Когда мы видим в Афрании человека, мы оцениваем его одним образом, а когда — дьявола — другим. Как человек вчера он был хорошим, сегодня — плохим, завтра он будет приятным, а через неделю — чудовищем. Как дух же и вчера он был дьяволом, и сегодня он дьявол, и завтра он дьявол, и через неделю он тоже дьявол. Дух либо добр, либо зол — либо ангел, либо демон, и по-другому никак.
Тот основной замысел, который здесь был раскрыт, имеет огромное значение как для понимания романа Михаила Булгакова в целом, так и для нашей реальной жизни. Его истинность подтверждается тем, что эта идея автора может быть обнаружена в любом черновом варианте романа. Если Мастер и Маргарита были в книге не с самого начала, то Афраний и Воланд были в ней всегда, просто иногда под другими именами. Когда читатель приходит к предположению, что Афраний — это Воланд, для него первый перестает быть человеком, потому что становится духом, так как Воланд — это дух. И важно здесь не столько сам вопрос, Воланд ли Афраний или нет, сколько то, что при допущении самой мысли, что Афраний — это дьявол, мы сталкиваемся с очень необычной ситуацией, с кульминационным и самым важным для нас моментом. В тот самый момент, когда мы признаем Афрания духом, мы видим своими собственными глазами, что при таком переходе с человека на дьявола в Афраний меняется не только одно просто имя (с человека на дьявола), но и вся его природа и даже сама личность. В этом переходе мы видим человека и дьявола в самом их существе, видим их четкую границу. Правда, объяснить, в чем заключается это граница, как устно, так и письменно кому-либо очень и очень сложно, поскольку мы тут сталкиваемся с неподдающимися никакому определению вещами. Но несомненно то, что при переходе с человеческого мира на ангельский Афраний утрачивает начисто вместе со своею человечностью и самую любовь, которая и дает начало этой же человечности, во всех ее смыслах и видах, в результате чего от него остается один дух или дьявол. Причем в этом переходе прекрасно видно, что сами по себе как внешние, так и внутренние свойства действительно меняются с человеческих на духовные, но играют тут отнюдь не первичную и отнюдь не самую важную роль. Можно представить, что в наших руках имеется необычный пультик, с помощью которого мы можем переключать в романе о Пилате задумку Михаила Булгакова. В нашей власти сделать так, чтобы в одном случае Афраний был обыкновенным человеком, а в другом — дьяволом. И что же мы получаем? Когда загорается красная лампочка при нажатии кнопки на пультике, Афраний становится в глазах автора демоном. Когда же загорается зеленая лампочка благодаря тому же нажатию, Афраний становится уже человеком. Во втором случае мы получаем существо, которое действует из человеческих побуждений и соображений и поэтому является человеком. А в первом случае мы имеем уже существо, которое действует из не человеческих соображений и целей, потому что, действуя как человек, оно было бы человеком, и действуя как человек, оно не было бы дьяволом. В результате этого мы получаем уже не один, а два романа о Пилате — совершенно два разных произведения с одинаковым заглавием, с одинаковыми буквами и текстом, а самое главное — с одним и тем же автором. Все в обеих книгах одинаково и тождественно, но при этом они не становятся одной книгой, сливаясь в одно произведение, как не может сам сатана слиться с человеком. Это именно два романа, а не один.
Роман «Мастер и Маргарита» писался около десяти лет и имеет несколько редакций, несколько черновых вариантов, но при этом данные редакции, сколько бы они ни отличались друг от друга: текстом, буквами, стилем, сюжетом, сценами и героями, являются одним и тем же романом, одной и той же книгою! Было время, когда Воланд был несколько другой, было время, когда у Воланда не было никакой свиты и когда тот появлялся под другими именами, было время, когда не было Мастера с Маргаритою, и чего только не менялось в романе в ходе правок автора, но роман оставался при этом тем же самым романом. А в случае с Афранием уже другая ситуация: как только загорается красная лампочка, мы уже имеем в руках совсем другой роман с другим замыслом. Но чем же так принципиально отличается смертный Афраний от бессмертного Афрания? Почему смена одного персонажа другим влечет за собою вообще смену одного романа другим? Ответ таков: когда мы переключаем в Афраний одну личность на другую, то в результате этого мы получаем двух персонажей с одним именем — тезок. Кроме сферы деятельности, внешности и имени, между ними ничего общего нет. Тут не только не количественная, но даже не качественная разница. Тут скорее разница иноприродная. Если говорить проще — перед нами два разных существа. Но это мы и так знаем. Всякий знает, что дьявол — это не человек и что человек — это не дьявол. Так вот спрашивается: а какова человеческая основа смертного Афрания? Когда тот перестает быть человеком? Где грань между смертным Афранием и бессмертным Афранием? Что так непреодолимо мешает нам в сознании представить обоих героев одним персонажем? И мы благодаря анализу взаимоотношений бесов свиты Воланда узнали, что это грань — любовь. Что бы мы ни отсекали человеческого в Афраний, тот никогда не станет духом, пока мы не отсечем любовь. Любовь и только любовь отличает одного Афрания от другого. Видно же, причем очень сильно и резко, что при добавлении человеческих атрибутов и свойств к Воланду, тот не только не становится более человечен, более близок к нам, а еще более обнаруживает свое природное отличие от нас, людей. При наделении Воланда человеческими атрибутами, кроме любви, в булгаковском герое еще сильнее, еще с большей силой обозначается дьявол, бес, дух, то есть не человек. Что-то бесконечно и непреодолимо мешает ему слиться с нами. У Воланда может болеть не только одно, но и другое колено, у Воланда может быть хромота, у Воланда могут быть проблемы с зубами, но ничто из этого отнюдь не делает его человеком. Мы уже сказали, что черновые варианты «Мастера и Маргариты» представляют собою один роман, только условно и с оговорками их можно назвать разными произведениями. Точно так же правка самих персонажей не сделала их другими персонажами. Если в одном варианте у героя рыжие волосы, а в другом — черные, то тот все равно является одним и тем же персонажем. Но как только мы меняем в нем человека на духа, то от прежнего героя, кроме облика и имени, ничего не остается. А что такое человечность, мы уже сказали: это любовь.
Граница между духами и людьми, как мы можем уже увидеть, двусторонняя: со стороны духов — это демонизм или деление на ангелов и демонов, а отсюда — возможность существования дьявола, который представлен в романе в образе Воланда, со стороны же человека — это любовь, из-за которой возможна нравственность, нарушения которой ведут к одним страданиям. Но если первую сторону не нужно искать, так как она уже дана самим автором в романе: Воланд есть дьявол, а его слуги — черти, то вторая предполагает возможность поиска и разных ответов. Духи, таким образом, однозначно начинаются с возможности деления на злых и добрых сил, тогда как, начинаются ли люди с любви, до этого еще надо дойти. Вот что однозначно меняется в начальнике тайной службы, если читатель перестает считать его человеком: для него появляется возможность осатанения, которое, правда, в нем уже осуществлено, потому что Воланд — сатана, а вместе с появлением этой возможности Афраний перестает ведать любовь, из-за которой до этого был по отношению ко всем женщинам мужчиной и мог переступать нравственные границы, переходя которые он вкушал зло.
Вот с какой целью Михаил Булгаков пытался воссоздать подлинный образ духа зла и повелителя теней. Он хотел показать Воландом, кто такой человек или что такое человек по сравнению с демонами. Вложенный смысл в произведение должен всегда иметь какое-то значение для человеческой жизни, и поэтому неверно из сказанного было бы заключить, что Михаил Булгаков сумел сказать, кто такие духи. Разумеется, он не знал, кто такой дьявол, и, разумеется, что Воланд необязательно совпадает с реально существующем сатаной. Но, что Воланд совпадает с настоящими духами по незнанию любви, это уже не вызывает сомнений в свете данного исследования. Если же Воланд может любить, то тогда тот никакой не дьявол, а обыкновенный человек, которого называют дьяволом. Есть любовь — нет Воланда, нет любви — есть Воланд, и по-другому никак. С нашей действительностью точно такая же ситуация: если ангелы и демоны могут любить, то тогда в действительности духов как таковых нет, есть только люди на небе и в аду, люди, которых почему-то называют ангелами и демонами. Либо ангелы могут любить, и тогда они люди, либо ангелы не люди, и тогда они не могут любить, а какого-то третьего варианта быть просто не может.
Наше «Следствие по делу Воланда» началось с рассмотрения того необычного факта, что роман «Мастер и Маргарита» вызывает к себе отношение читателя, какое тот имеет к любви между мужчиной и женщиной. Поэтому можно сказать, что причиной или одной из причин, почему автор взялся за столь «странную» тему, был отнюдь не дьявол, а именно эта любовь как единственная в своем роде тема. Роман, конечно, написан о сатане, но все же в глазах автора Воланд выступает в роли его орудия, которым писатель пытается донести до читателя свою мысль, на что-то открыть глаза. Тщетны попытки изобразить того, кем мы по происхождению не являемся. Воланд как персонаж лишь показывает, в чем проявляется человечность в человеке и чем тот от него отличается. И мы выяснили, что дьявол — это дух, который 1) бесплотен, 2) не имеет пола и 3) не может любить, а человек — это человек, который 1) телесен, 2) имеет пол и 3) может любить. Вот это труднее всего для понимания, потому что все перечисленные вещи неделимы, взаимосвязаны и только в нашем умопредставлении подвержены делению на три пункта. И это проще всего, как сделал сам Михаил Булгаков, понять снова на примере дьявола. На примере последнего хорошо будет видно, что, убирая или добавляя в духах один пункт, мы тут же убираем или добавляем в них другие два, не имея возможности с этим ничего поделать. Если мы представим, что духи имеют половое деление, что в мире духов есть демонессы, чертовки и суккубы, то в таком случае окажется, что вся бесплотность дьявола призрачна, условна и что дьявол — обыкновенный человек с мужским началом, которое способно на любовь и привязывание. Если же мы положим, что духи могут любить, то дьявол снова окажется человеком, бестелесность которого бесплотна только в том смысле, что его не видно. И если мы допустим, что дьявол имеет плоть, то к нему автоматически, тут же приписываются 2-й и 3-й пункты. Отсюда следует, что человек телесен, потому что имеет пол и может любить, и что человек имеет пол, потому что телесен и может любить, и что, наконец, человек может любить, потому что телесен и имеет пол. А Воланд, таким образом, есть тот, кто ненастоящий человек: тот, кто ненастоящий мужчина, тот, кто не по-настоящему телесен, и тот, кто не по-настоящему любит. И все это подтверждается простыми примерами.
В предыдущей главе мы упомянули о богатой мифологии древних времен, особенно о греческой мифологии. Александр Амфитеатров глубоко прав, что бестелесность языческих божеств все-таки телесная. Она бестелесна только в том смысле, что она представляет некую воздушную, прозрачную, миражную, маревную и недоступную для наших чувств субстанцию, и можно даже ее назвать в современных представлениях виртуальной. Ее можно уподобить той прозрачной телесности, в какой был Коровьев, когда явился испугавшемуся Берлиозу: «И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок... Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая. Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям он не привык. Еще более побледнев, он вытаращил глаза и в смятении подумал: «Этого не может быть!..». Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним и влево и вправо» (после рассказа Воланда: «Тут у самого выхода на Бронную со скамейки навстречу редактору поднялся в точности тот самый гражданин, что тогда при свете солнца вылепился из жирного зноя. Только сейчас он был уже не воздушный, а обыкновенный, плотский...»). Поэтому нет ничего удивительного в том, что языческие боги занимались человеческими делами и имели романы с людьми, ничем от нас, в сущности, не отличавшись. Если бы современная девушка вышла замуж за Зевса, это бы вызвало либо всеобщий смех, либо всеобщее неодобрение, но ничего противоестественного в этом браке не было бы, потому что греческий Зевс — это не более чем человек, которого за свои способности и могущество прозвали богом. Получи сейчас мы все эти возможности, мы от этого, с бесспорной очевидностью, не станем богами. Что касается любви как человечности, то с беспристрастной точки зрения, с точки зрения современного взгляда на мифологию, Зевс не более свят, чем его злой брат Аид, царствовавший под землей, а тот не более дьявол, чем его олимпийский брат-громовержец. Зло Аида можно сравнить со злом мага Сарумана из первых двух частей фильма Питера Джексона «Властелин Колец» (2001, 2002), снятого по одноименной книге Джона Толкина, или со злом гордого отца Ферапонта из «Братьев Карамазовых» Федора Достоевского. В нашем восприятии эта ситуация вражды Олимпа с царством мертвых есть не более чем серьезная ссора обычных братьев, которые нуждаются в примирении. Можно было бы просто вызвать доктора Стравинского, который бы сел напротив Аида и, коснувшись его колена, стал бы ему говорить что-то вроде этого: «Почему же вы так не любите Зевса? Он же ваш брат». И все — непримиримой борьбе был бы положен конец. В таком именно смысле Иешуа Га-Ноцри не ошибся, когда говорил Пилату, что «злых людей нет на свете». Возможно, он это имел в виду. Аид, как Марк Крысобой, — это просто несчастливый человек, которому просто досталась во власть самая жуткая и безрадостная часть вселенной, в то время как Зевс и Посейдон стали наслаждаться в своих обителях. Злым человека можно назвать только в том значении, в каком мы называем злыми некоторых собак, охраняющих дом от посторонних людей и незваных гостей, но, в сущности, злых собак же тоже нет на свете. А вот еще один пример, который мы не можем не привести, — из очень темного места в Книге Бытия, а именно — из первых четырех стихов в 6-й главе: «Когда люди начали умножаться на земле и родились у них дочери, тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены, какую кто избрал. И сказал Господь {Бог}: не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками {сими}, потому что они плоть; пусть будут дни их сто двадцать лет. В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им: это сильные, издревле славные люди». Как пишет Александр Лопухин в своем комментарии, «это — одно из труднейших для толкования мест из Библии», «главная трудность его заключается в определении того, кого здесь должно разуметь под «сынами Божиими»1. Мы не будем толковать это место, так как это не наша задача (или это сыновья знатных вельмож, или это в самом деле ангелы, и тогда вся история сношений человечества с дьяволом — это сплошное театральное выступление со стороны последнего, или это потомки Сифа — третьего из сыновей Адама, или это пришельцы из космоса, или это неандертальцы, или это какие-то еще человекоподобные существа, или еще кто-то). Мы просто дадим ему комментарий одному из его толкований, согласно которому данные сыны Божии — это небесные ангелы. Тут сразу понятно, что надо сказать насчет такого мнения. Если это действительно так, если действительно было время, когда к дочерям людей ходили знакомиться незнакомцы с небес, то в таком случае выходит, что ангелы — это не более чем люди, которых именуют ангелами и которых возможно прельстить земной красотой человеческих дочерей. Выходит, что ангелы имеют нужду жениться, а это значит, в свою очередь, что 1) их бестелесность условна, 2) являются половыми существами, которые однополы по причине того, что из них не вывели женщин — потенциальных чертовок и дьяволиц, и 3) могут любить. В итоге они отличаются от людей лишь тем, что их не видно, то есть недоступны нашим чувствам, и что у них, возможно, имеются крылья (крылья — это иконографический образ, который символизирует быстроту и молниеносность ангелов в исполнении воли Божией, и вообще все иконографические изображения ангелов и демонов символические, то есть не соответствуют реальным первообразам). Кроме того, благодаря наличию любви в человеке существует возможность влюбляться, а что это такое, знают почти все. Влюбленность — это такое чувство, когда человек испытывает к предмету своего обожания очень сильное влечение и в определенной степени идеализирует его, причем в большинстве случаев человек, будучи в кого-нибудь влюблен, думает, что на самом деле любит предмет своего влечения, а такое ошибочное отождествление любви и влюбленности может быть только в том случае, когда вторая обязана своим происхождением и существованием первой. И вообще вовсе не трудно заметить, что блудники теряют вместе со способностью любить в том числе и способность влюбляться, откуда следует их неразрывная, самая прямая связь. А если это так, то в таком случае, совершенно очевидно, выходит, что ангелы, по вышеупомянутому толкованию темного места из Книги Бытия, тоже способны влюбляться. Но, спрашивается, способен ли кто-либо из них влюбиться в какого-нибудь мужчину? Тут скажут, что нет, поскольку это было бы содомизмом, правильное название которого не просто озвучить, но даже написать противно. А ведь тогда получается, что ангелы имеют пол, раз для них противоестественно вступать в браки с мужчинами! Разве влюбленность не доказывает, что духи — это бесполые существа и что человек начинает свое бытие, свое существование с любви и пола — что человек представляет собою либо какого-то мужчину, либо какую-нибудь женщину? Кстати, у такого толкования есть огромный плюс, поскольку нет, как говорится, худа без добра. Это толкование очень хорошо и наглядно иллюстрирует суть человеческого бытия, сущность самого человека. Действительно, только человека невозможно поместить в какие-либо рамки, которые он не смог бы переступить, хотя бы мыслью или простым желанием. То, что эти небесные юноши, по такому толкованию, сошли к земным девицам, произошло по причине того, что эти юноши являлись не кем иными, как именно людьми. Вот эта самая возможность согрешить, переступить недозволенное, соблазниться и есть то, что отличает нас всех от бесплотных духов. Именно такие небесные юноши не могут осатанеть, не может произойти их демонизация как таковая. Такое толкование, по которому эти сыны Божии — ангелы, таким образом, неизбежно приводит к тому, что в наших глазах граница между ангелами и демонами начинает начисто и бесследно размываться, потому что человек не может быть демоном.
По нашему толкованию вообще выходит, что, когда мы спрашиваем, что такое пол, мы спрашиваем, что такое человек. Когда мы говорим, что Воланд — бесполый дух, то мы этим хотим сказать, что в нем человеческое, мужское, половое начало призрачно: раз он не человек, то он вместе с тем и не мужчина. Воланд не есть тот, кто может потенциально иметь дьяволицу. Вовсе не случайно Гелла как представитель женского пола в его свите является единственным настоящим человеком. Ею автор как бы говорит, что нет никаких чертовок и бесовок как таковых, и поэтому приходится их заменять всякими ведьмами, колдуньями, Геллами, Низами и Маргаритами. Ею автор показывает, что все четыре беса романа — ненастоящие люди и ненастоящие мужчины. Именно поэтому трое демонов так безукоризненно исполняли волю Воланда и все его поручения — их нельзя было на что-то соблазнить, они не могли чем-то прельститься. Того же Афрания Воланд мог бы нанять в свою свиту, и первый, должно быть, не хуже справлялся бы со своей работой, чем его коллеги-демоны. Но Афраний — это все-таки человек, чисто в гипотетическом смысле он мог бы привязаться к Гелле, а перед комплиментами и кокетством Маргариты мог бы и не устоять. Афраний безупречно и безукоризненно исполняет волю прокуратора Иудеи, но эта безукоризненность на данной службе потенциальна может быть нарушена, так как Афраний — это не более чем человек, вызывающий за свою добросовестную работу бесконечное уважение и восхищение. Природа — это то, что сложнее всего победить, против нее нельзя идти. Еще раз повторим: только одна любовь как человечность отличает Афрания от гипотетического Афрания, под капюшоном которого скрывается Воланд. Какую-то другую тут черту провести нельзя и невозможно.
В заключение надо сказать, что на одной вещи мы не акцентировали никакого внимания, а стоило бы. Должно быть, ни для кого не секрет, что человек принадлежит к животному миру, причем это убеждение разделяется одинаково как религиозным сознанием, так и естествознанием, большинство представителей из которого при этом считает, что мы произошли от приматов, — так называемая теория эволюции. Все животные подобны нам во всем, кроме духа. Мы их даже часто называем братьями нашими меньшими. Сам Николай Данилевский в своем критическом исследовании дарвинизма пишет, что человек, «как бы мы на себя ни смотрели, все-таки — несомненно зоологический вид»2. По причине родства с нами, по причине подобия происхождения или природы всем животным тоже ведома любовь, родство, привязанность и страдания. Но поскольку такая любовь не имеет индивидуального характера, лишена его, то она не дает зверям и скотам бессмертие и по сравнению с человеческой любовью не может носить свое имя «любовь» без уточняющего эпитета «животная». По той же самой причине их грехи и проступки не называются своим именем по сравнению с нашими грехами и проступками и не являются таковыми (то есть нет нравственности). А духов-то как раз никто вообще никогда не относит и не относил к животному миру. В том-то и дело, что человек — родня всем зверям, над которыми он стоит царем. И в романе Михаила Булгакова, естественно, эта деталь не упущена. Так, Пилат поместил всю свою привязанность в свою собаку Балту, в чем его упрекнул Иешуа. Он никого по-настоящему не любил, кроме своего пса, который разделял чувства своего хозяина, что даже тоже стал вечным заложником полной луны. Нечего говорить и о том, что Воланд никакого родства с этим псом не имеет. Воланд — это не разумный и не свободомыслящий зверь. И вообще Воланд существует, как мы выяснили, вне всех категорий родства, любви и прочей человечности. Воланд — в такой же мере настоящий человек, в какой кот Бегемот — настоящий кот.
Основной способ или метод, который применил Михаил Булгаков для того, чтобы сделать Воланда чистым духом, — это избавить последнего от возможности читателю войти в его внутренний мир. Мы привели таблицу, по которой хорошо видно, что ни в одной главе невозможно сопереживание Воланду, так как от лица демонов не ведется ни одна глава, и это даже касается тех случаев, где Воланд и его приспешники говорили и действовали при полном отсутствии самих людей. При чтении любой главы романа за демонами можно только наблюдать, смотреть на них глазами определенных героев, за которых как раз возможно переживать и которым возможно сочувствовать, будто мы сами становится участниками событий. Вспомним, что, по 24-й главе, Коровьев дважды говорил о своем сердце, когда Маргарита вспомнила о фигурах, которые следили за 50-й квартирой: «Что-то сосало мое сердце!», и: «чует сердце, что придут, не сейчас, конечно, но в свое время обязательно придут». В этом случае Коровьев как демон говорил от себя, это была не речь автора. Поэтому тут сопереживание Коровьеву читателя имеет место быть лишь в той степени, в какой тот его очеловечивает в своем сознании, забывая об его дьявольском происхождении. А если бы сам Михаил Булгаков вставил такую строчку: «Коровьеву сосало сердце», или: «Сердце Коровьева чуяло», то это бы испортило данную главу или хотя бы это место в романе. Точно так же недопустима в романе и такая вставка: «В душе Коровьев почувствовал», или: «Душу демона (даже не звучит) вымотали», поскольку души у того нет, как и сердца. Но как играющий человека о своей несуществующей душе Коровьев говорил, когда пожаловался Никанору Ивановичу на интуристов: «Верите ли, всю душу вымотали!» (гл. 9). Таким образом, Коровьеву, как и другим демонам, возможно переживать только в той степени, в какой мы его очеловечиваем, но в строгом смысле любить его как человека при всем желании нельзя. Этот же метод Михаил Булгаков использовал и в ершалаимских главах, а именно — на Афраний. Прежде всего, по этой причине возможно его отождествление с Воландом. В романе о Пилате нет возможности где-либо сопереживать Афранию или проникнуть в его внутренний мир, он полностью закрыт от читателя, оставаясь в силу этого загадкой. Сам капюшон символизирует его бесконечную таинственность. Единственное, пожалуй, место, где он, возможно, выдает свое человеческое происхождение, — это тот случай, когда, въехав в Ершалаим, Афраний насвистывал тихую песенку. Но эту песенку можно счесть и за очередной отвод от посторонних глаз, поскольку он проходил мимо жилых домов, где люди сидели за праздничными столами, а не по пустынной и безлюдной улице, где не было ни одной души. Лишняя страховка не помешает. Так или иначе, этот метод автора применен и в ершалаимских главах, а это означает, что Михаил Булгаков лишний раз хотел вызвать в читателе мысль, что Афраний — это Воланд, на которой мы должны споткнуться, будучи неподкованными. Чего-то, что действительно выдало бы в Афраний человека, в романе просто нет. Можно даже без знакомства с московскими главами при чтении ершалаимских прийти к тому самому вопросу, который поставлен в эпиграфе: «так кто ж ты, наконец?». Кто же такой Афраний? И в этом даже тот сходится с Воландом. Именно так: как московские, так и ершалаимские главы, являясь одним романом «Мастер и Маргарита», должны приводить читателя к одному и то же вопросу, к которому Иван пришел вследствие личного участия в тех странных событиях, происходивших из-за Воланда в Москве, и на который должен последовать ответ Воланда: «Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».
Итак, когда нас спрашивают: «понял ли я роман Михаила Булгакова?», отвечаем: «если тебя твое толкование привело к вопросу Ивана: «так кто ж ты, наконец?», то ты на верном пути».
Когда же нас спрашивают: «понял ли я роман о Пилате?», отвечаем: «если чтение романа Мастера приводит к тебя вопросу: «Да кто же он, наконец, такой», этот Афраний — человек или дьявол?», то ты тоже находишься верном пути».
Примечания
1. Лопухин А.П. Толковая Библия. Том 1. Сайт «Электронная библиотека BooksCafe.net». URL: https://bookscafe.net/read/lopuhin_aleksandr-tolkovaya_bibliya_tom_1-250633.html#p42
2. Данилевский Н.Я. Дарвинизм. Критическое исследование. — М.: Издательство «ФИВ», 2015. С. 54.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |