Психбольница

Мастер. Несчастный поэт! Но вы сами, голубчик, виноваты. Нельзя было держать себя с ним столь развязно. Хорошо, что все обошлось сравнительно дешево.

Бездомный. Да кто же он такой?

Мастер. А вы не впадете в беспокойство? Вызова врача, уколов и прочей возни не будет?

Бездомный. Нет, нет! Скажите, кто он такой?

Мастер. Вчера на Патриарших Прудах вы встретились с Сатаной.

Бездомный. Не может этого быть! Его не существует!

Мастер. Помилуйте! Сидите, как сами понимаете, в психиатрической лечебнице, а все толкуете, что его нет! Право, странно. Лишь только вы начали описывать, я уже стал догадываться, с кем вы имели удовольствие беседовать. И право, я удивляюсь Берлиозу. Хотя Воланд может запорошить глаза человеку и похитрее.

Бездомный. Как?

Мастер. Тише!

Бездомный. Понимаю, понимаю! У него буква «В» была на визитной карточке. Так он, стало быть, мог быть у Понтия Пилата? Ведь он уже тогда родился?.. А меня-то сумасшедшим называют!

Мастер. Будем смотреть правде в глаза. И вы, и я — сумасшедшие. Видите ли, он вас потряс и вы свихнулись. Но все это было в действительности.

Бездомный. Да ведь он тут черт знает что натворит! Его изловить надо!

Мастер. Вы уже попробовали, и будет с вас. (В зал.) Другим тоже пробовать не советую. А что натворит — это будьте благонадежны! Ах, до чего мне досадно, что встретились с ним вы, а не я!

Бездомный. А зачем он вам понадобился?

Мастер. Видите ли, я сижу здесь из-за того же, что и вы, из-за Понтия Пилата.

Бездомный. Как?

Мастер. Дело в том, что год назад я написал о Пилате роман.

Бездомный. Вы — писатель?

Мастер. Я — мастер. (Вынимает из кармана шапочку, надевает ее.) Она своими руками сшила мне ее.

Бездомный. А как ваша фамилия?

Мастер. У меня нет больше фамилии. Я отказался от нее, забудем о ней.

Бездомный. Так. Хоть про роман-то скажите.

Мастер. Извольте-с. Жизнь моя сложилась не совсем обыкновенно. Я работал в одном из московских музеев, а кроме того занимался переводами.

Бездомный. С какого языка?

Мастер. Я знаю пять языков, кроме родного.

Бездомный. Ишь ты!

Мастер. И, представьте, однажды выиграл сто тысяч рублей!

Бездомный. Сто?

Мастер. Сто. Облигацию мне в музее вручали... Я купил книг, бросил свою квартиру на Мясницкой — ууу, проклятая дыра! — и нанял у застройщика, в переулке близ Арбата, две комнаты в подвале маленького домика в садике. Ах, это был золотой век! Ах, какая у меня была обстановка! Книги, книги и печка! Необыкновенно пахла сирень! И голова моя становилась легкой и Пилат летел к концу...

Бездомный (поет революционную песню). Белая гвардия, черный барон, снова готовят нам царский трон...

Мастер. Да... Что-то в этом духе... Ну, натурально, я выходил гулять. Сто тысяч — громадная сумма, и у меня был прекрасный костюм... Она несла в руках отвратительные, тревожно желтые цветы. Нехороший цвет! Она повернула с Тверской в переулок и тут оглянулась. Ручаюсь, увидела она меня одного. И меня поразила не столько ее красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в ее глазах. Повинуясь этому тревожному знаку, я тоже свернул в переулок и пошел по ее следам.

Бездомный. Дальше! И не пропускайте, пожалуйста, ничего!

Мастер. Дальше вы могли бы и сами угадать. Любовь выскочила перед нами, как выскакивает убийца в переулке из-под земли, и поразила нас обоих. И скоро, скоро эта женщина стала моею тайною женой. Никто не знал о нашей связи, хотя так никогда не бывает. Не знал ее муж, не знали знакомые...

Бездомный. А кто она такая?

Мастер. Когда пришло душное лето, в комнате появились любимые наши розы. Я лихорадочно работал над романом, и этот роман, казалось, поглотил и ее. Право, временами, я начинал ревновать ее к нему. Роман был дописан в августе, и я вышел в жизнь, держа его в руках. И тогда моя жизнь кончилась. Я впервые попал в мир литературы.

Через сцену проходит группа тихо поющих людей во главе с Коровьевым:

Долго я тяжкие цепи носил,
Долго скитался в горах Акатуя,
Старый товарищ бежать пособил,
Ожил я, волю почуя...

Мастер. Да, чрезвычайно поразил меня мир литературы.

Заседание группы литераторов.

Первый литератор. Не надо, товарищи, завидовать. Дач всего двадцать две, и строится еще только семь, а нас в МАССОЛИТе три тысячи человек.

Второй литератор. Три тысячи сто одиннадцать.

Первый литератор. Ну вот видите... Что же делать? Естественно, что дачи получили наиболее талантливые из нас...

Третий литератор. Генералы!.. (Один из литераторов отходит в сторону.)

Караулина. Я детская писательница! Я — Караулина! Я написала тринадцать детских пьес! И я мать троих детей. А меня в этом списке нет! Мать...

Четвертый литератор (кивая вслед у шедшему). Один в пяти комнатах в Перелыгине...

Второй литератор. Лаврович один в шести, и столовая дубом обшита!

Третий литератор. А Берлиоз? То-то!

Литераторы увозят стол с покойником.

Мастер. А редактор! Он смотрел на меня так, как будто у меня щека была раздута флюсом, косился в угол и даже сконфуженно хихикал. Я спросил напрямик, будет он печатать роман или не будет. Тут он заявил, что самостоятельно вопрос решить не может, что с романом должны ознакомиться другие члены редколлегии, а именно: Латунский, Ариман, Мстислав Лаврович и другие. Он просил прийти через две недели. Я пришел.

Девица (Гелла). Вопрос о напечатании вашего романа отпадает.

Руки с газетами.

Голоса: «Литературная газета»! Критик Ариман предупреждает о попытке протащить в печать апологию Иисуса Христа! Мстислав Лаврович предлагает крепко ударить по Пилатчине! Латунский: «Нет! — воинствующему старообрядцу»!

Мастер. Что-то на редкость фальшивое и неуверенное чувствовалось в этих статьях.

Маргарита (у себя). Я отравлю Латунского! Отравлю!

Мастер. Чудовищная неудача с романом как бы вынула у меня часть души. В это время что-то случилось со мной. Именно, нашла на меня тоска и появились какие-то предчувствия. В одну из страшных ночей я сжег свой роман. Моя возлюбленная успела спасти лишь отдельные листы... В ту страшную ночь она сказала, что придет ко мне совсем, она только хотела предупредить мужа. «Не бойся, потерпи несколько часов. Утром я буду у тебя», — сказала она, и это были ее последние слова в моей жизни.

Маргарита. Я опоздала, опоздала!..

Мастер. Тсссс... Беспокойная сегодня лунная ночь...

Замирают. Мимо проходит Бенгальский.

Бенгальский. Отдайте мою голову, голову отдайте... Квартиру возьмите, картины возьмите, голову отдайте...

Лиходеев. Какой это город? Что-то случилось с моей головой...

Мастер. Еще один, потерявший голову... Через четверть часа, как она покинула меня, ко мне постучали... И деваться мне было некуда. Я добрался сюда...

Бездомный. Но вы же могли дать знать ей.

Мастер. Вы, очевидно, не понимаете меня. Перед нею легло бы письмо из сумасшедшего дома. Разве можно писать письма, имея такой адрес?.. Душевно больной... Сумасшедший... Нет, нет, на это я не способен. Впрочем, у меня есть надежда, что она забыла меня...

Бездомный. Ну, вы, может быть, еще и выздоровеете...

Мастер. Я неизлечим. Не надо задаваться большими планами, дорогой сосед. Я вижу только незначительный кусочек земного шара. Думаю, что не самое лучшее, что есть на нем, но это не так уж худо. Ключи расширили мой кругозор. По ночам будет луна. Свежеет... Ночь валится за полночь. Мне пора.

Бездомный. Скажите, а что дальше было с Иешуа и Пилатом?

Мастер. Нет, нет. Я вспомнить не могу без дрожи мой роман. А ваш знакомый с Патриарших Прудов сделал бы это лучше меня.

Уходит в свое окно.