Главная причина визита сатаны в Москву — поэт Иван Бездомный.
В предыдущей главе мы пришли к выводу, что Правдивый Повествователь, автор московских глав — это бывший поэт Иван Бездомный, рукою которого Михаил Булгаков написал свою книгу «Мастер и Маргарита». Мастеру нужно было завершить свой роман, но сам он этого сделать не мог, и поэтому ему потребовалась помощь постороннего и притом не менее, чем он сам, одаренного человека, который должен был бы придумать, как исполнить желание своего учителя. И здесь как раз оказался самым подходящим кандидатом Иван. Тот и талантлив, и прост, и доверчив, и добр, а главное — целиком поглощен работой Мастера — историей о Пилате. Только он один мог продолжить дело своего лунного гостя.
Несмотря на то что у этой теории есть свои недостатки (а они бывают всегда), которые мы перечислили в той главе, несомненны три вещи: во-первых, Михаилу Булгакову ничто не мешало написать свои московские главы от лица другого героя, как он это сделал и с ершалаимскими, во-вторых, если Мастер смог описать то, чего не видел, то Иван тем более мог это сделать, и, в-третьих, если все-таки Михаил Булгаков скрыл от читателя настоящее имя Правдивого Повествователя, то это может быть только один Иван, потому что на эту роль из всех остальных персонажей никто явно не подходит.
Но если все это так, если в самом деле Ивану судили стать автором истории о Мастере и Маргарите, то тут возникает естественный вопрос, какую тут вообще тогда играет роль Воланд. Как этот персонаж связан с судьбой главных героев и их друга Ивана? Причем тут Воланд и зачем он здесь нужен? — вот что нас естественным образом интересует. А для объяснения этого обстоятельства и написана данная глава. Но сначала нам следует немного проанализировать образ данного персонажа, поскольку без нашей предварительной оценки Воланда, нам будет тяжелее понять, почему дьяволу было так важно связаться с Мастером, Маргаритой и Иваном. Ведь он в отличие от них даже не человек, и этим все сказано. Его образ как дьявола во многом и сильно отличается от традиционного. Не всякий узнал бы в нем сразу же сатану. Кто такой тогда Воланд и главное — как на него смотрел сам автор?
Воланд имеет безусловное родство с Мефистофелем из поэмы «Фауст». Об этом прежде всего говорит эпиграф, представляющий собой перевод слов Мефистофеля, переведенных под то, как говорит со всеми Воланд. Другая деталь, указывающая на это родство, находится в 29-й главе «Судьба мастера и Маргариты определена». В ней дается краткое, но самое верное и точное из всех, что даны в романе, описание Воланда, которое невольно отсылает мысль читателя к известной работе Марка Матвеевича Антокольского «Мефистофель» (1883): «Воланд сидел на складном табурете, одетый в черную свою сутану»; «Положив острый подбородок на кулак, скорчившись на табурете и поджав одну ногу под себя, Воланд не отрываясь смотрел на необъятное сборище дворцов, гигантских домов и маленьких, обреченных на слом лачуг». Работа этого мастера безукоризненна прежде всего тем, что в ней художник сумел передать характерные черты самого Мефистофеля, как об этом говорит Лидия Яновская: «Отметим внешнее сходство Воланда еще с одним художественным образом — скульптурой М.М. Антокольского «Мефистофель». У Антокольского Мефистофель сидит на скале — этаком подобии табурета из двух больших и неровных, положенных одна на другую каменных глыб. Сидит скорчившись, положив кисти рук на поднятое к подбородку колено и подбородок — на кисти рук. Никаких атрибутов черта — ни рогов, ни копыт, разве что завитки волос на месте возможных рожек. Нет даже шпаги или петушьего пера Мефистофеля. Никакой бутафории. Обнаженное тело отнюдь не атлетическое, худое и вместе с тем очень сильное. Он сидит высоко и на мир смотрит сверху, внимательно и равнодушно. В его лице — всезнание, скепсис, мысль. <...> Подобие этой позы Воланд занимает и в самом начале романа в час своего первого появления на Патриарших: «...чему-то снисходительно усмехнулся, прищурился, руки положил на набалдашник, а подбородок на руки»1. Но самое интересное в этой скульптуре как раз то, что в ней читается именно тот самый ответ, какой был дан Мефистофелем Фаусту на его вопрос о имени злого духа, поскольку задачей автора скульптуры было смастерить ее так, чтобы, глядя на нее, человек сразу же задавался этим же вопросом и получал от фигуры тот же ответ.
Какое же это тогда имеет отношение к тому, как Михаил Булгаков смотрел на Воланда?
По собственному признанию автора, «у Воланда никаких прототипов нет»2. Это значит, что, по замыслу Михаила Булгакова, Воланд сам служит прообразом всех имеющихся дьяволов в любой религии, веровании или культуре, а не наоборот — они для него. Воланд — это перводьявол, протодьявол или прадьявол, которому человек все время дает бесчисленные имена, называя его то сатаною, то дьяволом, то чертом, то лукавым, то губителем или как-нибудь еще. Воланд — это даже не Мефистофель, которого придумал Иоганн Гете для своей поэмы «Фауст», каковая лично упоминается Воландом: «Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула?». Настоящего же имени дьявола никто из людей не знает, которое бы точно указывало на то, кто такой тот, кому даем все эти имена. Михаил Булгаков же попытался в своем романе показать образ сатаны без какой-либо примеси воображения и личного к нему отношения любого человека. Иными словами, он хотел очистить дьявола от всех человеческих предрассудков. Вот кто такой Воланд в глазах его автора.
Обратим внимание, что то имя, которое носит сатана Михаила Булгакова, это имя не личное, как, например, Антоний, Вероника, Елизавета или созвучное Воланду Роланд, а имя родовое, то есть обыкновенная фамилия, как, мы, например, являемся Петровыми, Беловыми, Сидоровыми или Кузнецовыми. И об этом свидетельствует весь текст романа.
Когда, например, Воланд показывал свои документы Берлиозу, то Иван тогда смог разглядеть только «начальную букву фамилии» владельца бумаг. А житель нехорошей квартиры Степан Богданович Лиходеев силился вспомнить фамилию неизвестного гостя, и, поскольку от него ничего нельзя было добиться, Воланду пришлось ее озвучить: «Как? Вы и фамилию мою забыли? — тут неизвестный улыбнулся»; «Профессор черной магии Воланд, — веско сказал визитер, видя Степины затруднения, и рассказал все по порядку» (гл. 7). Наконец, следствие, прибыв в театр Варьете, первом делом пыталось выяснить фамилию заграничного мага:
«Как фамилия-то этого мага? Василий Степанович не знает, он не был вчера на сеансе. Капельдинеры не знают, билетная кассирша морщила лоб, морщила, думала, думала, наконец сказала:
— Во... Кажись, Воланд.
А может быть, и не Воланд? Может быть, и не Воланд, может быть, Фаланд. Выяснилось, что в бюро иностранцев ни о каком Воланде, а равно также и Фаланде, маге, ровно ничего не слыхали» (гл. 17).
В первоначальных вариантах романа мы находим вообще, кроме фамильного имени, и личное имя Воланда. Сначала Михаил Булгаков назвал его библейским Велиаром: «Затем, обращаясь к Иванушке, Велиар Вельярович Воланд (так отрекомендовал себя иностранец) говорит...»3, затем — Азазелло, как будущего рыжего демона, который на тот момент был Фиелло: «Словом, он, Степа, вчера заключил действительно контракт с иностранным фокусником — господином Азазелло Воланд. И господин Азазелло Воланд, что было видно из косой надписи на контракте, деньги получил»4. А в очень раннем черновом варианте, носящем название «Копыто инженера», на карточке Воланда было написано следующее: «D-r Theodor Voland»5.
Имя и фамилия Мастера не указаны в романе по той простой причине, что Иван их вообще не знал, а Михаил Булгаков был очень заинтересован в том, чтобы связь главного героя с его романом о Пилате была как можно теснее, прочнее и крепче. Если бы было указано какое-либо имя Мастера, то его титул, если можно так выразиться, приобрел бы второстепенное значение. Неслучайно этот титул пишется с маленькой, а не с большой буквы. Михаилу Булгакову было глубоко важно, чтобы Мастер для читателя был только мастером или автором романа о Пилате и больше никем. Вот основная причина, по которой Михаил Булгаков не упоминает имя и фамилию этого героя.
Имя же Воланда не озвучено в романе уже по другой причине, и при этом, однако, нельзя сказать, что оно совсем отсутствует. Имя Воланда не озвучивается прямым образом в книге лишь затем, чтобы читатель счел этого персонажа романа не кем иным, как именно прадьяволом и протосатаною, о чем было сказано выше, — прообразом всех злых личных начал, злых духов и злых богов, какие знает мир от древности до сегодняшних дней6.
Настоящее же личное имя Воланда звучит все в том же самом эпиграфе к роману. Тот самый вопрос Ивана «так кто ж ты, наконец?» можно в определенном смысле перевести или передать так: «как твое имя?», или: «как тебя зовут?», то есть, по Михаилу Булгакову, тот, кого именуют дьяволом, сатаною, князем тьмы и чертом, есть «часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Вот это и есть подлинное имя сатаны без всякой примеси индивидуального или коллективного отношения к духу зла. Как Мефистофеля Иоганна Гете, как духа зла Марка Антокольского, так и Воланда Михаила Булгакова объединяет это необычное имя, не умещающееся в одно слово.
Только не стоит тут делать слишком поспешный и крайний вывод, что будто бы фамилию Воланд нельзя никогда применительно к булгаковскому сатане воспринимать как обыкновенное имя. Паспорт и любой документ Воланда нужно рассматривать в романе лишь как необходимость как можно лучше тому слиться с людьми и казаться им человеком. У главного помощника этого персонажа тоже имеется наряду с простым именем обычная фамилия, которая воспринимается читателем исключительно как личное имя: Коровьев для нас Коровьев, а не Фагот, и зовут его не Фагот, а Коровьев, хотя должно быть ровно наоборот. Мы зовем этого беса Коровьевым точно так же, как мы зовем рыжего демона Азазелло, а шута князя тьмы — Бегемотом. И здесь никакой ошибки и заблуждения нет. В 13-й главе есть даже такая строка: «Скажи мне, любезный Фагот, — осведомился Воланд у клетчатого гаера, носившего, по-видимому, и другое наименование, кроме «Коровьев», — как по-твоему, ведь московское народонаселение значительно изменилось?». В строгом же смысле, однако, оба имени (Воланд и Коровьев) служат фамилиями их носителям, почему по всему тексту романа хорошо видно, что никто к Воланду и к Коровьеву не обращается по их фамилиям: первого звали чаще всего мессиром, а второго — Фаготом или рыцарем. Что же касается настоящего имени Воланда, то оно, как мы выяснили, зашифровано в эпиграфе к роману, а вернее, находится в нем.
Таким образом, Воланда, а также его демонов в лице Коровьева, Азазелло и Бегемота следует называть силой, что вечно хочет зла и вечно совершает благо. Именно это имя точнее и лучше других говорит о том, кто они такие. При этом ясно, что их так можно называть в силу их происхождения — они не люди, а духи, и притом темные. Будь они людьми, они бы не смогли носить то имя, которое озвучил Фаусту Мефистофель. Но кто такие духи, если они не только просто те, кто не принадлежит к нашему миру и не называется людьми? И в романе есть несколько деталей, которые дают нам ответ на этот вопрос. Правда, видимость таких деталей зависит от внимательности читателя.
Можно, например, заметить, что тот видимый вид, который имеет каждый демон «Мастера и Маргариты», является только неким отражением индивидуальности конкретного беса или его характера. Все демоны в романе — Воланд, Коровьев, Азазелло и Бегемот, а также Абадонна — одинаковы, но при этом по-своему индивидуальны. Ко всем к ним даже отношение (не личное, а то самое общее7) у человека всегда одинаково, независимо от того, каков сам демон (на это стоит, нет, следует обратить внимание!). Будь Воланд и его присные реальными людьми, они бы имели именно тот самый облик, который они приняли, явившись в Москву: Бегемот был бы толстяком с лицом похожим на кошачью морду, Азазелло — грубым и прямодушным человеком и обворожительным рыжеволосым мужчиной, Коровьев — яркой и откровенной личностью, а Воланд — солидным, умным и обаятельным брюнетом зрелых лет с низким голосом и жуткими глазами. Как можно увидеть, наличие демона Бегемота в романе только подтверждает сказанное. Ведь он представляет собою ходячего на задних лапах, говорящего кота, подобных которому не бывает в природе, а между тем этот образ есть лишь отражение его внутреннего мира, и от кота в нем ничего нет, кроме кошачьего воплощения. Мы, таким образом, к Воланду не можем не относиться так, как мы относимся к его демонам. Он для нас такой же, как и Азазелло, и Коровьев, и Бегемот. Мы относимся к нему по-другому лишь в том смысле, в каком он по своему внутреннему миру отличается от них и по-своему глубоко индивидуален.
Но самое интересное и главное — очень важное можно обнаружить в Воланде как духе то, что он со своими демонами является бесполым существом. Не кажется ли очень странным или хотя бы просто непонятным, что в таком романе как «Мастер и Маргарита», в романе, наполненным демонами, духами, нечистой силой и всякой чертовщиной, в романе, где потусторонний мир сосуществует с человеческим, почему-то нет никаких демонесс, чертовок и дьяволиц? Почему их там нет? А между тем ими переполнены мифологии древних народов, мистические истории, рассказы и легенды о сношениях человека с дьяволом, а сегодня — различное фэнтези и современный кинематограф, основанные на тех же мифологиях древности. Кто не слышал, например, о суккубах — соблазнительницах мужчин? Или о Лилит, которая, по апокрифическому преданию, была первой женой Адама, а значит — человеком, но впоследствии в сознании некоторых людей стала демоном. И Михаил Булгаков об этом точно знал, и об этом можно говорить с полной уверенностью. Но при этом он почему-то не включил ни одну чертовку в свою книгу. Почему? Ведь даже Гелла, которая является таким же членом свиты Воланда, как и три демона, входящие в нее, — это не демон, а самый настоящий человек. Она такая же женщина, как и Маргарита. Это говорит о том, что в мире духов нет и не может быть полового деления. Половое деление существует только в нашем мире и было бы в нем всегда, если бы даже не была создана женщина. Просто оно было бы в нем не актуально, а потенциально. Поэтому Воланд, как мы уже говорили в 1-й главе, есть не только не человек, но еще и не мужчина. Быть мужчиной — значит уже быть человеком, и когда мы видим перед собою человека, значит, мы вместе с тем видим и мужчину (или женщину). Берлиоз и Иван — это не только просто люди, но и мужчины, а Азазелло и Коровьев — просто духи, бесполые существа. Так что напрасно Бегемот старался увидеть в своей подруге Гелле демона: «Оттащите от меня взбесившуюся чертовку! — завывал кот, отбиваясь от Геллы, сидевшей на нем верхом» (гл. 24).
Сам Воланд два раза свидетельствовал, что духи по природе — бесполые, незнающие полового деления существа. В первый раз это было, когда он говорил с буфетчиком Соковым: «Совсем худо, — заключил хозяин, — что-то, воля ваша, недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы. Такие люди или тяжко больны, или втайне ненавидят окружающих. Правда, возможны исключения. Среди лиц, садившихся со мною за пиршественный стол, попадались иногда удивительные подлецы! Итак, я слушаю ваше дело» (гл. 18). Второй раз это было после бала, когда Воланд беседовал с Маргаритой: «Ну, что же, смелее! — поощрял Воланд, — будите свою фантазию, пришпоривайте ее! Уж одно присутствие при сцене убийства этого отпетого негодяя-барона стоит того, чтобы человека наградили, в особенности если этот человек — женщина. Ну-с?» (гл. 24). Обратим внимание, как Воланд говорит Маргарите: «...чтобы человека наградили, в особенности если этот человек — женщина». Это очень важные слова, в них надо лишний раз просто вчитаться и вдуматься. И есть еще одно место в романе, где есть свидетельство, но уже не Воланда, а Ивана, что женщина может быть только человеком: «Э, Прасковья Федоровна! Вы такой человек правдивый...», — говорил фельдшерице поэт после прощания с Мастером, сказав через несколько секунд о Маргарите следующее: «Я так и знал! Я уверяю вас, Прасковья Федоровна, что сейчас в городе еще скончался один человек. Я даже знаю, кто, — тут Иванушка таинственно улыбнулся, — это женщина» (гл. 30).
Так это что же получается? Если потусторонний мир все-таки существует, мир, в котором обитают ангелы и демоны, а также души людей, то в действительности никогда не было никаких чертовок, дьяволиц, демонесс, бесовок и суккубов как таковых? Неужели многие люди все время просто обманывались? И мы на это ответим: да. Если мы сейчас очутимся в аду, то некоторые из нас, к удивлению своему, никаких демонов женского пола там не обнаружат. Соблазнительницы из потустороннего мира, конечно, есть, и они всегда были, но это были лишь сами демоны, которые обращались в женщин, чтобы соблазнять и искушать мужчин. Поэтому не все, кто верил в суккубов, обязательно обманывался. Обманывались лишь те, кто считал, что существуют суккубы как таковые.
Поскольку Воланд и его присные — это не люди, то естественным образом так получилось, что в таком достаточно большом романе у читателя нет никакой возможности при чтении смотреть на мир или других персонажей глазами демонов, а главное — видеть их мысли, чувства, переживания и весь внутренний мир. Что творилось внутри всех четырех духов, никто из нас точно не знает. Мы можем об этом судить лишь по их поведению. Вспомнить только, что однажды говорил в Грибоедове не чаявшей беды гражданке Коровьев, указывая на голову Бегемота: «Почем вы знаете, какие замыслы роятся в моей голове? Или в этой голове?» (гл. 28). В тексте романа просто нет выражений следующего вида: «Воланд стал переживать за Бегемота», «На сердце Азазелло пришла легкая грусть», «На душе Коровьева была неслыханная радость», и: «Бегемот стал беспокоиться за своего повелителя». В романе, конечно, есть подобные выражения, но все они без исключения являются лишь прямой речью демонов. Так, по 24-й главе, Коровьев говорил о своем сердце: «Что-то сосало мое сердце!», или: «чует сердце, что придут, не сейчас, конечно, но в свое время обязательно придут», а пожаловавшись Никанору Ивановичу на интуристов, Коровьев говорил: «Верите ли, всю душу вымотали!» (гл. 9). Но ясно, что никакой души, а вместе с нею и сердца у него нет. Так он выражался лишь затем, чтобы больше казаться людям человеком.
Чтобы увидеть наглядно, чьими глазами читатель смотрит на все происходящее в каждой главе, приведем третью соответствующую таблицу, где имя, выделенное жирным шрифтом, будет означать лицо, за которое наиболее сильно переживает читатель:
Глава 1. «Никогда не разговаривайте с неизвестными» — Иван и Берлиоз;
Глава 2. «Понтий Пилат» — Понтий Пилат;
Глава 3. «Седьмое доказательство» — Иван и Берлиоз;
Глава 4. «Погоня» — Иван;
Глава 5. «Было дело в Грибоедове» — никто (немного швейцар Николай);
Глава 6. «Шизофрения, как и было сказано» — поэт Рюхин;
Глава 7. «Нехорошая квартира» — Степан Лиходеев;
Глава 8. «Поединок между профессором и поэтом» — Иван;
Глава 9. «Коровьевские штуки» — Никанор Иванович Босой;
Глава 10. «Вести из Ялты» — Иван Варенуха;
Глава 11. «Раздвоение Ивана» — Иван;
Глава 12. «Черная магия и ее разоблачение» — никто;
Глава 13. «Явление героя» — Иван;
Глава 14. «Слава петуху!» — Григорий Римский;
Глава 15. «Сон Никанора Ивановича» — Никанор Босой;
Глава 16. «Казнь» — Левий Матвей;
Глава 17. «Беспокойный день» — Василии Степанович Ласточкин;
Глава 18. «Неудачливые визитеры» — Максимилиан Андреевич Поплавский, Андрей Фокич Соков и профессор Кузьмин;
Глава 19. «Маргарита» — Маргарита;
Глава 20. «Крем Азазелло» — Маргарита;
Глава 21. «Полет» — Маргарита;
Глава 22. «При свечах» — Маргарита;
Глава 23. «Великий бал у сатаны» — Маргарита;
Глава 24. «Извлечение мастера» — Маргарита и Аннушка-Чума;
Глава 25. «Как прокуратор пытался спасти Иуду из Кириафа» — Понтий Пилат;
Глава 26. «Погребение» — Понтий Пилат и Иуда из Кириафа;
Глава 27. «Конец квартиры № 50» — никто;
Глава 28. «Последние похождения Коровьева и Бегемота» — никто;
Глава 29. «Судьба мастера и Маргариты определена» — никто;
Глава 30. «Пора! Пора!» — Мастер и Иван;
Глава 31. «На Воробьевых горах» — Мастер;
Глава 32. «Прощение и вечный приют» — Мастер и Маргарита;
Эпилог — Иван.
По этой таблице видно, что есть главы, в которых читателю не в кого вселиться своими умом, сердцем и душою, чтобы всецело переживать за описываемое. События таких глав переданы несколько отвлеченно. В 5-й главе «Было дело в Грибоедове» читатель только на короткое время видит себя на месте швейцара, которому пришлось отвечать перед Арчибальдом Арчибальдовичем из-за ворвавшегося в ресторан обезумевшего поэта. Есть, как видно, и такие главы, где читатель переключается с одного персонажа на другого, что особенно касается уникальной в этом роде 18-й главы, в которой такая смена происходит целых три раза: сначала читатель переживает за дядю Берлиоза, затем — за буфетчика Сокова, а в последнюю очередь — за профессора Кузьмина. Здесь еще стоит отметить тот очень важный факт, что события ершалаимских глав прочувствованы самими героями глав московских: суду Пилата сочувствовали Берлиоз и Иван, тот после встречи с Мастером видел во сне стенания Левия Матвея, а через Маргариту прошел тот же Пилат и обманутый Низой Иуда, когда у нее появилась первая возможность снова прочесть рукописи Мастера. А самое важное в этой таблице именно то, что в ней совсем не встречаются имена Воланда и членов его свиты. Даже та единственная в своем роде 29-я глава, где мы видим диалог Воланда в присутствии Азазелло с Левием Матвеем, а затем разговор князя тьмы с бесовской парой, не имеет в себе лица, за которое возможно читательское переживание и сочувствие. Демоны в романе «Мастер и Маргарита» — это, таким образом, те, за кем может наблюдать и на кого может смотреть читатель, но и те, кому тот совершенно не может сочувствовать.
Но если Воланд, Азазелло, Коровьев и Бегемот в наших глазах такие одинаковые и вызывают к себе с нашей стороны равное отношение, и при этом существуют вне полового деления, потому что не принадлежат даже к мужскому миру, а также имеют непроницаемую завесу, из-за которой нам невозможно им сопереживать и видеть их мысли, то что же все-таки делает их духами? И понять это совсем нетрудно. Как, например, понять, кто мы такие? Разумеется, для этого нужно посмотреть на нас не в отдельности, а при взаимодействии с другими людьми, чтобы обнаружить между нами что-то такое общее, за что мы и принадлежим к человеческому роду. Если же мы посмотрим не отдельно на каждого демона, а на всех четверых сразу, то мы увидим, что их связывают отнюдь не человеческие отношения, и это понятно: ведь они не люди. Чтобы между ними было человеческое общение, им необходимо быть людьми. А что такое человеческие отношения, как не сама любовь, которую можно было бы назвать человечностью? В самом деле: стоит только приписать Воланду дружбу или любовь как он тут же, тут же (!) очеловечится, то есть перестанет быть дьяволом. А в результате этого он становится целиком, полностью, всецело таким же, как Афраний, который в таком случае будет отличаться от Воланда только голосом, внешностью, одеждой и характером, в сущности же, они будут тождественны друг другу. Они будут между собою различаться только так, как, допустим, отличается Мастер от Берлиоза или Маргарита от Наташи, а не как Иван — от Бегемота или Рюхин — от Азазелло. Мы прекрасно видим, что на фоне людей из романа Воланд и его присные — это не люди, что, впрочем, нам и так известно. В итоге мы пришли почти к тому же самому выводу, который мы озвучили в 1-й главе. Только там мы сказали, что Воланд как дух не знает любви между мужчиной и женщиной. Теперь же мы уже утверждаем, что Воланд не знает любую вообще любовь и все ее разновидности, вроде дружбы, знакомства или приятельских отношений.
Вот что значит быть для Воланда духом. Дьявол, по мысли Михаила Булгакова, — это вовсе не человек, чтобы ему ведать любовь. Он всего лишь дух, который при этом для нас является сатаною.
А теперь, немного осветив образ булгаковского дьявола, перейдем к основному вопросу о цели его визита в Москву. Как мы выяснили, события романа обычно описываются так, словно их рассказывает какой-то человек — все происходящее в романе мы видим чьими-то глазами. Так, Берлиоз и Бездомный не распознали в неизвестном консультанте, явившегося на Патриаршие пруды, духа зла: «И вот как раз в то время, когда Михаил Александрович рассказывал поэтому о том, как ацтеки лепили из теста фигурку Вицлипуцли, в аллее показался первый человек». Или глазами Маргариты читатель видит следующий облик Воланда: «Два глаза уперлись Маргарите в лицо. Правый с золотою искрой на дне, сверлящий любого до дна души, и левый — пустой и черный, вроде как узкое игольное ухо, как выход в бездонный колодец всякой тьмы и теней» (гл. 22), хотя у Воланда глаза были расположены, как известно, иначе: «Правый глаз черный, левый почему-то зеленый». По этой причине, что все романе показано глазами людей, неподкованному читателю сначала кажется, что Воланд пытался убедить двух литераторов на Патриарших прудах в бытии Бога. Так кажется потому, что читатель ставит себя на место Берлиоза и собеседника Ивана. Те действительно думали, что в их разговор ввязался человек, искренно интересующийся их верой и мировоззрением. А между тем Воланд на самом деле преследовал совсем другие цели, одна из которых — поглумиться над обоими писателями. Роман «Мастер и Маргарита» сатирический, и без сатиры и насмешки автора не обошлась и самая первая глава романа. Вот с этого мы и продолжим.
Воланд, будучи многолик, появляется на Патриаршие пруды в маске иностранца, заграничного гостя или неизвестного консультанта, который якобы нуждается в посторонней помощи для ознакомления с известными местами Москвы. При этом нотки насмешки Воланда слышны уже в первых же его движениях при встрече с литераторами: «Пройдя мимо скамьи, на которой помещались редактор и поэт, иностранец покосился на них, остановился и вдруг уселся на соседней скамейке, в двух шагах от приятелей». Усевшись на скамейку, Воланд делает вид, что его будто бы заинтересовало место, на которое он пришел, причем автор замечает, что он «чему-то снисходительно усмехнулся». Воланд потому усмехнулся, что предвкушал занимательнейшую и ученейшую беседу с такими людьми, как редактор Михаил Александрович Берлиоз и поэт Иван Николаевич Бездомный. В самом знакомстве с литераторами Воланд проявил глумление над ними:
«— Извините меня, пожалуйста, — заговорил подошедший с иностранным акцентом, но не коверкая слов, — что я, не будучи знаком, позволяю себе... но предмет вашей ученой беседы настолько интересен, что...
Тут он вежливо снял берет, и друзьям ничего не оставалось, как приподняться и раскланяться».
Глумиться же над литераторами Воланд имел все основания, поскольку эрудиция Берлиоза была поверхностная и показная: «В статье Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона отмечалось, что поскольку «Кантово доказательство утверждает бытие личного Бога, то против него восстали все пантеисты: Фихте, Шеллинг и Гегель порицают его довольно резко, и Шиллер говорит, что Кант проповедует нравственность, пригодную только для рабов, Штраус насмешливо замечает, что Кант к своей системе, по духу противной теизму, пристроил комнатку, где бы поместить Бога». Берлиоз почти дословно повторяет, что «недаром Шиллер говорил, что кантовские рассуждения по этому вопросу могут удовлетворить только рабов, а Штраус просто смеялся над этим доказательством». Булгаков намеренно раскрывает перед читателями главный источник эрудиции Берлиоза — Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Писатель с иронией говорит об образованности редактора <...>, ясно давая понять, что ни Иммануила Канта, ни Фридриха Шиллера (1759—1805), ни Давида Фридриха Штрауса (1808—1874) председатель МАССОЛИТа в действительности не читал. Берлиоз утверждает, что об Иисусе Христе «никогда ни словом» не упоминал знаменитый Иосиф Флавий (37 — после 100). На самом деле, как известно, в дошедшем до нас тексте «Иудейских древностей» Флавий пишет об Иисусе, но считает его мессией, что было совершенно невозможно для правоверного приверженца иудаизма, каким был римский историк. Это обстоятельство позволяло сторонникам мифологической школы считать данное место позднейшей вставкой христианских редакторов. Однако уже при жизни Булгакова существовало доказательство подлинности сообщения Иосифа Флавия об Иисусе, что, в свою очередь, подтверждало историчность основателя христианства»8.
Воланд потому и притворяется человеком, который мало что понимает и мало в чем разбирается, чтобы понравиться Берлиозу, потешить его мнимую солидную эрудицию или заинтересовать его: «Необходимо добавить, что на поэта иностранец с первых же слов произвел отвратительное впечатление, а Берлиозу скорее понравился, то есть не то чтобы понравился, а... как бы выразиться... заинтересовал, что ли». Оттого читателю так кажется, что вся беседа на Патриарших прудах являет собой ученую дискуссию, в которой Воланд пытается показать заблуждение мыслей литераторов. На самом же деле вся беседа от начала до конца носит совсем другой характер. Незнакомец ничего не доказывал Берлиозу и Бездомному, чтобы их в чем-то убедить, напротив, он сам их спрашивал о том, чего он якобы не знает, но спрашивал затем, чтобы литераторы, если ничего не смогут ответить, сами пришли к выводу, что плохо разбираются в вопросе, из-за которого началась вся эта беседа. Воланд, можно сказать, в разговоре на Патриарших выступил в роли злого Сократа — задавал одни сбивающие с толку вопросы. Воланда можно сравнить с уже совсем старым путником доисторических времен, опирающегося на палку от хромоты, который прошел мимо первобытных собеседников и случайно услышал разговор одного из них, что якобы земля, будучи плоской, покоится на черепахах. Тогда бы Михаил Булгаков описал знаменитую беседу, возможно, следующим образом:
— Если я не ослышался, вы изволили говорить, что земля покоится на черепахах?
— Нет, вы не ослышались, — учтиво ответил литературопитек Берлиоз, — именно это я и говорил.
— А вы соглашались с вашим собеседником? — осведомился путник, повернувшись вправо к бездомному неандертальцу.
— На все сто! — подтвердил тот, любя выражаться вычурно и фигурально.
— Хм... — задумался путник, сверкая глазом, и продолжал: — Но вот какой вопрос меня беспокоит: ежели земля покоится на черепахах, то, спрашивается, на чем же покоятся сами черепахи, ведь они тоже должны на чем-то стоять?
«Какая-то нелепая постановка вопроса...» — помыслил Берлиоз, а путник расхохотался так, что из липы над головами сидящих выпорхнул птеродактиль.
Здесь нет надобности рассматривать всю вообще беседу, чтобы увидеть, как от души насмехался Воланд над бедными литераторами. Достаточно сказать, что он воровски оглядывался и приглушал свой низкий голос: «Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не верите в бога?», делал испуганные глаза, прибавляя: «Клянусь, я никому не скажу», откидывался на спину скамейки и привизгивал от любопытства: «Вы — атеисты?!», вскрикивал: «Ох, какая прелесть!» и вертел головой, глядя то на одного, то на другого литератора, и так далее. Особенно показателен этот смешной эпизод:
«— В нашей стране атеизм никого не удивляет, — дипломатически вежливо сказал Берлиоз, — большинство нашего населения сознательно и давно перестало верить сказкам о боге.
Тут иностранец отколол такую штуку: встал и пожал изумленному редактору руку, произнеся при этом слова:
— Позвольте вас поблагодарить от всей души!
— За что это вы его благодарите? — заморгав, осведомился Бездомный.
— За очень важное сведение, которое мне, как путешественнику, чрезвычайно интересно, — многозначительно подняв палец, пояснил заграничный чудак.
Важное сведение, по-видимому, действительно произвело на путешественника сильное впечатление, потому что он испуганно обвел глазами дома, как бы опасаясь в каждом окне увидеть по атеисту».
Изначально, то есть в ранних редакциях, Воланд проявлял большую шутливость, чем в поздних, потому что тогда его свита еще не выделялась — ее просто не было. В качестве примера можно привести два отрывка из «Копыта инженера»:
«— Ну, мне надо торопиться, — сказал Иванушка, — а то я на заседание опоздаю. — Не торопитесь, милейший, — внезапно, резко и окончательно меняясь, мощным голосом молвил инженер, — клянусь подолом старой сводни, заседание не состоится, а вечер чудесный. Из помоек тянет тухлым, чувствуете жизненную вонь гнилой капусты? Горожане варят битое... Посидите со мной...
И он сделал попытку обнять Иванушку за талию.
— Да ну вас, ей-Богу! — нетерпеливо отозвался Иванушка и даже локоть выставил, спасаясь от назойливой ласки инженера. Он быстро двинулся и пошел»9;
«На углу Ермолаевского неожиданно вспыхнул фонарь и залил улицу, и в свете его Иванушка увидел уходящего Воланда.
— Стой! — прокричал Иванушка и одним взмахом перебросился через ограду и кинулся догонять.
Весьма отчетливо он видел, как Воланд повернулся и показал ему фигу»10.
Можно ли после всего этого думать, что Воланд серьезно беседовал с литераторами?
Но Воланд, если ему так хотелось, мог бы повеселиться и в другом месте и с другими жертвами своих дьявольских проделок. Почему же его так потянуло на Патриаршие пруды? И вот как раз в этом пункте мы обнаруживаем ту очень важную роль, которую уготовал Михаил Булгаков Воланду в судьбе Ивана Бездомного. Раз Иван стал учеником Мастера, как мы говорили, то можно догадаться, что причиной визита в Москву сатаны стал именно сам Иван. Именно Иван особого участия в разговоре не принимал, а больше слушал Берлиоза с сумасшедшим иностранцем. И именно Иван мог подвергнуться большему психологическому воздействию, нежели его приятель Берлиоз.
Считается, что недостаток, особенно физический, зачастую восполняется какой-то способностью или преимуществом в чем-либо. У Ивана и был недостаток в знаниях, который был незаметен благодаря его большому писательскому таланту. Так, для Ивана все, что сообщалось «редактором, являлось новостью». Иван даже не знал, что Кант давно уже умер, а потому нельзя было отправить его в Соловки. Не знал Иван, что такое и шизофрения, и свою невежественность перед Мастером он даже не отрицал:
«— <...> ведь, я не ошибаюсь, вы человек невежественный?
— Бесспорно, — согласился неузнаваемый Иван» (гл. 13).
Эта невежественность Ивана (один из многих его прототипов — Иванушка дурачок) стала удобной почвой для осуществления Воландовых планов: «И вы и я — сумасшедшие, что отпираться! — говорит Мастер. — Видите ли, он вас потряс — и вы свихнулись, так как у вас, очевидно, подходящая для этого почва». Воланд нарочно располагает наивного молодого поэта к себе враждебно, чтобы Иван не проронил ни одного слова, запомнил всю беседу до мелочей. Образ ненавистного иностранца должен был врезаться в его память. Берлиоз же был только пешкой Воланда. Воланд вообще не явился бы на Патриаршие пруды, если бы Берлиоза там не было. Таинственному незнакомцу нужен был не редактор, а поэт. Воланд даже этого не скрывает:
«— Бывал, бывал и не раз! — вскричал он, смеясь, но не сводя несмеющегося глаза с поэта, — где я только не бывал! Жаль только, что я не удосужился спросить у профессора, что такое шизофрения. Так что вы уж сами узнайте это у него, Иван Николаевич!
— Откуда вы знаете, как меня зовут?
— Помилуйте, Иван Николаевич, кто же вас не знает? — здесь иностранец вытащил из кармана вчерашний номер «Литературной газеты», и Иван Николаевич увидел на первой же странице свое изображение, а под ним свои собственные стихи. Но вчера еще радовавшее доказательство славы и популярности на этот раз ничуть не обрадовало поэта».
Воланд все время держал газету в своем кармане, которая была выпущена за день до страшного вечера, когда трагически погиб Берлиоз. Значит, Воланд уже знал, с кем он беседует, но делал вид, будто бы ни с кем из литераторов не был знаком. Очевидно, увидев изображение талантливейшего поэта на первой странице «Литературной газеты», Воланд заинтересовался Иваном. Раз Мастер не мог завершить роман, то за него должен был сделать это поэт Иван Бездомный. Поэтому, естественно, тому необходимо было стать его учеником. И для этого Воланд решает поэта свести с ума: «Жаль только, что я не удосужился спросить у профессора, что такое шизофрения. Так что вы уж сами узнайте это у него, Иван Николаевич!», чтобы он в конечном итоге, оказавшись в психиатрической клинике, встретился с Мастером.
В первую очередь неизвестный консультант вводит Ивана своим рассказом о Понтии Пилате в некое полубессознательное, полусонное состояние. Находясь в таком полусонном состоянии, Иван воочию видит суд Пилата, словно лично присутствуя на нем. Впоследствии, чтобы вернуть поэта к реальности, Воланд повторяет заключительные слова рассказа «Было около десяти часов утра» (гл. 2): «Да, было около десяти часов утра, досточтимый Иван Николаевич, — сказал профессор» (гл. 3). После слова «да» поэт просыпается: «Поэт провел рукою по лицу, как человек, только что очнувшийся, и увидел, что на Патриарших вечер. <...> «Как же это я не заметил, что он успел сплести целый рассказ?.. — подумал Бездомный в изумлении, — ведь вот уже и вечер! А может, это и не он рассказывал, а просто я заснул и все это мне приснилось?». Но надо полагать, что все-таки рассказывал профессор, иначе придется допустить, что то же самое приснилось и Берлиозу». Если бы Иван не видел Понтия Пилата в сновидении на Патриарших прудах, то он бы тогда не пытался его изобразить на бумаге, когда писал заявление в милицию: «Иван работал усердно и перечеркивал написанное, и вставлял новые слова, и даже попытался нарисовать Понтия Пилата, а затем кота11 на задних лапах. Но и рисунки не помогли, и чем дальше — тем путанее и непонятнее становилось заявление поэта» (гл. 11).
Окончательное помешательство у Ивана происходит после того, как он стал очевидцем страшной смерти Берлиоза, а также после того, как столкнулся с загадочными спутниками Воланда, которых никак нельзя было догнать. Особенно его поразил ходячий кот, который мог расплачиваться за проезд. Иван до того был поражен всем произошедшем на Патриарших прудах, что пытался всем это во что бы то ни стало сообщить, принести всем весть о явлении странной шайки в Москву. И этот «первый вестник несчастья Иванушка», искупавшись в московском Иордане (Москве-реке) и облачившись в кальсоны и в рваную толстовку, спешит в литературный храм12 (дом Грибоедова), от которого впоследствии не осталось камня на камне, чтобы донести до всех важную, как ему казалось, весть:
«<...> тут Иван Николаевич поднял свечу и вскричал: — Братья по литературе! (Осипший голос его окреп и стал горячей.) Слушайте меня все! Он появился!
Ловите же его немедленно, иначе он натворит неописуемых бед!
— Что? Что? Что он сказал? Кто появился? — понеслись голоса со всех сторон. — Консультант! — ответил Иван, — и этот консультант сейчас убил на Патриарших Мишу Берлиоза» (гл. 5).
Важную весть, к разочарованию Ивана, никто не слышит, и сумасшедшего поэта увозят в психиатрическую клинику, где ему ставят диагноз шизофрения. Происходит раздвоение Ивана. Первый Иван — поэт Бездомный — умирает вместе со своим первым учителем — редактором Берлиозом (поэтому Правдивый Повествователь так смело себя высмеивает в начальных главах, после же раздвоения Ивана он уже этого не делает). Второй Иван — Иванушка — становится учеником Мастера, при знакомстве с которым добивается Иван старый: «Да ведь он тут черт знает чего натворит! Как-нибудь его надо изловить? — не совсем уверенно, но все же поднял голову в новом Иване прежний, еще не окончательно добитый Иван» (гл. 13).
Знакомство Ивана с Мастером ознаменовалось отречением поэта от поэзии, которую Иван возненавидел под влиянием потрясшего его сознание рассказа о Пилате:
«— Ну, что ж тут такого, — ответил гость, — как будто я других не читал? Впрочем... разве что чудо? Хорошо, я готов принять на веру. Хороши ваши стихи, скажите сами?
— Чудовищны! — вдруг смело и откровенно произнес Иван.
— Не пишите больше! — попросил пришедший умоляюще.
— Обещаю и клянусь! — торжественно произнес Иван.
Клятву скрепили рукопожатием, и тут из коридора донеслись мягкие шаги и голоса».
Ивана после уникального в своем роде рассказа неизвестного консультанта ничего уже не интересовало, кроме Пилата, историю которого он хотел с кем-то разделить: «Меня же сейчас более всего интересует Понтий Пилат... Пилат...» (гл. 6), — бормотал уже в клинике поэт после укола. Поэтому ему так стала противна собственная его же поэзия, от которой он, совершенно не колеблясь, отрекся:
«— Славно! — сказал Стравинский, возвращая кому-то лист, и обратился к Ивану: — Вы — поэт?
— Поэт, — мрачно ответил Иван и впервые вдруг почувствовал какое-то необъяснимое отвращение к поэзии, и вспомнившиеся ему тут же собственные его стихи показались почему-то неприятными» (гл. 8).
За клятвой Ивана и его рассказом о загадочном консультанте следует откровенная романтическая история самого Мастера, после которой бывший поэт просит продолжить рассказ иностранца: «Скажите мне, а что было дальше с Иешуа и Пилатом, — попросил Иван, — умоляю, я хочу знать». Но измучившийся Мастер решительно отказывается от этого и советует за этим обратиться к Воланду: «Ах нет, нет, — болезненно дернувшись, ответил гость, — я вспомнить не могу без дрожи мой роман. А ваш знакомый с Патриарших прудов сделал бы это лучше меня. Спасибо за беседу. До свидания». Воланд, действительно, отзывается на просьбу Ивана и наводит на него впоследствии сон, в котором тот видит казнь Иешуа Га-Ноцри. Само собою Ивану такое присниться не могло, поскольку сны складываются только из переживаний человека, а Ивана, как известно, «при Понтийстем Пилате»13 никогда не было, чтобы сложиться соответствующему сновидению. К тому же ему пригрезилось именно то, чего он больше всего и хотел услышать. При самом великом желании поэта увидеть желанное это слишком большое совпадение. И, как правило, сны беспорядочны и непоследовательны, что видно на примере Никанора Ивановича Босого, кошмару которого посвящена 15-я глава, а в видении Ивана ничего не обрывалось и не путалось, чтобы его назвать обыкновенным сном.
Но, чтобы навести сон на Ивана, Воланду нужно было оказаться в клинике. Это и происходит во время известного спектакля. Хотя 12-я глава, где повествуется о сеансе черной магии в Варьете, и помещена автором между 11-й и 13-й главами, в коих и выходит впервые на арену повествования долгожданный герой — Мастер — и из-за коих кажется, будто сеанс шел хронологически параллельно с диалогом душевнобольных в 117-й палате, все равно номер Воланда начался гораздо раньше, чем к Ивану явился лунный гость.
Автор отмечает, что в десять часов вечера Римский снял трубку, чтобы «позвонить туда, куда отправился Варенуха», но у него ничего не вышло. Значит, он встретил Воланда в начале одиннадцатого, а само представление началось где-то в половине того же часа, поскольку обычно такие неожиданные мероприятия назначаются на круглое время суток. Получается, что явление героя произошло за несколько минут до того, как Бенгальскому вернули на место его голову, а Воланд после того, как добился желаемого на спектакле, переместился в палату Ивана. Помощники Воланда сумели управиться за час, завершив волшебный сеанс, так как столпотворение публики на улице поредело к полночи, поскольку Варенуха вернулся к Римскому в первом часу ночи: «А тут еще ударили неожиданно часы и стали бить полночь. <...> Наконец дверь уступила чьим-то усилиям, раскрылась, и в кабинет бесшумно вошел Варенуха». Беседа же душевнобольных закончилась тогда, когда прошло некоторое время пополуночи. Таким образом, знакомство Ивана с Мастером началось во время середины представления в театре Варьете, а значит, Воланд имел полную возможность переместиться к ним.
Мастер, зайдя к Ивану, сел, как и Воланд в театре, в кресло: «Пришедший подмигнул Ивану, спрятал в карман связку ключей, шепотом осведомился: «Можно присесть?» — и, получив утвердительный кивок, поместился в кресле». Причем до этого доктор Стравинский сел не в кресло, а на табурет. Этим Михаил Булгаков намекает, что загадочное и, как кажется, бесцельное исчезновение Воланда с креслом обусловлено его перемещением на начало откровенной беседы Мастера и Ивана. И можно заметить, что разговор последних шел рядом с балконом. Что мешало Воланду там лично присутствовать, «но только тайно, инкогнито»14?
Так Иван, встретив Мастера, стал совсем другим человеком, отрекся от поэзии и своего псевдонима Бездомный, вернув себе прежнюю фамилию. Профессор истории и философии Иван Николаевич Понырев становится автором знаменитого романа. Все сложилось, можно сказать, удачно. Правда, Иван, найдя всему произошедшему убедительные объяснения, все не может успокоится от вопроса, кто же такой Воланд, потому что Ивану все понятно в описанной в его романе истории: кто такой Мастер, кто такая Маргарита и все остальное. Но кто же такой Воланд? Он-то откуда взялся? Чего же он добивался, когда свел Ивана с Мастером? Всего один вопрос не дает Ивану ни минуты покоя. Всего один вопрос не дает ему возможность завершить роман: «...так кто ж ты, наконец?». И ему в душевных муках и переживаниях слышится ответ Воланда: «Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».
Нечто подобное Иван испытал и раньше:
«Подремав немного, Иван новый ехидно спросил у старого Ивана:
— Так кто же я такой выхожу в этом случае?
— Дурак! — отчетливо сказал где-то бас, не принадлежащий ни одному из Иванов и чрезвычайно похожий на бас консультанта».
Вот с какой целью Воланд посетил Москву — ему нужен был Иван, чтобы познакомить его с автором романа о Пилате. Каждый из нас, встретившись с Мастером и имея творческий дар, засвидетельствовал бы это знакомство на бумаге. Иван пишет роман о своем соседе и его возлюбленной, которую зовут Маргарита. Включает бывший поэт в свою книгу и историю на Патриарших прудах, с которой все началось и благодаря которой произошла встреча с Мастером в психиатрической клинике. По такому пониманию «Мастера и Маргариты» выходит, что в книге Михаила Булгакова беседа на Патриарших и знакомство с автором романа о Пилате — являются ключевыми, а все остальное, что описано автором, есть только следствие этих двух самых важных событий, вокруг которых все происходит и разворачивается.
У Ивана Понырева, этого бывшего поэта Бездомного, есть все, что свидетельствует в пользу его авторства «Мастера и Маргариты»: талант есть, знания есть, образование есть, мотив есть, искреннее желание есть, сведения о событиях Москвы от свидетелей, очевидцев и пострадавших есть, ревность есть, инфернальный лунатизм есть, причинно-следственная связь к этому есть, все основания так полагать есть. Все есть! А противоречий при этом никаких нет. Что же можно сказать против того, что Иван — это Правдивый Повествователь? Ровным счетом ничего! Все говорит громко и основательно за него! Ничто ровным счетом не мешает ему на свете написать этот злополучный роман! Что еще тут нужно? Даже возможность написать роман о Мастере и Маргарите тоже есть! Вот зачем в первую очередь Воланд навестил Москву — свести Ивана с Мастером, а прочие его цели уже вторичны.
Итак, когда нас спрашивают: «верно ли я понимаю роман «Мастер и Маргарита»?», отвечаем: «если тебя твое толкование приводит к вопросу Ивана: «так кто ж ты, наконец?», то ты находишься на верном пути».
Примечания
1. Яновская Л.М. Творческий путь Михаила Булгакова. Сайт «Электронная библиотека BooksCafe.net». URL: https://bookscafe.net/read/yanovskaya_lidiyatvorcheskiy_put_mihaila_bulgakova-165134.html#p108
2. Чудакова. М. О. Жизнеописание Михаила Булгакова. — 2-е изд., доп. — М.: Книга, 1988. С. 629.
3. Там же. С. 393.
4. Булгаков М.А. Князь тьмы: Редакции и варианты романа «Мастер и Маргарита». — СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2011. С. 143.
5. Там же. С. 78.
6. «И в «евангельских», и в «демонологических» линиях романа «Мастер и Маргарита» Булгаков предпочитает не придумывать, а подбирать имена, порою лишь обновляя их звучание (Иешуа Га-Ноцри, Азазелло). Имя Воланд оказалось такой удачей, что изменять его не пришлось. Почти не связанное в читательском восприятии ни с одним из образов большой литературы и вместе с тем традиционное (точнее, скрыто традиционное) благодаря Тете, оно чрезвычайно богато звуковыми ассоциациями: в нем слышны имя Вотана, и средневековые имена дьявола — Ваал, Велиал, и даже русское «дьявол»... Единственно, что сделал Булгаков, — заменил в этом имени букву «фау» (V) — на букву «дубль-ве» (W). В трактовке Булгакова — в романе Булгакова — это имя становится единственным именем сатаны, как бы не литературным, а подлинным. Под этим именем его знает Мастер. Именно так он называет сатану сразу. «Конечно, Воланд может запорошить глаза и человеку похитрее», — говорит он Ивану, впервые слушая о загадочном происшествии на Патриарших. «Как? — вскрикивает Иван и вдруг догадывается: — Понимаю, понимаю. У него буква «В» была на визитной карточке...» (Яновская Л.М. Творческий путь Михаила Булгакова. Сайт «Электронная библиотека BooksCafe.net». URL: https://bookscafe.net/read/yanovskaya_lidiyatvorcheskiy_put_mihaila_bulgakova-165134.html#p108).
7. Смотрите 1-ю главу данного исследования о личном и общечеловеческом отношениях, которые человек имеет к тому или иному предмету.
8. Соколов Б.В. Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты». — М.: Яуза, Эксмо, 2006. С. 541—542.
9. Булгаков М.А. Князь тьмы: Редакции и варианты романа «Мастер и Маргарита». — СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2011. С. 82.
10. Там же. С. 83.
11. Автор дает знать читателю, что для памяти Ивана Пилат и кот (Бегемот) были фигурами одной действительности. К тому же перед явлением героя (Мастера) Ивану в полусне стала мерещиться «пальма на словной ноге», которая упоминалась и в рассказе Воланда: «площадь сада с пальмами на чудовищных слоновых ногах». Эти пальмы прочно врезались в память бедного поэта, почему и стали ему грезиться: «Да-с, — продолжал Иван, — знается! Тут факт бесповоротный. Он лично с Понтием Пилатом разговаривал. Да нечего на меня так смотреть! Верно говорю! Все видел — и балкон и пальмы. Был, словом, у Понтия Пилата, за это я ручаюсь».
12. Дом Грибоедова можно по справедливости назвать священным местом писателей или литературным храмом, поскольку автор о нем отзывается достаточно лестно, посвятив ему вводную часть 5-й главы: «Всякий посетитель, если он, конечно, был не вовсе тупицей, попав в Грибоедова, сразу же соображал, насколько хорошо живется счастливцам — членам МАССОЛИТа, и черная зависть начинала немедленно терзать его. И немедленно же он обращал к небу горькие укоризны за то, что оно не наградило его при рождении литературным талантом, без чего, естественно, нечего было и мечтать овладеть членским МАССОЛИТским билетом, коричневым, пахнущим дорогой кожей, с золотой широкой каймой, — известным всей Москве билетом».
13. Канонник. — М.: Учреждение культуры, искусства, науки и образования «Духовное преображение», 2011. С. 9.
14. Мы уже отмечали, что Воланд сам признался, что уже был в клинике Стравинского (интересовался Мастером?): «Бывал, бывал и не раз! — вскричал он, смеясь, но не сводя несмеющегося глаза с поэта. — Где я только не бывал! Жаль только, что я не удосужился спросить у профессора, что такое шизофрения. Так что вы уж сами узнайте это у него, Иван Николаевич!».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |