Трудно представить, как в большом городе в XX веке поведет себя человек, встретившись с... Сатаной. У Михаила Булгакова умный, проницательный Мастер понял, с кем имел дело несчастный Иванушка, но и он, образованный и широко мыслящий человек, дрогнул при виде «нечистой силы» и предпочел было счесть ее галлюцинацией.
Маргарита — единственная из многочисленных действующих лиц романа — не боится Воланда. Коровьев сообщает ей условия выбора хозяйки бала: она должна носить имя Маргариты и быть местной уроженкой. Однако Коровьев лукавит. Очевидно, не только эти два условия поставлены Воландом. Сто двадцать одна Маргарита отвергнута, прежде чем выбор пал на возлюбленную Мастера. И мы убеждаемся, что выбор сделан верно: Маргарита — личность незаурядная.
С бесстрашной Маргаритой входит в роман новая тема: тема любви и верности.
...Трудно было писать о романе «Мастер и Маргарита», зная, что в Москве живет вдова писателя Елена Сергеевна Булгакова, ставшая (уже угадывалось!) прообразом главной героини романа. Так случилось, что в мае 1967 года я пришла в редакцию журнала «Новый мир» к В.Я. Лакшину, члену редколлегии журнала, автору вступительной статьи к первому сборнику «Избранной прозы» М.А. Булгакова. Представившись и сообщив, что хочу работать над диссертацией о прозе писателя, я попросила его познакомить меня с Еленой Сергеевной.
Лакшин был предельно сух и в разговор о Булгакове вступить не желал. Он заметил, что я отнюдь не одинока в увлечении Булгаковым и что интерес к писателю вызвал паломничество к Елене Сергеевне. Между тем она человек занятой и понапрасну беспокоить ее не следует. Я некстати поинтересовалась, сколько лет Елене Сергеевне. Насупившись, Лакшин ответил, что Елена Сергеевна — женщина, для которой возраст не имеет никакого значения.
Тогда я предложила Лакшину просмотреть мою статью «Булгаков на Кавказе» в газете «Бакинский рабочий». Он пробежал ее и снял телефонную трубку.
Тут произошла удивительная метаморфоза. Услышав голос в трубке, человек, сидевший передо мной в канцелярском кресле, преобразился. Лицо осветилось широкой улыбкой, голос приобрел неожиданное богатство модуляций. В результате разговора было сказано, что в десять часов утра следующего дня меня ждут на Суворовском бульваре в доме № 25. Теперь, когда я оказалась в сфере каких-то отношений с Е.С. Булгаковой, со мной прощался обаятельный и любезный человек.
В доме у Никитских ворот дверь отворила невысокая, стройная, светловолосая, очень моложавая женщина в длинном шелковом халате.
Я спросила, дома ли Елена Сергеевна.
Это была она. Извинившись, что не успела причесаться, она усадила меня и вышла.
Квартира Е.С. Булгаковой была небольшая: гостиная, маленькая спальня, передняя, кухня, из окна которой видна во дворе церквушка. Всюду — мебель минувшего времени, очень скромная. В гостиной: бюро с откидной доской, на ней писал Михаил Афанасьевич, на обеденном столе лампа — фарфоровая черная ваза с большим абажуром. На стене портрет женщины артистической наружности — сестра Елены Сергеевны, работавшая в МХАТе (прототип Торопецкой в «Театральном романе»), в других простенках афиши спектаклей по пьесам Булгакова. Во второй комнате: бюро, в нем посмертная маска М.А. Булгакова, его портреты, его книги, изданные в стране и за рубежом. На туалетном столе самая любимая Еленой Сергеевной фотография — Булгаков на балконе, улыбающийся, добрый.
Мой рассказ о поездке в Орджоникидзе и поисках следов молодого Булгакова вызвал расположение Елены Сергеевны. Выяснилось, что она собирается ехать на Новодевичье кладбище. У меня вырвалось: «С кем?» — «С вами», улыбнулась она. Уже на улице было сказано, что прежде зайдем в Рукописный отдел Ленинской библиотеки. После очередного сердечного приступа Елена Сергеевна передала туда на хранение почти весь архив. Необходимо ее разрешение для работы.
По дороге она указала на дом против здания библиотеки на улице Маркса-Энгельса (бывший Ваганьковский переулок). Именно этот дом описан в «Мастере и Маргарите» в эпизоде с хоровым пением сотрудников филиала Зрелищной комиссии. На Пироговке задержалась у дома, в котором, Булгаковы жили в первый год супружества. Рассказала, что в ту пору Михаил Афанасьевич часто вечерами предлагал побродить по Новодевичьему. Тогда там было просто, ни бюстов, ни торжественности.
Я спросила, писал ли Булгаков заключительные, «прощальные» 31, 32 главы больным, догадываясь, что обречен.
— Нет, нет! Писал задолго до болезни. Но он как будто предчувствовал болезнь, смерть... Когда мы решили быть вместе, он взял с меня клятву, что умрет дома, не в больнице... (Я невольно вспомнила слова Воланда, обращенные к Сокову: «Да я и не советовал бы вам ложиться в клинику, какой смысл умирать в палате под стоны и хрип безнадежных больных». И так как это речь Булгакова-художника, то далее следует историческое: «Не лучше ли устроить пир... и, приняв яд переселиться в другой мир под звуки струн, окруженным хмельными красавицами и лихими друзьями?»).
На Новодевичьем, среди внушительных памятников корифеям МХАТа, могила М.А. Булгакова с небольшим черным пористым камнем, утопленным в землю, показалась мне слишком скромной. Елена Сергеевна рассказала историю этого камня. Не хотелось ей ни бюста, ни громоздкого надгробия. Заходила часто в мастерскую при Новодевичьем. Однажды заметила в яме темный камень неправильной формы, необработанный. Узнала, что камень был частью старого памятника Н.В. Гоголю (на могиле великого русского писателя в советские годы поставлен новый памятник). В свое время камень привез с берега Черного моря один из братьев Аксаковых, как основание для креста — Голгофу.
Что значил Гоголь для Булгакова? «О, великий учитель, укрой меня своей чугуной шинелью», — писал Булгаков в письме П.С. Попову. О гоголевской традиции в творчестве Булгакова можно сказать немало. Приведу лишь одну деталь его пристрастия к великому сатирику: гоголевский «Нос» промелькнул в первой его маленькой повести «Записки на манжетах»; в последнем своем романе Булгаков придал Мастеру портретное сходство с Гоголем, а в эпилоге варьирует концовку «Носа».
...А тогда на Новодевичьем Елена Сергеевна сказала: «Пойдемте на генеральскую аллею».
Мы подошли к могиле генерала Е.А. Шиловского, рядом был похоронен сын — Е.Е. Шиловский (Е.А. Шиловский был первым мужем Елены Сергеевны). В «Мастере и Маргарите» судьба главных героев очень не проста, но в жизни все было еще сложнее: у Елены Сергеевны было два сына, судьбу которых приходилось решать... Е.Е. Шиловский оставил себе девятилетнего Евгения, а младшего Сережу отдал жене. Можно понять писателя, сделавшего свою героиню бездетной. Но вспомним, как ведет себя Маргарита-ведьма, разгромившая квартиру критика-пасквилянта, поднявшая на ноги восьмиэтажную громаду писательского дома, когда видит испуганного ребенка, сидящего в кроватке... Матерински нежные интонации слышатся в ее охрипшем голосе, который она старается смягчить, обращаясь к мальчику...
В начале нашего знакомства Е.С. Булгаковой было семьдесят четыре года. И тем не менее, даже узнавшим ее в этот период, становился ясен приподнятый, романтический тон главы о любви Мастера и Маргариты: «За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви! Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!» И чуть далее о Маргарите: «Она была красива и умна».
Женщина, вдохновившая Булгакова на создание образа Маргариты, была душевно щедра, энергична и поразительно жизнелюбива. Впрочем, все это присутствует в романе. Видимо, такое блистательное богатство прообраза и литературного воплощения бывает не часто.
Более всего в Елене Сергеевне Булгаковой удивляло и привлекало умение радоваться жизни. (Замечу: нравилось это не всем. Недовольным, должно быть, не хватало в ней как раз уныния, обязательного для классического образа вдовы).
Все приобретало праздничный характер при общении с ней: обед на скорую руку (одно блюдо, но вкуснейшее, по семейному рецепту; приготовленное ею быстро и искусно и поданное на крупных бледно-голубых тарелках с синим вензелем); неожиданное предложение: «хватит работать, едемте со мной к портнихе», и тут же показывались платки, высмотренные в подарочном магазине, и проектировался костюм из них; и предвкушение вечернего спектакля или концерта. Ее радовали цветы, которых ей дарили много и которые всегда в ее доме были свежи и особенно красивы.
Она была легка на подъем. В один из приездов я увидела ее руку забинтованной. Оказалось, летала на два дня в Ленинград посмотреть И. Смоктуновского в «Идиоте», и вот оступилась, сломала палец.
...Ленинград играл особую роль в воспоминаниях Елены Сергеевны. Сюда она и Михаил Афанасьевич приехали после регистрации брака в октябре 1932 года. В Ленинграде Булгаков снова вернулся к роману, первая редакция которого была уничтожена им в 1930 году и которому теперь суждено было стать «Мастером и Маргаритой».
Летом 1933 года Булгаковы снова едут в Ленинград. А по возвращении Михаил Афанасьевич пишет В. Вересаеву: «В меня же вселился бес. Уже в Ленинграде и теперь здесь... я стал мазать страницу за страницей наново тот свой уничтоженный три года назад роман». Так история создания «Мастера и Маргариты» оказалась связанной с городом на Неве. А в самом романе промелькнул запомнившийся автору номер гостиницы «Астория».
Елена Сергеевна никогда не жаловалась на здоровье. Разговор об этом просто не возникал. Как-то само собой разумелось, что есть более интересные темы. Между тем, она была больна. В письмах это проскальзывало. В январе 1968 года она писала мне: «Я уже на ногах, хотя и очень тянет лежать. Но не позволяю себе эту вольность. Людей могу видеть очень мало и понемногу, иначе сразу утомляюсь. Но не теряю — отнюдь! — надежды, что как только наступит тепло, я мгновенно хвост трубой и начну проявлять, если не прежнюю шумную деятельность, то во всяком случае, готовность с милым человеком куда-то направиться, побродить...».
Случилось так, что в конце лета 1967 года мы почти одновременно побывали на родине Елены Сергеевны. Позже она писала: «Подумайте, мы могли бы встретиться, если бы Вы чуть позже приехали туда. Мы с сыном были с 24 августа неделю в Риге и Таллине. Но как разно мы с Вами восприняли одни и те же места. Я, родившаяся в Риге, знающая ее и в довоенное время (то, далекое), и в послевоенное (уже с 45—55 гг.), поразилась, как она переменилась...»
В течение года Елена Сергеевна успевала побывать где-нибудь возле Москвы (отдохнуть в Малеевке или отправиться на несколько дней во Владимир и Суздаль) съездить за рубеж, куда ее приглашали издательства, подготавливавшие к печати книги Булгакова.
Я встретилась с ней в счастливое время: вышел первый однотомник «Избранной прозы» Булгакова, напечатан в журнале «Москва» роман «Мастер и Маргарита» (они вызвали широкий отклик в периодике), в столичных театрах шли «Бег», «Мольер», «Иван Васильевич», велись переговоры о съемках кинофильмов по произведениям Булгакова, устраивались вечера, посвященные его творчеству. Не было отбоя от людей, жаждущих познакомиться с вдовой писателя. Тут было и досужее любопытство, но чаще — необходимость беседы с ней во имя дела. 17 сентября 1967 года она писала: «В Москве съезд переводчиков, приехали и были уже у меня и будут еще из ГДР, из Варшавы и из Праги, если прибавить к этому режиссеров из Москвы и Ленинграда, а заодно и дюжину добрых друзей, то картина все равно не получится полной». 19 декабря 1969 года: «Пишу из Малеевки. В Москве была такая каша в квартире у меня, что я никак не могла сесть за письма. Работала Чудакова из Ленинской библиотеки, Майкл Гленн — переводчик английский Булгакова, француз, переводчик советской литературы в Бордо, в университете, который хочет писать (не только читать лекции) о Булгакове... Не сердитесь на отрывчатое написанное письмо. Передо мной кипа писем, лежащих с весны. Если я не отвечу здесь, залежится и дальше».
Это не были «отрывочные» письма. Несмотря на всю свою занятость, Елена Сергеевна старалась обстоятельно ответить на каждый вопрос. Архив писателя стал собственностью Рукописного отдела Ленинской библиотеки, начато было его изучение, доступ к нему на долгое время был закрыт. Елене Сергеевне писали, ей во многом приходилось полагаться на свою память, и все-таки она никогда не отказывала в помощи.
Какова была ее роль в жизни писателя? Об этом ныне сказано уже немало. «Тайному другу» — надписывал ей свою первую книгу М.А. Булгаков. С 1932 года, когда она стала его женой, он доверил ей все деловые и финансовые переговоры с московскими театрами. Отношения эти в те годы были очень не просты. Как пример, один эпизод, рассказанный Еленой Сергеевной.
Несколько лет с перерывами тянулись репетиции «Мольера» в МХАТе. Наконец, премьера! И сразу же появление статьи «Внешний блеск и фальшивое содержание». Михаил Афанасьевич сказал: «Прочти... Как ты думаешь, что теперь будет? — Снимут. — Нет. Снимут все». И действительно, сняли с репертуара все пьесы Михаила Афанасьевича. И из театров стали звонить, требуя возвращения авансов. А денег не было. Совсем не было. Я пошла к адвокату. Он сказал: «Напишите, что деньги вернете по получении официального запрещения пьес». Все замолчали. А я как-то набралась храбрости и пошла просить аванс. Выпучили глаза. Позвоните такому-то... Позвонила, а он злорадно говорит: «Какой аванс, за что аванс?» — И поставил какое-то нелепое, унизительное условие. Я, чтобы не расплакаться в трубку, бросила ее и побежала по улице, плача. Всю дорогу плакала.
Елена Сергеевна страдала, но не подавала виду. С ней Булгаков почувствовал себя тверже, увереннее. Она первая из близких ему людей безоговорочно поверила в его талант. Это трудно переоценить. Личность деятельная и волевая, она смогла создать ему условия для работы. «Она говорила, что в этом романе ее жизнь», — рассказывал Мастер своему слушателю.
Елена Сергеевна вспомнила многое, относящееся к истории создания романа. Передаю еще один ее рассказ.
— Сначала был написан Малый бал. Он проходил в спальне Воланда, то есть в комнате Степы Лиходеева. И он мне страшно нравился. Но затем, уже во время болезни, Михаил Афанасьевич написал Большой бал. Я долго не соглашалась, что Большой бал лучше Малого... И однажды, когда я ушла из дома, он уничтожил рукопись с первым балом. Я это заметила, но ничего не сказала... Михаил Афанасьевич полностью доверял мне, но он был Мастер, он не мог допустить случайности, ошибки и потому уничтожил тот вариант. А в роскоши Большого бала отразился, мне кажется, прием у У.К. Буллита, американского посла в СССР. Раз в год Буллит давал большие приемы по поводу национального праздника. Приглашались и литераторы. Однажды мы получили такое приглашение. На визитной карточке Буллита чернилами было приписано: фрак или черный пиджак. Миша мучился, что эта приписка только для него. И я очень старалась за короткое время «создать» фрак. Однако портной не смог найти нужный черный шелк для отделки и пришлось идти в костюме. Прием был роскошный, особенно запомнился огромный зал, в котором был бассейн и масса экзотических цветов.
Но необходима была магия булгаковского слова, щедрость его таланта, чтобы возникло чудо «Великого бала у сатаны».
Михаил Афанасьевич Булгаков болел долго и мучительно. Очевидцы помнят: то, что делала в эти месяцы Елена Сергеевна, было, казалось, свыше человеческих сил. Писатель продолжал работать над романом. Он верил, что «рукописи не горят». И все же кроме этой романтической веры у него была и убежденность в несокрушимой способности жены донести эти рукописи до читателя.
Сама Елена Сергеевна однажды рассказывая о визите Анны Андреевны Ахматовой после смерти Булгакова, сказала: «Она поцеловала мне руку...» Очевидно, этот жест значил для обеих очень многое. В тот визит Ахматова прочла ей стихи на смерть Булгакова «Вот это я тебе, взамен прощальных роз...» И заставила их запомнить наизусть.
Булгаков умер в 1940 году. Была назначена комиссия по литературному наследию. Началась война. Все отошло на задний план. Елена Сергеевна увезла с собой в эвакуацию рукописи, весь собранный ею архив писателя. Об этом времени сохранилось свидетельство М. Алигер. В воспоминаниях об Ахматовой («Москва», 1974, № 12) она писала: «В Ташкенте Анна Андреевна не была одинока, рядом были близкие и приятные ей люди: замечательная актриса Фаина Георгиевна Раневская, Елена Сергеевна Булгакова». И далее М.М. Алигер приводит строки из письма Раневской, посвященные А.А. Ахматовой: «Из ближайших друзей она очень любила Е.С. Булгакову и часто говорила мне: «Она умница, она достойная! Она прелесть!».. В Ташкенте я часто у нее ночевала лежала на полу и слушала «Мастера и Маргариту» Булгакова... Она (А. Ахматова. — В.Ч.) читала вслух, повторяя: «Фаина, это гениально, он гений!»
Вернувшись из эвакуации в Москву, Елена Сергеевна печатала рукописи, относила их в издательства. Рукописи держали долго, иногда «зачитывали» (она не жаловалась) и всегда — отвергали. С признательностью называла Елена Сергеевна имя К. Симонова, который очень помог ей.
В воспоминаниях о К.М. Симонове литературовед Б. Панкин рассказывает, в частности, как радовался и как горд был Константин Михайлович, когда ему удавалось что-то «пробить». Речь шла как раз о вызвавшей огромный резонанс телепередаче, посвященной М. Булгакову, которую подготовил и вел К. Симонов.
Елена Сергеевна выполнила свой долг: ныне романы Булгакова выходят одно издание за другим. Еще в 1969 году о роли Е.С. Булгаковой точно сказал Николай Доризо («Москва», 1969, № 9):
Вы понимали, с кем жили.
Русский поклон вам земной!
Каждой строкой дорожили
В книжке его записной.
В ящик слова запирали
И от листа до листа
Эту державу собрали
Словно Иван Калита.
При всей своей целеустремленности и занятости, несмотря на возраст, Елена Сергеевна оставалась яркой женщиной. Она была элегантна. Ее туалеты (слово «платья» здесь явно не подходит) никогда не были броскими, слишком эффектными. Но общее впечатление было удивительное. Это не возникало само собой, а требовало времени, усилий. Визит к портнихе был для нее приятной обязанностью.
Она умела работать и работала даже в последние годы, занималась переводами с французского. Прислав мне «Жорж Санд» Андре Моруа с дарственной надписью, она, спустя некоторое время, признавалась в письме. «Я ненавижу эту книжку... и главным образом ненавижу Жорж Санд с ее похотливостью, ханжеством, с ее беспредельным эгоизмом, самовлюбленностью, многословием... Ну, что еще, чем еще бросить в нее? Делала я этот перевод без любви, все время жалела, что из-за денег (я сидела на мели в то лето) пошла на договор. А у меня было сильное желание переводить прелестные по диалогу пьесы Ануя, я даже сделала по одной картине из двух пьес. Но это было риском — театры могли и не поставить, а насчет издания я и не мечтала. А тут договор».
Было радостно увидеть полтора года спустя в двухтомнике пьес Жана Ануя, вышедшем в издательстве «Искусство» в 1969 году «Томаса Бекета» в переводе Е.С. Булгаковой.
Но главным делом Елены Сергеевны всегда было творческое наследие Булгакова. Я прочла недавно, что перевод «Мастера и Маргариты» на венгерский язык был начат после встречи переводчицы с Еленой Сергеевной. Они бродили по столице, и Елена Сергеевна показывала ей «булгаковскую» Москву. Таких примеров было множество.
Думаю, что ей, с ее кипучей, не лишенной артистичности натурой, было очень нелегко выдерживать раз и навсегда принятое решение: не выступать перед аудиторией с воспоминаниями о Булгакове. Почему она так решила? Видимо, потому, что понимала: это претило Булгакову. Он был весьма сдержан с малознакомыми людьми, вследствие чего иным казался суховатым. И уж, конечно, впускал очень немногих в свой личный мир.
Елена Сергеевна как-то разыграла небольшую сценку. Смеясь, она рассказала, как Михаил Афанасьевич иногда изображал ее безутешной, но легкомысленной вдовой. «Ты будешь блондинкой (она встала в скромную позу: «И вы видите, я действительно стала блондинкой!») в длинном черном платье ты взойдешь на кафедру, потупишь глаза и, глубоко вздохнув, начнешь: «Когда почил мой светлый ангел...».
Он шутил провидчески. И она решила молчать. В письме от 24 мая 1967 года Елена Сергеевна сообщала: «В скором времени будут два вечера Булгакова: в библиотеке Академии наук и в Доме ветеранов сцены. Пришлось очень резко поставить вопрос: если ждут моего выступления, то не приду». А в другом случае, признаваясь, что ей не очень понравились ораторы, пишет: «если бы я не была принципиально против моих выступлений, я должна была бы встать и сказать: вы не слушайте, что они вам тут рассказывают, я расскажу вам, что это был за человек... Но это невозможно».
Возвращаюсь к необыкновенной интуиции Елены Сергеевны, к ее «ведьмистости». В один из приездов я успела только однажды побывать у нее. Работала в Рукописном отделе и ЦГАЛИ. Было жаркое лето. И, странное дело, несокрушимое мужество Елены Сергеевны, вызывавшее во мне постоянное уважение и восхищение, вдруг породило какое-то недоброе чувство. День был испорчен. Я вернулась в гостиницу в десять. Недовольная собой, улеглась спать. Раздался телефонный звонок. Звонить было некому, да и не знал никто еще мой гостиничный номер. Снова зазвонил телефон, и чтобы исправить чью-то ошибку, я поднялась.
В трубке раздался знакомый, чуть глуховатый голос:
— Вера Алексеевна! С трудом дозвонилась. Целый день сегодня с нежностью думаю о вас. Завтра у меня будут хорошие люди. С одним из них вам полезно познакомиться. В шесть часов жду на обед.
Тут необходимы пояснения. Елена Сергеевна никогда не звонила мне. При встрече я оставила ей первую главу работы и, видя ее обычную занятость, обещала зайти через неделю, ближе к возвращению домой. Она со своей стороны заметила, что раньше прочесть и не успеет. Разговора о том, где я остановилась, совершенно точно не было... В чем же дело?.. Я могу объяснить этот случай только следующим образом: я думала о ней на протяжении всего дня, думала не обычно, было известное отчуждение, она это безусловно почувствовала, вмешалась.
Обед прошел весело, непринужденно. Была очень известная, уже пожилая актриса и супружеская пара (он — литературный критик, она — врач). Разговор шел литературный: о Льве Толстом и его биографе Н. Гусеве, о Маяковском и Брик, о Татьяне Тэсс, на которую за какой-то ее очерк шутейно гневалась актриса. Елена Сергеевна царила за столом, каждому из присутствующих было очень уютно. Актриса ушла рано, ее ждали дела. В половине одиннадцатого поднялась и я. Елена Сергеевна прощалась со мной, как вдруг критик встал и начал уговаривать меня остаться («Мы вас просто не отпустим! Мы потом вас проводим!»). И тут я услышала голос королевы:
— Дима! Моя гостья сама знает, когда ей идти...
Одна фраза, но тон, величавость... Критик поклонился и молча уселся.
...В «Мастере и Маргарите» Булгаков в двух абзацах рассказывает о прошлом тридцатилетней героини. Но в «Театральном романе» есть портрет Елены Сергеевны, написанный с добрым юмором. Это она, еще до встречи с Булгаковым, еще не Маргарита, а просто молодая, кокетливая, казалось бы, вполне благополучная женщина. «В Филину дверь входила очень хорошенькая дама в великолепно сшитом пальто и с черно-бурой лисой на плечах. Филя приветливо улыбался даме и кричал:
— Бонжур, Мисси!
Дама радостно смеялась в ответ».
Хочется, чтобы мне поверили: я знала Елену Сергеевну молодой, умеющей радостно смеяться, любящей принять приятных ей людей, ценящей внимание, уважение, восхищение, которое испытывали к ней самые разные люди. Она понимала, что времени ей отпущено немного, и сказала однажды: каждый день для меня подарок.
В августе 1970 года я увидела в «Литературной газете» публикацию Елены Сергеевны фельетона Булгакова. Имя ее было в траурной рамке.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |