Образу Лариосика исследователями уделялось, к сожалению, не столь много внимания, сколько этот персонаж, быть может, заслуживает. В основном, все отмечают, что этот образ оттеняет наиболее привлекательные черты Турбиных, которые в нем самом снижены за счет значительной доли комизма1. Причем считается, что в пьесе роль Лариосика вообще сведена к роли шута; то есть, это чисто комедийная роль [Биккулова 1994:25; Бабичева 1989:48]. В романе, по мнению исследователей, Лариосик выписан более значительно. Но, кажется, дело обстоит не так просто.
1) Лариосик появляется в романе только на странице 165 и исчезает уже на странице 250 (сам роман заканчивается на странице 270). То есть, этот персонаж присутствует только на ста страницах. Причем и среди них много фрагментов текста, где он не принимает участия. Если исключить и их, то доля данного героя в романе составит не более тридцати страниц.
В пьесе же Лариосик появляется уже в первом действии, и объем его речевой партии значительно увеличен — он равен объему речевых партий основных действующих лиц — Турбиных2.
2) «Чисто комедийная роль» этого персонажа в структуре произведения тоже вызывает сомнения. Применительно к роману, говорить о ней, кажется, было бы вряд ли правомерно. Чудаковатость и неловкость, неприспособленность к жизни в значительной мере перекрываются мягкостью и деликатностью Лариосика.
Это соотношение сохраняется и в пьесе, но в ней, действительно, больше подчеркнута удивительная способность Лариосика говорить и действовать невпопад: этот герой неправильно оценивает ситуацию, частью — из-за отсутствия у него необходимой информации (фоновых знаний)3, как в случае с тостом в честь мужа Елены, «отбывшего в Берлин», частью — из-за черт своего характера и особенностей мировоззрения: он потерял ориентацию в окружающем его хаосе, не понимает, что от старой жизни ничего не осталось и искренне считает, что за кремовыми шторами можно спастись от революционной вьюги и что уют Турбинского дома незыблем, несмотря на все обрушившиеся на него несчастья.
Изменения, которые все-таки произошли в характере Лариосика в пьесе, связаны с развитием и распространением двух фраз в романе: «...и в квартире у них тепло и уютно, в особенности замечательны кремовые шторы на всех окнах, благодаря чему чувствуешь себя оторванным от мира... А он, этот внешний мир... согласитесь сами, грязен, кровав и бессмыслен»<...> Именно за кремовыми шторами и жить» (С. 200—201).
3) Также в романе обращает на себя внимание некоторая «размытость», точнее — «растворенности» образа Лариосика в восприятии или других действующих лиц, или в повествовательной ткани романа. Так, первое знакомство с Лариосиком, его портрет и речи даются через точку зрения Николки. Далее следует полилог Лариосика, Николки и Елены, который тоже открывается фрагментом, репрезентирующим точку зрения Елены (С. 165), однако быстро переходит в объективированное авторское повествование. В этих двух фрагментах речь Лариосика дана в форме ПР. В других эпизодах с участием Лариосика предпочтение отдается, большей частью, или цитатному повествованию [Кожевникова 1994:206—228], или живописной косвенной речи, переходящей (в конце периода) в необозначенную прямую речь, перемежающимися отдельными репликами Лариосика. Единство лингвистического контура его речи сохраняется во всех перечисленных языковых структурах, за исключением одного любопытного случая.
Нам уже приходилось говорить об особой роли речевой партии Николки в романе и о том, что Лариосика мы часто видим «глазами» младшего Турбина (исключения — две оценки, которые дает Лариосику Алексей: «головастик» и «птица»). Приведем наиболее показательный пример:
«Николка в ужасе прижался к стене и уставился на видение. Видение было в коричневом френче, коричневых же штанах-галифе и сапогах с жёлтыми жокейскими отворотами. Глаза, мутные и скорбные, глядели из глубочайших орбит невероятно огромной головы, коротко остриженной. Несомненно, оно было молодо, видение-то, но кожа у него была на лице старческая, серенькая, и зубы глядели кривые и желтые.» (С. 165).
Однако, активность точки зрения Николки проявляется не только в экспансии его системы оценок. Николка оказывается единственным героем романа, чья речевая стихия может полностью поработить, заглушить голос другого персонажа; а Лариосик, в свою очередь, оказывается единственным, кто способен полностью потерять свою индивидуальность:
«Ничего подобного! Знать не знаю и ведать не ведаю. Черт его знает, кто повесил! С крыши залезли и повесили. Мало ли кругом народу? Так-то-с. Мы люди мирные, никаких наследников.
— Идеально сделано, клянусь Богом, — говорил Лариосик.
Как не идеально! Вещь под руками и в то же время вне квартиры.» (С. 184)
Здесь реплика, вложенная в уста Лариосика, выдержана целиком в стилистике Николки, и ее частичное повторение в последующем повествовании, выдержанном в ракурсе Николая Турбина, следует считать не цитатой в речи Николки, а как раз первоисточником.
В тех случаях, когда Лариосик не является участником диалога или полилога, Булгаков прибегает к цитированию его речевых особенностей в авторском повествовании. В таких случаях отдельные приметы речи персонажа (в отличие от прямой, косвенной и несобственно-прямой речи, тяготеющих к самостоятельности) растворяются в повествовании и «не вычленяются из него без разрушения его целостности» [Соколова 1968:28] (цит. по [Кожевникова 1994:206]). Можно говорить о слабой привязке индивидуальных речевых средств персонажа к ситуации. Ослаблены указания на противопоставленность авторскому повествованию (отсутствие кавычек), и подобные речевые средства «осознаются правомочными представителями чужой точки зрения», не «нуждающимися ни в выделении, ни в специальных мотивировках» [Кожевникова Н.А. 1994:228]. Это уже примета несобственно-авторского повествования:
«Неизвестный стоял в сторонке, не принимая участия в толкотне и суете, и горько смотрел то на разбитые тарелки, то, краснея, на растерзанную Елену — капот ее совсем разошелся. Глаза неизвестного были увлажнены слезами» (С. 168).
«Происходило это потому, что после катастрофы, потрясшей Лариосикову нежную душу в Житомире, после страшного одиннадцатидневного путешествия в санитарном поезде и сильных ощущений Лариосику чрезвычайно понравилось в жилище у Турбиных» (С. 175).
«...Лариосиком вновь овладел приступ приятной и тихой радости по поводу книг. У него, кроме страсти и любви к птицам, была еще и страсть к книгам. Здесь же на открытых многополочных шкафах тесным строем стояли сокровища» (С. 176).
«Лариосик суетился, изъявлял готовность пожертвовать собой и идти одному и пошел надевать штатское платье» (С. 178).
Булгаков в романе передает диалог не только средствами прямой речи, но и прибегает к использованию речи косвенной и несобственно-прямой (например, Шервинский, с. 44 романа). Диалог, выдержанный только в косвенной речи, почти не встречается в литературе [Кожевникова 1994:184]. Обычно косвенная речь оформляет его отдельные реплики. Чаще всего у Булгакова представлено следующее «смешанное построение» [там же, с. 186]: сочетаются две реплики, из которых одна передана в форме косвенной, а другая — прямой речи.
При введении Лариосика в диалог, в том случае, если его реплика состоит более чем из одной фразы (и самое главное — содержит более чем одну тему), используется живописная косвенная речь. Живописная косвенная речь представляет собой косвенную речь с последовательно сохраняемыми особенностями прямой речи (то есть она организуется речевыми средствами персонажа). При этом как стилистический прием может использоваться связь между прямой и косвенной речью:
1) КР «повторяет» соотносимую с ней ПР,
2) КР использует те же стилистические средства, что и ПР
[Кожевникова 1994:118].
«Лариосик покраснел, смутился и сразу же все выговорил, и что в винт он играет, но очень и очень плохо... Лишь бы его не ругали, как ругали в Житомире податные инструктора... Что он потерпел драму, но здесь у Елены Васильевны, оживает душой, потому что это совершенно исключительный человек, Елена Васильевна и в квартире у них тепло и уютно...» (С. 200).
«Лариосик объяснил, что он Ларион Ларионович, но что ему так симпатично все общество, которое даже не общество, а дружная семья, что он очень желал бы, чтобы его называли по имени «Ларион» без отчества...» (С. 201).
Главная (особенно важная для автора!) тема может быть развита далее в прямой речи: тем самым подчеркивается особая значимость данной темы для создания образа данного персонажа и формирования смысла всего произведения в целом.
«...Что он потерпел драму, но здесь, у Елены Васильевны, оживает душой, <...> и в квартире у них тепло и уютно, в особенности замечательны кремовые шторы на всех окнах, благодаря чему чувствуешь себя оторванным от внешнего мира... А он, этот внешний мир... согласитесь сами, грязен, кровав и бессмыслен <...>
— Да, бессмыслен, а наши израненные души ищут покоя вот именно а такими кремовыми шторами... <...>
— Именно за кремовыми шторами и жить» (С. 201).
Промежуточное положение живописной косвенной речи (междуавторским повествованием и прямой речью) размывает границы между повествованием и прямой речью, уменьшает противопоставленность чужого слова слову повествователя. Кроме того, «конструкция с косвенной речью позволяет передать не только чужое слово, но и отношение к нему» [Кожевникова 1994:122]. В результате могут столкнуться две точки зрения на один предмет. Так, в приведенных выше фрагментах текста можно усмотреть проявление авторской иронии.
Практически все эпизоды с присутствием Лариосика перешли в пьесу. В этом отношении речевая партия этого героя представляет собой выигрышный материал для сопоставительного анализа речи героя в прозе и драматургии. К тому же реакция на складывающиеся (однотипные) ситуации идентична и в том, и в другом произведении4.
Особенности речи Лариосика в романе состоят в следующем:
1) обилие конструкций, характерных для книжной (письменной) речи, связанное со стремлением героя выражаться «возвышенно» и «поэтично».
а) сложноподчиненные предложения с придаточными
— определительными: «С любовником на том самом диване, на котором я читал ей стихи» (С. 165),
— причины: «но здесь, у Елены Васильевны, он оживает душой, потому что это совершенно исключительный человек Елена Васильевна...»; «...в особенности замечательны кремовые шторы на всех окнах, благодаря чему чувствуешь себя оторванным от внешнего мира» (С. 201),
— изъяснительными: «...он очень желал бы, чтобы его называли по имени «Ларион» без отчества» (С. 201);
б) краткие прилагательные в функции предиката: «А он, этот внешний мир... грязен, кровав и бессмыслен» (С. 201);
2) лексика и обороты речи, тяготеющие к высокому стилю: «потерпеть драму», «оживать душой» (С. 200) и др.;
высказывания декларативного, программного характера:
«Они теперь сидят и целуются... после векселей на семьдесят пять тысяч, которые я подписал не задумываясь, как джентльмен. Ибо джентльменом был и им останусь всегда» (С. 168).
«Птица — лучший друг человека... Но я одно могу сказать — птица уж, во всяком случае, никому не делает зла» (С. 166).
Можно выделить особые приметы речи этого героя, выполняющие функцию его «позывных»: обороты «кликнуть клич», «как джентльмен»; наибольшее число обращений в речи, по сравнению с другими героями («знаете, знаете ли, понимаете, позвольте, помилуйте» и т. п.).
Средством индивидуализации являются не только особенности прямой речи героя. Для создания образа Лариосика, так же, как и в случае с Алексеем, исключительную роль играет фон5: авторские характеристики его действий, его поведения, подчеркивающие робость, неловкость, неуверенность этого персонажа («Он робко стал шарить руками по спине Николки и рукавом сбивать снег» (С. 219)). Это и привычка Лариосика постоянно вздыхать («Лариосик тяжело вздохнул у дверей и выкатил мутные глаза» (С. 217)), ужасаться («Глаза Лариосика наполнились ужасом от воспоминаний» (С. 173)), суетиться («Лариосик суетился» (С. 178)); это и постоянный акцент на его больших, мутных, то и дело наполняющихся слезами глазах. И, думается, все изменения, которые претерпевает образ Лариосика в пьесе, будут связаны, скорее всего, с необходимостью компенсировать отсутствие подобных комментариев, являющихся одной из (структурных) составляющих этого образа в романе.
Фигура Мышлаевского, в отличие от Алексея Турбина и Лариосика, демонстрирует полную автономию от окружающего ее повествования. Речь этого героя более всего индивидуализирована. И в романе, и в пьесе прямая речь составляет основу этого образа. Он в полной мере проявляет себя в речи6, поэтому нет ничего удивительного в том, что его речевая партия была практически без изменений перенесена в пьесу (имеются в виду соотносимые между собой эпизоды «Белой гвардии» и «Дней Турбиных»). Это означает, что на примере его речевой партии могут быть выявлены структурные сдвиги в языке, обусловленные жанровой природой произведения. Принимая во внимание большое сходство речевых партий этого героя в романе и пьесе (произошли только количественные изменения (одноаспектность характеристики героя, отсечение побочных сюжетных линий (Анюта)), то есть изменения, связанные с переменой жанра7 [Бабичева 1983:120, 122, 123]), целесообразно сразу же проводить их комплексный сопоставительный анализ, отнеся его в предназначенную для этих целей третью, заключительную, главу данного диссертационного исследования.
Примечания
1. «Комический двойник главных героев» [Кожевникова 1977:74].
2. На это указывает и Н.П. Козлов [Козлов 1989:115].
3. Тем самым подчеркивается наличие своего внутреннего мира семьи Турбиных.
4. Точно в таком же положении оказывается фигура Мышлаевского. Больше же всего трудностей должна вызвать партия Николки, так как, за исключением первого действия, соотносимых друг с другом ситуаций в романе и пьесе нет. Но это еще раз подтверждает правомерность рассмотрения в первую очередь ее лингвистических характеристик, так как именно они будут основой для реконструкции его речевого поведения в пьесе.
5. Ср. с мнением Н.П. Козлова, который считает, что «М. Булгаков (в духе писателей того времени) передает внутреннее психологическое состояние героев через внешние факторы: выражение лица, походку, позу, манеру говорить...» [Козлов 1989:117]
6. Причину этого можно усмотреть в словах В. Ходасевича, давшего Мышлаевскому следующую характеристику: «...человек несложный, потому что ни до какой сложности еще и не доразвился...» [Ходасевич 1989:152].
7. Существует, однако, и противоположная точка зрения (см., например, [Ермакова 1971]).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |