Годы творчества Михаила Афанасьевича Булгакова пришлись на тяжёлый период в истории страны. Влияние тоталитарного режима на процесс становления новой литературы, давление, оказываемое государством на культуру в целом, не благоприятствовало публикации произведений, не укладывающихся в официально принятые «каноны». На протяжении всего творческого пути Булгакову приходилось бороться за одну только возможность творчества. 30 июля 1929 г. Булгаков пишет начальнику Главискусства А.И. Свидерскому: «Теперь мое положение стало ясным: ни одна строка моих произведений не пройдет в печать, ни одна пьеса не будет играться, работать в атмосфере полной безнадежности я не могу, за моим писательским уничтожением идет материальное разорение, полное и несомненное»1. Письмо заканчивалось просьбой разрешения выезда за границу вместе с женой Любовью Евгеньевной «на тот срок, который будет найден нужным». Просьба не была удовлетворена. Тем не менее, долгие годы Булгаков продолжал искать возможность не только выживания, но и самовыражения. Много лет жизни Булгакова связаны с Московским Художественным Театром. Несмотря на трагические обстоятельства творческого пути, Булгакову повезло уже тем, что он сумел выжить в жесточайших условиях советского режима. Так, Ал. Эткинд2, анализируя реальную связь автора «Мастер и Маргарита» с американским послом в России Уильямом К. Буллитом, подробно перечисляет людей, присутствовавших вместе с Булгаковым на знаменитом приёме в американском посольстве весной 1935 года — Булгаков оказался практически единственным, избежавшим впоследствии ареста или расстрела.
Автор четырех романов, четырнадцати пьес, множества повестей, рассказов, фельетонов и очерков при жизни Булгаков успел увидеть одну книгу и два тоненьких сборника. Лишь с середины 1960-х годов в Советской России начало частично публиковаться драматургическое наследие писателя, вышел однотомник прозы. Однако тиражи изданий были небольшими и сопровождались комментариями, в которых о Булгакове говорилось очень сдержанно.
В 1966—1967 гг., то есть, спустя более двадцати лет после смерти автора, в журнале «Москва» состоялась первая в СССР публикация романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Роман вызвал бурную реакцию читателей и критиков. Полился поток восторженных статей: О. Михайлова, В. Лакшина, М. Гуса, В. Скобелева, П. Палиевского, И. Виноградова и др. Одновременно стали возникать и враждебные рецензии, очень похожие на критику Булгакова при жизни. В частности, А. Мотяшов в «Вопросах литературы» 1968 года писал о «драме Мастера», которая, якобы, заключается в том, что, «ощущая себя представителем человечества, он так и не смог ощутить себя частью своего народа». Герой, по мнению автора статьи, обязан спросить себя: «а не сбился ли я с дороги подлинной и единственной правды на гиблую тропку субъективизма?». «Талант, порвавший с народом, уничтожает себя» — заключает А. Мотяшов. Взрыв страстей, вызванный романом, насторожил власти: Булгаков вновь стал «опасным» писателем, издание его прекратилось. Примечательно, что в это же время за рубежом его произведения активно публиковались, а пьесы ставились многими театрами мира.
Вновь, уже окончательное, возвращение Булгакова к советскому читателю происходит в 1980-е годы. Начиная с этого времени, появляются новые и новые издания произведений М. Булгакова и работы о его творчестве. К концу 1980-х опубликованы в основном все ранее неизвестные художественные тексты М. Булгакова.
Восприятие творческого наследия Булгакова осложнено тем, что писатель почти не оставил каких-либо прямых высказываний относительно своих политических, философских, литературных взглядов. В предисловии к «Жизнеописанию Михаила Булгакова» М. Чудакова обращает особое внимание на наличие исключительно косвенных данных о взглядах писателя, в связи с чем образ Булгакова долгое время был окружен романтическим ореолом, а его биографии «придавали удобные в обращении очертания, мало имевшие отношения к действительным фактам»3.
В последнее десятилетие активно разворачивается изучение архивов писателя, недоступных ещё в недалёком прошлом. На данный момент, кроме художественных произведений, опубликованы немногочисленные черновики, сохранившиеся письма друзьям и родственникам, письма Правительству разных лет, эссе «Грядущие перспективы» (1919), наброски к «Курсу истории СССР» (1936). Опубликован также дневник Булгакова, изъятый в своё время ОгПУ и впоследствии уничтоженный самим автором (дошёл до нас в копии). Первоначально большая часть архивов хранилась у вдовы писателя, Елены Сергеевны Булгаковой, впоследствии же перешла в закрытые государственные фонды. В 1960-е годы к ним была допущена исследовательница творчества Булгакова Мариэтта Чудакова. Результатом её многолетней работы, встреч с людьми, стала научная биография «Жизнеописание Михаила Булгакова» (1988).
Наряду с биографией М. Чудаковой, в 1983 году была издана книга Л. Яновской «Творческий путь Михаила Булгакова», в 1988 году появился сборник «Воспоминания о Михаиле Булгакове», собравший в себя воспоминания современников писателя, а также сборник статей «М.А. Булгаков-драматург и художественная культура его времени». Событием стало появление первой книги многотомного наследия Булгакова «Пьесы 1920-х годов» в 1989 году.
С каждым годом интерес к творчеству писателя растёт. Наряду с увеличением числа изданий увеличивается количество посвящённых ему работ. Жизни и творчеству Булгакова посвящены монографии и отдельные работы М. Чудаковой, А. Смелянского, Л. Яновской, С. Аверинцева, П. Абрагама, Л. Аннинского, А. Альтшулера, И. Белобровцевой, Ю. Бабичевой, И. Бэлзы, А. Баркова, А. Белкиной, Вс. Сахарова, Л. Винокур, Н. Гаврюшина, В. Гудковой, А. Зеркалова, М. Золотоносова, Л. Ионина, А. Казаркина, А. Кораблёва, С. Кульюс, В. Куницына, В. Лакшина, К. Мечник-Бланк, Л. Менглиновой, Б. Мягкова, Ю. Неводова, А. Нинова, Е. Орловой, П. Палиевского, К. Рудницкого, И. Смирнова, В. Сахарова, Г. Файмана, и др. О Булгакове пишут зарубежные исследователи: Лесли Милн, Эндрю Беррат, Джули Куртис (Великобритания); Эллеандеа Проффер, Эдит Хайбер (США); Коллин А. Райт (Канада), Питер Дойль (Новая Зеландия), Ральф Шредер, Волькер Левин (Германия), Э. Баццарелли, Р. Джулиани (Италия); М. Йованович (Югославия), Анжей Дравич (Польша); Калпаты Спхни (Индия), Л. Халлер (Венгрия) и др.
Основные проблемы, рассматриваемые исследователями, это: литературные традиции в творчестве Булгакова, как русские (Пушкин, Гоголь Достоевский, Чехов), так и зарубежные (Гофман, Данте); поэтика произведений, генеалогия художественных образов. Большое внимание уделяется текстологическим исследованиям, существует множество статей «к истории создания», «к биографии писателя», где рассказывается об отношениях Булгакова с государством. Многочисленные критики занимались и до сих пор заняты поисками прототипов героев Булгакова. Существует большое количество статей вокруг театральной деятельности писателя, современных постановок его пьес. Творчество Булгакова в целом рассматривается с точки зрения его жанрово-стилевого своеобразия, исследуются его фантастические и сатирические аспекты в его произведениях, творчество Булгакова вписывается в социально-политический контекст эпохи.
Описание основных работ о Булгакове, включая юбилейные, содержатся в третьей книге сборника, издаваемого Институтом русской литературы (Пушкинский Дом) Российской академии наук4. Первая часть материалов по библиографии жизни и творчества М. Булгакова («Алфавитный перечень произведений») опубликована в первой книге сборника5.
На данный момент существует значительное количество литературоведческих работ, посвящённых отдельно роману «Мастер и Маргарита». Это книги А. Вулиса, Б. Гаспарова, А. Зеркалова, Б. Соколова, А. Казаркина, А. Кораблёва, Г. Лесскис, И. Белобровцевой, исследования И. Бэлзы, И. Белобровцевой, А. Баркова, Вс. Сахарова, М. Дунаева, П. Абрагама, Л. Аннинского, И. Галинской, В. Гудкова, А. Зеркалова, М. Золотоносова, Л. Ионина, С. Иоффе, Л. Менглиновой, Б. Мягкова, А. Нинова, В. Химича, М. Чудаковой, Д.Дж. Ханнс, G. Williams и др. В работах этих исследователей роман рассматривается с точки зрения структуры, поэтики, генеалогии художественных образов, связи с литературными традициями и пр. Конструктивным принципам организации текста романа посвящена докторская диссертация И. Белобровцевой (Тарту, 2000). Особую сложность и интерес вызывает жанровая структура романа. На протяжении всего периода изучения исследователи предлагают различные варианты её определения: роман философский, роман-мениппея, роман сатирический, роман-мистерия и т. д. Очевидно, композиция романа несет в себе признаки всех указанных жанров и вместе с тем что-то принципиально новое, то, что не удается определить с точностью, в рамках выработанных на данный момент определений. Традиционный прием включения в основной текст текста внутреннего, отличающегося по своим стилевым характеристикам от остального повествования в данном случае имеет особую, новую смысло- и формообразующую функцию. В частности, Е.Г. Коробова указывает, что в булгаковском романе преодолевается «бездна между осмыслением эпохи в жанре рассказа и жанре романа», конструкция «текст в тексте» «структурирует наложение друг на друга двух различных жанровых типов видения мира.» «Ориентация на множество текстов — кодов позволяет прочесть его как сатирический роман, роман о художнике, эзотерический текст, роман мениппею и роман миф. Текст дает подтверждение каждой трактовке, но он принципиально несводим ни к одной из них.»6
При изобилии исследований творчества М. Булгакова, на сегодняшний момент наименее разработанной, и в то же время провоцирующей активные дискуссии, продолжает быть проблема религиозно-философских воззрений писателя.
Важную роль для понимания религиозно-философских аспектов творчества играет представление о мировоззренческих позициях писателя при жизни. В числе прочих культурных явлений начала века в России особое место занимал психоанализ. Рассмотрению романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» через призму отношений автора с Уильямсом К. Буллитом — послом США в России (1933—1936), близким к психоанализу и даже издавшим в соавторстве с З. Фрейдом биографию президента США Т.В. Вильсона, посвящена глава книги А. Эткинда «Эрос невозможного. История психоанализа в России».
Несмотря на то, что круг интересов символизма и психоанализа смыкался на близких проблемах — пола, бессознательного, творчества и пр., психоанализ можно рассматривать в качестве противовеса «мистическому» восприятию русских символистов. «По-видимому, психоанализ был важной, хотя и подспудной причиной внутреннего раскола символистского движения. Под давлением противоположных культурных влияний — рационалистического психоанализа, с одной стороны, и мистической антропософии — с другой, русский символизм раскололся на враждующие по отношению друг к другу течения...»7 — пишет А. Эткинд.
М. Булгаков, заявивший в одном из писем правительству «я — мистический писатель», казалось бы, четко отграничивает себя от любых «рационалистических» мировоззрений. Однако, он, безусловно, не мог избежать влияния или, по крайней мере, диалога с психоанализом, бывшим необычайно популярным в России, начиная с 1920-х годов и проникшим практически во все области знаний — от философии до педагогики и медицины. Именно в это время психоанализ начинает активно использоваться в медицинской практике. По свидетельству Е.С. Булгаковой, Михаил Афанасьевич в особо тяжелый период своей жизни, страдая неврастенией, прибегал к помощи психиатра и проходил курс лечения гипнозом. Курс этот сказался на нем очень благотворно, более того, по окончании, писатель прибегает к самостоятельной попытке лечить гипнозом.
Этот факт говорит о том, что достижения «рационалистического психоанализа» воспринимались М.А. сугубо практически. В то же время, любая попытка возвести их до уровня всеобъемлющего мировоззрения, обладающего конечным знанием о человеке (которая неоднократно предпринималась в советское время (психоанализ + марксизм) вызывала раздражение и скепсис.
С одинаковой иронией М. Булгаков относился и к другой крайности эпохи — мистицизму, отождествляемому с мистикой. Увлечение различными «эзотерическими» учениями и практиками было чрезвычайно распространено, особенно в кругу символистов. Достаточно вспомнить ранний рассказ М.А. «Спиритический сеанс», чтобы понять всю меру иронии, с которой автор относился к подобным попыткам установления связей с потусторонним. В дневниках Булгакова также встречаются довольно резкие оценки символистов — прежде всего, их «эпатажности» за которой ему, надо полагать, виделась бессодержательность и путаность взглядов: «26-ого января 1925 г. Пятница.
Позавчера был у П.Н. З(айце)ва на чтении А. Белого. В комнату З(айцева) набилась тьма народу. Негде было сесть. Была С.З. Федорченко и сразу как-то обмякла и сомлела.
Белый в черной курточке. По-моему, нестерпимо ломается и паясничает.
Говорил воспоминания о Валерии Брюсове. На меня все это произвело нестерпимое впечатление. Какой-то вздор... символисты... «Брюсов дом в 7 этажей».
Шли раз по Арбату... И он вдруг спрашивает (Белый подражал, рассказывая это в интонации Брюсова): «Скажите, Борис Николаевич, как по-Вашему — Христос пришел только для одной планеты или для многих?». Во-первых, что я такая Валаамова ослица — вещать, а во-вторых, в этом почувствовал подковырку...
В общем, пересыпая анекдотиками, порой занятными, долго нестерпимо говорил... о каком-то папоротнике... о том, что Брюсов был «Лик» символистов, но в то же время любил гадости делать...
Я ушел, не дождавшись конца. После «Брюсова» должен был быть еще отрывок из нового романа Белого.
Merci.»8
«Нестерпимо» — вот главное ощущение, вызываемое у Булгакова всеми «новомодными» течениями — начиная от символистского творчества и заканчивая театром Мейерхольда.
Всеобщее «шатание» вызывает защитную реакцию писателя, желание как можно более твердо ухватиться за нечто более глубинное. К чему же именно обращается М. Булгаков? В дневниках М.А. 1923 года то и дело встречаются абсолютно серьезные апелляции к Тому, кто единственный может быть духовной опорой в безвыходных жизненных ситуациях: «Итак, будем надеяться на Бога и жить. Это единственный и лучший способ... Может быть, сильным и смелым он не нужен, но таким, как я, жить с мыслью о нем легче. Нездоровье мое осложненное, затяжное. Весь я разбит. Оно может помешать мне работать, вот почему я боюсь его, вот почему надеюсь на Бога. ...Помоги мне, Господи.»9 и пр.
В силу исторических обстоятельств, недостаточности документальных сведений, а также сложности художественной структуры «Мастера и Маргариты» компетентные исследования религиозной природы романа в советской критике довольно долго были осложнены. Как пишет М.М. Дунаев, «...трагическая судьба его автора, как и трагическая первоначальная судьба самого произведения, помогли вознесению созданного пером М. Булгакова на труднодосягаемую для любого критического суждения высоту. Все курьезно осложнилось и тем, что для значительной части наших полуобразованных читателей роман «Мастер и Маргарита» долгое время оставался едва ли не единственным источником, откуда можно было черпать сведения о евангельских событиях. Достоверность булгаковского повествования проверялась им же самим — ситуация печальная.»10
Оперируя библейскими образами в «Мастере и Маргарите», Булгаков, безусловно, совершенно по особому расставляет акценты. О. Александр Мень писал одному из своих корреспондентов в феврале 1971 г.: «Роман-то не о Христе вовсе, а о Пилате. Только Пилат там соответствует евангельскому образу (как он складывается из скудных свидетельств текста). Всё же остальное, с моей точки зрения, имеет к Евангелию весьма отдалённое отношение. Это не трактовка, не интерпретация, а просто другое и о другом.»; «...у Булгакова всё находится в противоречии с Евангелием. Это лишает нас возможности говорить о Иешуа Га-Ноцри как о Христе.»11
И. Бэлза в исследовании «Генеалогия «Мастера и Маргариты» писал о том, что «...Автор романа не сомневался в историчности как Иисуса, так и Пилата, но не сомневался и в том, что все четыре евангелия изобилуют позднейшими наслоениями, в особенности касающимися «чудес». Поэтому в романе ничего не говорится ни о непорочном зачатии, ни об исцелениях и воскрешениях, ни о воскресении Иешуа Га-Ноцри, т. е. Иисуса из Назарета.»12.
По мнению М.М. Дунаева, именно через образ Иешуа в романе «христианство вообще являет свою несостоятельность». «Непостижимая тайна Божественного самопожертвования, приятия на Себя позорной, самой унизительной казни, отречение от своего могущества во искупление человеческого греха, явившее наивысший пример смирения (...) даже как чистая идея эти ценности гораздо важнее и значительнее, нежели любой романтический порыв, обусловленный заурядным непониманием последствий собственных деяний»13
Нам удалось обнаружить интересную дискуссию, развернувшуюся среди современных верующих христиан (2000 г.) в сети Internet на тему религиозности романа «Мастер и Маргарита». Мнения категорично сходятся в одном — роман нехристианский. Вот некоторые из них:
«Роман безусловно талантлив (а потому и более опасен!), но неприемлем для православного сознания. Никак! (Александр Б.)
Основная мысль книги — плюньте вы на Царствие Христово, счастье — в покое одиночества, равноудалённости и от Христа и от всех других. Зло не противно Богу — оно когда-нибудь преобразиться и сделается добром. И эту книгу о. Георгий называет христианской? (Александр Б.)
Я понимаю, некоторым людям может нравится эта книга Булгакова, но называть её христианством — это, по-моему, даже грех. Нельзя «начинающих» православных вводить таким образом в заблуждение. (Николай П.)
«Я считаю, что такую литературу, как «Мастер и Маргарита», «Отягощенные злом», «Альтист Данилов» и др. Можно читать только глубоко укрепившись в православном исповедании, горячо помолившись и может быть даже посоветовавшись с духовником.
«Мастер и Маргарита» и другие подобные сочинения кишат передергиваниями, подменами. Вот уже в «Отягощенных злом» Иуда — не предатель, а «дрисливый гусенок», а провокатор знаете кто? А в целом книга тоже о любви и жертвенности. Кто-то может познакомиться с христианством и по этой книге. Может быть лучше создать список: «Опасно. Антихристианские шедевры мировой культуры»? И внести туда все эти произведения? И рекомендовать оглашаемым воздерживаться от чтения этой литературы в период подготовки к крещению?
Разобраться с этими произведениями без благодатной помощи Церкви, подаваемой в Таинствах — почти невозможно. Уж очень талантливо выполнены подмены.» (Александр Б.)14
На сегодняшний момент исследования в области религиозно-философских взглядов М. Булгакова отличаются фрагментарностью и неполнотой. Разброс философских мотивов, которые исследователи отмечают в «Мастере и Маргарите», довольно велик, однако, как правило, исследователи становятся на позицию «от противного», констатируя и иллюстрируя «неканоничность» булгаковских воззрений на христианство, и давая лишь намёки на перспективы дальнейшего изучения. Безусловно, на данный момент существует потребность включения философских исканий автора «Мастера и Маргариты» как в контекст европейской, так и русской религиозно-философской мысли XII—XX веков. Зревший на протяжении многих лет (1929—1940), роман разворачивается в круге проблем, разрабатываемых русской религиозной философией начала века (Н. Бердяев, Дм. Мережковский, Л. Шестов, Г. Флоровский, С. Булгаков).
За последнее десятилетие исследователями были предприняты попытки соотнесения булгаковской картины мира в романе «Мастер и Маргарита» с философией Г. Сковороды (М. Чудакова), философских позиций Л. Толстого, Вл. Соловьёва (А. Барков, Williams G.), П. Флоренского (П. Абрагам), Н. Бердяева (Б. Соколов и др.). Б. Соколовым издана «Булгаковская энциклопедия», в статьях которой дан краткий обзор параллелей религиозно-философских идей автора «Мастера и Маргариты» с идеями Вл. Соловьёва, Л. Шестова, Н. Бердяева, П. Флоренского и других русских философов.
Особый интерес вызывают попытки некоторых исследователей соотнести религиозно-философские воззрения Булгакова с учением каббалы (Б. Соколов, А. Барков и др.) и древнего гностицизма (И. Бэлза, Круговой Г., Белый А., Дунаев М., Григорян В., Зеркалов А., Williams G.). Известно, что эти учения возрождались в философии «русского религиозного ренессанса» начала XX века, в частности, гностические мотивы присутствуют в софиологическом учении Вл. Соловьёва, богословских работах П. Флоренского, С. Булгакова. Особенно явно гностическая установка проявляется в сочинениях Н. Бердяева.
А. Барков пишет о том, что «три этические концепции в романе — о «свете», о «милосердии» и «никогда ничего не просите» — восходят к иудейскому философско-мистическому учению, известному как «Каббала», причём все они подаются в романе в позитивном контексте».15
Очень важное определение Воланда, совпадающее с гностической доктриной дает Г. Круговой: «Соперник Бога — сатана — оказывается извращенным имитатором Творца, противопоставляющим положительному бытийному творению Бога свой «антимир»»16.
Исследователь один из первых попытался обнаружить связи Булгакова с русской религиозной философией начала XX века. «Можно... допускать связь идей Булгакова с философским гнозисом Бердяева, согласно которому Бог всесилен над бытием, но не имеет власти над «ничто» и над «несотворенной свободой». И в этом случае победа остается на стороне божественного добра, но достигается она через нисхождение Христа в «бездну» «ничто», Христос просвещает и преображает ее изнутри не насилием, а силой жертвы, смирения и любви.»17 Анализируя загадочные слова Воланда об «оплате и закрытии счета» именно «в такую ночь», Г. Круговой пишет: «Вспомним, что это суббота после дня распятия Иешуа, т. е., согласно канонической и апокрифической традиции, день нисхождения Иисуса в тьму преисподней, когда Иисус разбил врата ада и вывел из него души праведных праотцов. Это день победы Иисуса над адом. За ним следует день его победы над смертью, день воскресения. В годовщину этой субботы Иешуа по лунной дороге спускается в ад («проклятые скалистые стены упали») и освобождает и искупившего свою вину Пилата и... «закрывает счет» демонического «рыцаря» (?). Означает ли это, что космическая победа божественного добра, как конечное софийное восстановление святости бытия заключает в себе, пользуясь словами Бердяева, «просветление и спасение злых»? Если это так, то гнозис Булгакова повторяет идею раннехристианского гнозиса Оригена с его учением о «спасением всех». Учение это было осуждено Церковью, но возродилось в русской религиозной философии XIX—XX вв. у Вл. Соловьева, Н. Лосского, Н. Бердяева. Это еще раз указывает на родство идей Булгакова с традицией русского религиозно-философского ренессанса XX века.»18
К сожалению, Г. Круговой не предпринимает дальнейшего анализа указанных мотивов, ограничившись лишь «заданием направления».
Американский исследователь Gareth Williams утверждает, что роль Воланда может быть удовлетворительно объяснена только путем исследования Манихейского дуализма, являющегося одной из форм гностицизма. Подтверждением является то, что: «Воланд, к которому Левий Матвей обращается как к «духу зла» не нуждается в том, чтобы творить зло; именно поэтому он равнодушен к традиционной позиции дьявола (...). Материя и есть зло, и Дьяволу не нужно вмешиваться, чтобы обеспечить существование этого зла.»19 Именно это позволяет говорить о Воланде как о гностическом демиурге. Эту же мысль о «статусе» Воланда повторяет М.М. Дунаев, ссылаясь на В. Виноградова.
Через образ Воланда Williams демонстрирует связь романа Булгакова, прежде всего, с Манихейской традицией, однако, включает в круг своего внимания и другие гностические секты, чьи идеи могут оказать помощь в расшифровке произведения: богомилы (намек на это — упоминание фигуры «чернокнижника» Герберта Аврилакийского — впоследствии папы Римского), катары (отношение к сексуальной стороне жизни), альбигойцы (имя критика — Ариман), довольно подробно описывая основные аспекты этих учений, что выгодно отличает его от других критиков.
Дополнительно Williams исследует вопрос 6 степени реального знакомства Булгакова с гностическими ересями, а также об источниках, которыми мог пользоваться писатель. Словарь Брокгауза и Эфрона, работы профессора Киевского университета Н.М. Бубнова (о Герберте Аврилакийском), религиозно-философские работы Л.Н. Толстого. «Трудно предположить, — пишет Williams — что семья Булгакова могла бы проигнорировать работу Л.Н. Толстого, в которой он переписывает Евангелие и подвергает критике русское ортодоксальное богословие...»20 Речь идет о работе Толстого «Исследование догматического богословия», которая, пишет Williams, была опубликована два раза в Женеве в 1891 и 1896 году, а также в России, первый раз, в 1908 году. Исследователь подробно перечисляет темы, раскрываемые Толстым, которые могли оказать влияние на автора «Мастер и Маргарита». Это 1) представление о том, что Иисус был человеком, зачатым вне брака (сын неизвестного отца), что 2) учение, известное как христианство есть частично запись того, что говорил и делал Иисус, частично — поздние наслоения, а также отсутствие в жизни Иисуса чудесных событий (поскольку тот обычный человек, а не Бог). И наконец, 3) идея о том, что «слова Иисуса настолько истинны, что не могут быть разрушены и они живут в душах специальных людей (как сам Толстой, как Булгаков — чистых душой и артистов).
В «Кратком изложении Евангелия» — пишет Williams — Толстой говорит что божественность Иисуса очевидна ему из учения Иисуса и, продолжает, его не заботит, был ли он Богом или нет, важен лишь Свет, который 1800 лет светил и светит человечеству и ему лично.»21
В. Григорян разбирает роман «Мастер и Маргарита» в аспекте его отношения к православию. Признаки неправославности романа, отмечаемые исследователем, таковы: отстранённость героев от мира, враждебное отношение к физической жизни, отношения героя и толпы («гордыня и нежелание отвечать за что либо»).
«Евангельский Христос не имел ничего общего с отстраненным Иешуа у Булгакова. — пишет Григорян. Христос, превращающий воду в вино в Кане Галилейской и Иешуа, для которого мучительно пребывание среди людей — это два не просто разных, а противоположных лица. И речь у Булгакова идет конечно же не о христианстве, а о совершенно другом вероисповедании.»22 — заключает исследователь. Григорян сближает вероисповедание Булгакова с гностицизмом: «Гностики полагали, что исправление несовершенства мира заключается в избавлении человека от его телесности. Что высшая цель нашей жизни умертвление плоти, источника зла. Дело в том, что они верили будто мир создан не Богом, а диаволом. Что Земля не во зле лежит, а сама есть зло. Иное дело дух. Дух наш, они считали, это божественная искра на время заключенная в плен»23.
Автор связывает обращённость Булгакова, хорошо знакомого с христианством, к гностицизму с глубокой разочарованностью писателя: «В том социальном аду, в котором он оказался, устав от происходящего, Булгаков попытался найти утешение в религиозной концепции, созданной когда-то столь же талантливыми и отчаявшимися умами. На камне гордыни, на высоте своего презрения к миру надеялись найти спасение эти люди. Но нашли лишь леденящее душу одиночество, слишком мало напоминающее покой.
...нам нужно твердо отдавать себе отчет в том, как далеки религиозные воззрения Булгакова от христианства и от тех путей, которые способны привести нас к Богу.»24. — заканчивает Григорян свою статью.
Наше исследование имеет статус философской интерпретации романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита». В результате этого представляется возможным обозначить «сюжет» религиозно-философских исканий писателя.
Целью нашей работы является попытка включить философские идеи романа «Мастер и Маргарита» в контекст русской религиозной философии начала XX века, безусловно, близкой писателю не только хронологически, но и сущностно. Темы, являющиеся ключевыми как для романа Булгакова, так и для творчества большинства русских религиозных философов позволили выделить три направления исследования: отношение к творцу и творческому процессу в романе Булгакова и русской религиозно-философской традиции, значение для булгаковской картины мира древней гностической философии, а также историософская проблематика в романе. Каждой из названных тем посвящена отдельная глава.
Основные задачи диссертационного исследования видятся следующим образом:
1. Сформулировать представление автора «Мастера и Маргариты» о творчестве в круге понятий русской религиозной философии начала XX века.
2. Включить понимание М. Булгаковым природы и смысла творчества в контекст экзистенциальных идей русской религиозной философии начала XX века.
3. Показать и проанализировать наличие древних гностических идей в романе; доказать их принципиальное значение для философии романа в целом.
4. Выявить особенности разработки Булгаковым традиционных для русской религиозной философии проблем философии истории.
5. Вскрыть сущностную близость важнейших положений Н. Бердяева и М. Булгакова.
Исследователю, поставившему себе задачу вписать в философский контекст эпохи идеи Ф.М. Достоевского или Л.Н. Толстого пришлось бы соревноваться с величайшими умами того времени: о творчестве классиков писали и размышляли почти все представители «религиозного ренессанса» рубежа столетий — Вл. Соловьев, Н. Бердяев, С. Булгаков, Л. Шестов, Н. Федоров. По поводу булгаковского творчества дискуссий такого уровня не существует. Несмотря на то, что значительная часть творчества религиозных философов начала XX в. является блестящим примером трактовки художественных произведений в религиозной терминологии и круге христианской проблематики, в таком анализе кроется много проблем. Необходимо учитывать, что анализ творчества классиков русской литературы осуществлялся каждым философом на основании лично сформированных религиозно-философских систем (опирающихся на христианство, но не совпадающих с ним полностью). Мы, однако, не можем претендовать на обладание собственной философской системой и, т. о., многослойной конструкции нашей интерпретации грозит бесконечное растяжение.
На определенном этапе исследования мы столкнулись с важной методологической проблемой: каким образом возможно практическое осуществление сравнительного анализа текста художественного и текста философского, претендующего, однако, также на определенную художественность (это качество является, как известно, отличительной особенностью «творчества» философов «религиозного ренессанса»)? Главной трудностью оказалась чрезмерно многослойная конструкция анализа: истолковывая образ, мы вынуждены прежде истолковывать иной образ (с, помощью которого хотели первоначально осуществить истолкование), затем иной и иной. Вероятно, данная проблема возникает у любого исследователя, однако в нашем случае, при попытке поставить роман в контекст большого количества философских идей (трактатов), она приобретает нецелесообразный характер.
Стремясь обрести твердую почву для удачного осуществления исследования, мы пришли к осознанию неэффективности исследования типа «образ-образ» и необходимости более устойчивых координат относительно понятия «образ», например, философская «категория» или религиозная «догма», «постулат». Отсюда нам показалось целесообразным обращение к «первоистокам» творчества русских религиозных философов — православию и гностицизму. Являясь предметом критики и глубинной рефлексии в русской религиозной философии и художественной литературе конца XIX, православное мироощущение приобретает мощных оппонентов на рубеже веков. Прежде всего, это древние гностические идеи, которые возрождались в хлыстовских сектах, через софиологию оказывали значительное влияние на культуру символизма.
В связи с поставленной задачей, возникает проблема непосредственного знакомства М. Булгакова как с христианством и гностицизмом, так и с творческим наследием религиозных философов рубежа веков. Безусловно, необходимо разделять философов на тех, с творчеством которых (или отдельными произведениями) М. Булгаков был или мог быть знаком, и тех, с творчеством которых он не мог быть знаком принципиально. Мы, однако, считаем правомерным обращаться в исследовании и к тем и к другим — нашей задачей является не выяснение истоков философских идей художника и фактических влияний на него, а вскрытие философских идей, исходя из самого художественного произведения. Мы (1) выявляем суть (путем анализа романа); (2) ставим в философский контекст, показывая, т. о., глубину и культурную ценность данного художественного творения.
Исходным пунктом при рассмотрении заявленной нами проблемы, безусловно, должен явиться художественный текст. Однако выбранный аспект исследования не предполагает самозначимого углубления в структуру текста. Наша исследовательская цель — постановка в религиозно-философский контекст — предполагает прямое обращение к «онтологии» текста. Такое исследование неизбежно опирается на герменевтическую традицию, которая, являясь, с одной стороны, течением в философии XX века, с другой — филологической теорией и методологией истолкования текстов, в качестве методологии может иметь разные философские основания. Атеистический и религиозный экзистенциализм, герменевтика как философия, персонализм — все эти направления, так же как и отдельные авторы, в свою очередь, пользуются различным «инструментарием».
Теоретической базой нашего исследования явились основные положения, сформулированные в трудах М. Бахтина, Ю. Лотмана, Б. Гаспарова, В. Руднева, Ал. Эткинда, общетеоретических статьях М. Хайдеггера, У. Эко.
Данная попытка анализа художественного произведения в философской и религиозной терминологии является результатом поиска адекватного языка исследования романа, до сих пор тяжело поддающегося интерпретации. Мы сознательно не придерживаемся какой-то единой мировоззренческой позиции, применяя, «примеривая» в качестве «инструмента» различные подходы и пытаясь посмотреть на роман с разных «точек зрения».
«Истолкование текста художественного произведения обязательно должно сохранять его творческую индивидуальность... не быть применимым к любому роману такого типа. Единых принципов толкования для романов разных авторов нет. — пишет А.П. Казаркин. Истолкование текста есть одновременно и наука и искусство, свести дело к одному полюсу не удается.25
Думается, важнейшей предпосылкой для исследователя романа М. Булгакова должно явиться понимание его как явления диалогического, принципиально «становящегося», а не «ставшего» по своей природе, что автоматически делает его закрытым для попытки монологического подхода. «Я перевожу на язык отвлеченного мировоззрения то, что было предметом конкретного и живого художественного видения и стало принципом формы. Такой перевод всегда неадекватен.»26 — писал М. Бахтин. Однако, добавим, такой перевод необходим, когда ставится цель постановки художественного творения в общий культурный контекст. Безусловно, первейшей задачей исследователя в данном случае является максимальное, напряженное усилие, направленное на минимализация) этой неадекватности.
Процедура исследования видится нам следующим образом: 1) анализ произведения и попытка «перевести» образный язык на «язык отвлеченных понятий» (М. Бахтин); 2) постановка выявленных категорий мировоззрения художника в религиозно-философский контекст: а) русской религиозной философии 1890—1930-х гг. б) древних религий (гностицизм, православие). Эти этапы не проявлены хронологически в структуре диссертации, но являются внутренней логикой исследования и осуществлены в разной степени внутри каждой главы (параграфа).
Примечания
1. Булгаков М.А. Из Кремлёвского архива Сталина. URL: http://bulgakov.km.ru/arc.htm
2. Александр Эткинд. Эрос невозможного. История психоанализа в России. — СПб., 1993 (гл. 9 «Посол и сатана: Уильям К. Буллит в булгаковской Москве»).
3. Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. — М.: Книга, 1988.
4. Творчество Михаила Булгакова. Исследования. Материалы. Библиография. Книга 3. — СПб.: Наука, 1995. — С. 275—367.
5. Творчество Михаила Булгакова. Исследования. Материалы. Библиография. Книга 1. — Л., 1991. — С. 427—444.
6. Коробова Е.Г. Повествовательная структура как генератор смысла: «текст в тексте» в романе «Мастер и Маргарита» // М.М. Бахтин и гуманитарное мышление на пороге XXI века. Тезисы III Саранских международных бахтинских чтений. В 2 частях. Часть I. — Изд-во Московского ун-та, 1995. — С. 39—40.
7. Эткинд А. Эрос невозможного. История психоанализа в России. — С.-Петербург, 1993. — С. 80.
8. Булгаков М. Дневник. Письма. 1914—1940. — М., 1997. — С. 87.
9. Там же. — С. 58, 60, 62.
10. Дунаев М.М. Рукописи не горят? (Анализ романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита»). URL: http://www.wco.ru/biblio/books/dunaev1/Main.htm?mos
11. Андреева А. Александр Мень о романе «Мастер и Маргарита»» // Истина и Жизнь. — 1999. — № 9. — С. 35—36.
12. Бэлза И.Ф. Генеалогия Мастера и Маргариты // Контекст — 1978. Литературно-теоретические исследования. — М.: Наука, 1978. — С. 157—158.
13. Дунаев М.М. Рукописи не горят? (Анализ романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита»). URL: http://www.wco.ru/biblio/books/dunaev1/Main.htm?mos
14. Форум. URL: http://www.kuraev.ru/gb/view.php3?subj=3076,section=10,fullview=1, http://forum.acapod.ru/index.php3?folder=1
15. Барков А. Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»: «вечно-верная» любовь или литературная мистификация? (1996). URL: http://bulgakov.kiev.ua/index.html
16. Круговой Г. Гностический роман М. Булгакова // Новый журнал. Кн. 134. — Нью-Йорк, 1979. — С. 70.
17. Там же. — С. 73—74.
18. Круговой Г. Гностический роман М. Булгакова // Новый журнал. Кн. 134. — Нью-Йорк, 1979. — С. 77—78.
19. Williams G. Some Difficulties in the Interpretation of Bulgakov's The Master and Margarita and Advantages of a Manichaean Approach, with Some Notes on Tolstoi's Influence on the Novel (дословно: Некоторые сложности интерпретации романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» и преимущества Манихейского подхода, с отдельными замечаниями о влиянии Л. Толстого на роман) // The Slavonic & East European Review. — 1990. — № 68, no 2. — P. 245.
20. Там же. — С. 252.
21. Там же. — С. 254.
22. Григорян В. Искусство и православие. М. Булгаков. URL: http://www.mrezha.ru/vera/18/36.htm
23. Там же.
24. Там же.
25. Казаркин А.П. Литературно-критические оценки. — Томск: Изд-во Том. Ун-та, 1987.
26. Бахтин М. К переработке книги о Достоевском. Эстетика словесного творчества. — М., 1975. — С. 313.
| К оглавлению | Следующая страница |