Судя по первым черновикам романа Булгакова, доминирующей, центральной темой его должна была стать тема Пилата в изложении Воланда, а именно тройственное прегрешение прокуратора: страх перед властью — зависимость от толпы — трусость как основа человеческих пороков. С появлением в романе Мастера эта тема не уходит на второй план, но приобретает несколько иное звучание. То, что в конце концов именно Мастер, а не Воланд отпускает на свободу «выдуманного» им героя, позволяет думать, что в какой-то мере эти два персонажа — создатель и созданный — составляют единое целое. Один из самых страшных человеческих пороков распределяется поровну между ними:1 один пассивно наблюдает совершающееся на его глазах и не без его поддержки убийство невиновного, другой пассивно же наблюдает творящиеся при нем безобразия, возмущающие его, но не подвигающие к активным действиям (напротив, когда дело касается лично его, Мастер проявляет ту же трусость и «умывает руки»).
Само собой разумеется, что не линия Мастер — Пилат является основой ершалаимских глав. «Тандем Иешуа — Пилат составляет идейно-философскую экспозицию «Мастера и Маргариты»2 отмечает Б. Немцев. Изучая историческую концепцию «романа в романе», исследователь Л. Ржевский приходит к заключению, что его структурным стержнем является тема виновности Пилата, «Пилатов грех»3, более того, «экзистенциальная трусость» Пилата составляет основу криптографии всего романа, пронизывая все его компоненты. Действительно, тема Пилата — это та тема, с которой так или иначе связан практически каждый герой романа. Неслучайно и роман Мастера называется «Понтий Пилат» (в редакции «Великого канцлера» роман носил название «Золотое копье», но это тоже прозвище Пилата, сохранившееся и в последней редакции: «...философ — бродяга, неизвестно каким образом ставший на дороге всадника с золотым копьем» (2МиМ, 310)), и сам он сообщает, что писал роман о Пилате, и критики его говорят о попытке протащить в литературу «пилатчину». Именно поэтому анализ двух пар героев древних глав мы начнем с Пилата и Афрания.
Предвидя возможные возражения против подобной систематизации «библейских» образов романа, оговоримся. В пользу существования композиционной пары Пилат — Иешуа говорит в романе весьма недвусмысленная фраза последнего из сна прокуратора: «Мы теперь будем всегда вместе... Раз один — то, значит, тут же и другой! Помянут меня, — сейчас же помянут и тебя!» (2МиМ, 310). И по лунной дороге во сне Иванушки два героя идут вместе. Предлагаемое нами иное понимание системы парных образов романа (его «библейских» глав), — Пилат — Афраний и Иешуа — Левий Матвей, — основывается на следующем: соединяются Иешуа и Пилат лишь в снах, да и то в некоем отдаленном будущем, мы же основываемся на реальном романном времени, где Иешуа соотносим скорее с Левием, хотя он и одинок в своем постижении истины. Так же одинок и Пилат, и самым близким, нужным ему человеком оказывается начальник тайной стражи, которого, кстати говоря, в ранних редакциях Пилат до казни Иешуа недолюбливал: «Не в первый раз приходилось прокуратору видеть седого человека, но всякий раз, как тот появлялся, прокуратор отсаживался подальше и, разговаривая, смотрел не на собеседника, а на ворону в окне. Ныне же Пилат обрадовался вошедшему, как родному брату, даже потянулся к нему» (КИ, 232). То есть, в романе Мастера Иешуа и Пилат скорее два центра, вокруг которых концентрируются герои, постоянно перемещаясь от одного к другому. Наиболее же устойчивыми являются при этом пары Иешуа — Левий и Пилат — Афраний, дополняющие друг друга и в то же время друг другу противопоставленные.
Примечания
1. Чудакова М. Творческая история романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Вопросы литературы. 1976. № 1. С. 244.
2. Немцев В.И. Указ. соч. С. 166.
3. Ржевский Л. Пилатов грех: О тайнописи в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Canadian Slavonic Papers. Ottawa, 1971. Vol. 1 13. № 1. P. 15—16.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |