиняет гусиное перо для Булгакова. Подходит Сергей Топлёнинов с гитарой, что-то тихо наигрывает. Выходит Ильф с бутылкой вина и бокалами. Лямин ловко расставляет бокалы, Ильф наливает вино. Булгаков, улыбнувшись, идёт к ним. За его спиной оказывается сам Станиславский, заботливо отодвигает ему стул, смахивает какую-то невидимую пушинку с его пиджака. Музыка разрастается, и все поднимают бокалы. Пьют за вновь прибывшего Михаила Афанасьевича.
Занавес.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |