1. М.А. Булгаков и В.С. Соловьев в литературоведении

В литературоведении Булгакова имя Владимира Соловьева встречается неоднократно. В этой главе мы ставим перед собой задачу показать те точки соприкосновения, которые существовали между философом и писателем. В данной этой теме можно выделить три области: биографическая, т. е. выяснение, каким образом Булгаков мог знать работы Соловьева и как писатель мог бы заинтересоваться идеями философа; вопрос о признании Булгакова преемником Соловьева; и наконец — анализ последнего романа Булгакова в контексте философских идей Соловьева.

1.1. В.С. Соловьев в биографии М.А. Булгакова

А. Бурмистров отмечает, что отец Булгакова был знаком с В. Зеньковским по их совместной работе в религиозно-философском обществе имени Владимира Соловьева¹. Можно предполагать, что в семье разговор должен был касаться Соловьева и его философских идей.

Надо отметить, что сестра Булгакова Н. Земская вспоминает круг чтения семейства и среди многих русских писателей указывает на имя В. Соловьева: «читали декадентов и символистов, спорили о них и декламировали пародии Соловьева «Пусть в небесах горят паникадила — в могиле тьма» и спорили о политике, о женском вопросе <...> о науке и религии, о философии, непротивлении злу насилием и сверхчеловеке»².

Как бы подтверждая воспоминания Н. Земской, А. Кончаковский, директор музея Булгакова в Киеве, в книге «Библиотека Михаила Булгакова» отмечает, что в семейной библиотеке Булгаковых были два тома собрания сочинений Соловьева: Т. 7 (СПб.: Обществ. Польза, 1894—1897) и Т. 10 (под ред. и с примеч. С.М. Соловьева и Э.Л. Радлова, 2-е изд. СПб.: Просвещение, 1914)³. А. Кончаковский не показывает, какие работы философа входят в эти два тома. Известно, что, в Т. 7 была напечатана статья «Оправдание добра. Нравственная философия») и в Т. 100 — «Три разговора» и «Статьи из энциклопедического словаря».

Интерес Булгакова к Соловьеву подтверждают некоторые исследования. И. Галинская отмечает, что важную роль в создании романа «Мастер и Маргарита» играет знание Булгаковым написанного Соловьевым предисловия к переводу повести-сказки Э.Т.А. Гофмана «Золотой горшок»⁴. Исследователь предполагает, что Булгаков мог воспользоваться соловьевским эстетическим анализом механизма взаимопроникновения в повестях Гофмана реального и фантастического миров. Как показывает И. Галинская, опираясь на воспоминания приятеля Булгакова С. Ермолинского, Булгаков читал своим близким отрывки из журнальной статьи литературоведа И. Миримского о социальной фантастике Гофмана, при этом произнося вместо фамилии Гофмана свою. И в статье Миримского, по мнению И. Галинской, выказывалось явное знакомство с предисловием Соловьева.

Исследовательница отмечает, что «о том же, что Булгаков знал не только поэзию Соловьева, но и его критику и публицистику, свидетельствуют навеянные ими в творчестве Булгакова стилистические параллели и парафразы»⁵. В качестве этого примера исследователь приводит текст начала романа «Белая гвардия» («Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй»), в сопоставлении с началом очерка Соловьева «Магомет» («Пятьсот семидесятый год по рождеству Христовом был одинаково зловещим для обоих владык, в непримиримой вражде между собою разделивших тогдашний исторический мир»). Но И. Галинская не анализирует влияние Соловьева на творчество Булгакова подробно, только отмечая, что этот анализ — «отдельная тема»⁶.

Б. Соколов находит в биографии Мастера параллели с биографией Канта и его личностью, в частности, с некоторыми фактами, изложенными Соловьевым в статье «Кант» в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона⁷, который во время работы над романом использовал Булгаков.

1.2. М.А. Булгаков как преемник В.С. Соловьева

А. Зеркалов в своей статье «Лежащий во зле мир...» называет Булгакова «учеником Соловьева»⁸. Хотя эта статья опубликована не в научном, а в научно-популярном журнале «Знание — сила» и цитаты в ней не сопровождаются ссылками, стоит обратить внимание на точку зрения А. Зеркалова. По его мнению, хронологическое расположение сюжета романа, по которому московские события связаны с происходившим 1900 лет назад в дни Страстной недели, являет собой «знак совершенно соловьевского мироощущения Булгакова, ибо его учитель постоянно помнил о Христе»⁹. Более того, А. Зеркалов находит общие черты между речами Иешуа Га-Ноцри и Соловьева о Христе. «Мысль о «путанице» — об искаженной, растоптанной идее Учителя — тоже соловьевская. Владимир Сергеевич видел Христа иным, более добрым и светлым, чем его описывают евангелисты, более женственным»¹⁰. И исследователь считает, что можно эпиграфом к роману было бы поставить соловьевское слово о насилии своего рода, т. е. включая три вида насилия: «1) насилие зверское, которое совершают убийцы, разбойники, деторастлители; 2) насилие человеческое, необходимо допускаемое принудительною организацией общества и 3) насильственное вторжение внешней общественной организации в духовную сферу человека с лживою целью ограждения внутренних благ — род насилия, который всецело определяется злом и ложью, а потому по справедливости должен быть назван дьявольским»¹¹. А. Зеркалов отмечает, что в романе Мастер и Иешуа погибают под прессом «дьявольского насилия»¹², и как Соловьев, Булгаков тоже знает, что люди в массе вовсе не добры, а потому необходимо «человеческое насилие», хотя бы для защиты истинно добрых людей¹³.

Как видно из анализа статьи, в ней почти нет конкретного цитирования из романа или из сочинений Соловьева. Нет и доказательств того, что утверждает автор. И все же можно считать, что в этой статье есть ценные наблюдения, что позволяет нам использовать суждения А. Зеркалова в нашем анализе.

А. Барратт в своей книге рассматривает роман «Мастер и Маргарита» с точки зрения русского символизма и, иногда называя имя Соловьева в качестве духовного учителя символизма, утверждает, что влияние символизма на Булгакова было огромным. Исследователь считает, что интерес Булгакова к темам Иисуса и дьявола, несомненно, является наследием серебряного века, а двоемирие в романе Булгакова обязано символистской традиции, проявившейся, например, в «Мелком бесе» Ф. Сологуба и «Серебряном голубе» А. Белого¹⁴. Но, несмотря на это, А. Барратт приходит к следующему выводу: «Хотя Булгаков мог познакомиться с идеями Соловьева, которые широко обсуждали даже вне символистского круга, кажется, влияние Соловьева на интеллектуальное развитие Булгакова было обычное и косвенное (нельзя сказать, что подробное исследование романа «Мастер и Маргарита» в свете идей Соловьева не принесет интересных находок.)»¹⁵ По нашему мнению, если какое-то влияние философа на Булгакова чувствуется в какой-то мере, то следует подробно рассмотреть его.

1.3. Анализ романа «Мастер и Маргарита» в контексте философских идей В.С. Соловьева в литературоведении

В булгаковедении есть всего четыре работы, которые касаются более подробного анализа сопоставлении романа «Мастер и Маргарита» с трактатами Соловьева: статьи Г. Черниковой, И. Галинской, И. Гаврюшина, и книга П. Абрагама.

Г. Черникова впервые проводит параллель между фокусами Аполлония в «Краткой повести об Антихристе» Соловьева и фокусом помощников Воланда в романе Булгакова. Черникова отмечает, что «маг Аполлоний разбрасывает индульгенции, которые позже превращаются в жаб и змей», тогда как «у Булгакова помощники Воланда разбрасывают в театре деньги, которые превращаются в этикетки, резаную бумагу и т. д.»¹⁶

Кроме того, исследователь находит общую функцию обличения между Иоанном и Иваном Бездомным. У Соловьева Иоанн обличает папу Апполония и за это убит молнией, но впоследствии воскресает, у Булгакова же Иван стремится поймать, обличить Воланда, но в результате своих попыток он был заключен в сумасшедший дом, но за этим следует и его возвращение в жизнь¹⁷. Но, несмотря на это совпадение, следует отметить, что в отличие от соловьевского Антихриста Воланд был преступником для Бездомного и не имеет религиозного значения как Антихрист у Соловьева. Поэтому два образа Ивана и Иоанна не совсем совпадают.

Румынская исследовательница также анализирует символическое значение смерти и огня в романе Булгакова с точки зрения идеи Соловьева в трактате «Три разговора»: «Смерть и обновление у Булгакова, как и у символистов, связаны между собой» и «важен образ огня, и уничтожающего и обновляющего мир». Однако в романе Булгакова огонь не столь возвышенное явление, как в «Трех разговорах». Напротив, в романе можно видеть снижение и обытовление образа огня: в Москве горят ресторан, магазин и дом, где пожар вызывает свита Воланда. И все-таки город остался прежним. Что касается смерти у Булгакова, мы можем найти различие между обоими писателями, поэтому надо отдельно рассмотреть значение смерти в другом аспекте. Мы обратимся к этой теме в данной главе и третьей главе.

Г. Черникова справедливо считает, что в отличие от соловьевского Антихриста, Воланд не является лицемером. Сравнивая мнения о проблеме «добра и зла» Соловьева с ее пониманием Булгакова в романе, она видит различие между писателями. «Булгаков горазда ближе в понимании роли зла в жизни общества и сущности фигуры демона зла — Воланда к Гете, чем к Достоевскому и русским философам (Вл. Соловьев, «Краткая повесть об Антихристе») Достоевский не верит формуле Мефистофеля: «Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо», считая, что за ней скрывается либо ложь, либо глупость. Вл. Соловьев также раскрывает лицемерие Антихриста <...>. У Булгакова Воланд не лицемер, его усилия проявляют, провоцируют скрытое в мире зло, а карающий меч Воланда действительно ведет к восстановлению справедливости и усилению позиций добра»¹⁸. Таким образом, подчеркивается особенность и многогранность зла в романе Булгакова. Кроме того, как бы заимствуя формулу трех видов зла (зло индивидуальное, зло физическое, зло общественное) из «Трех разговоров», Г. Черникова рассматривает их в свете романа Булгакова¹⁹.

Надо отметить, что хотя эта исследовательница отмечает не только моменты сходства между двумя писателями, но и их расхождения в некоторых планах, она не дает полного анализа, слишком мало цитирует соловьевский текст. Например, когда исследователь пишет, что «Язык проповеди Иешуа близок полилогу «Три разговора» Вл. Соловьева. И здесь речь идет о «добрых людях», о «заражении добром» людей»²⁰, то текст не приведен ни из романа Булгакова, ни из трактата Соловьева.

И. Галинская, цитируя текст Соловьева из предисловия к третьему изданию сборника своих стихотворений²¹, написанное им о Софии за несколько месяцев до смерти, утверждает: «Булгаковым воплощена в образе Маргариты и так называемая теологема Софии — Вечной Женственности, восходящая к Г.С. Сковороде и В.С. Соловьеву»²². То есть, И. Галинская видит в движении и развитии образа Маргариты соловьевскую теологему Вечной Женственности. По ее мнению, в начале романа героиня — используя выражение Соловьева — «простонародная Афродита» (Маргарита, сострадая возлюбленному, вместе с тем с успехом лгала мужу, обманывала его), но постепенно она перерождается и в конце повествования обретает нравственную силу. И красота Маргариты, прежде «обманчивая и бессильная», преображается в «красоту неземную» (в романе «непомерной красоты женщина»). Как соловьевская София, Маргарита избавляет Мастера от страданий, способствует возрождению созданного им «слова» (т. е. романа об Иешуа), и в конечном счете побеждает смерть²³.

Мы присоединяемся к утверждению И. Галинской о сходстве Софии и Маргариты. Но в то же время мы считаем, что образ Маргариты должен рассматриваться не только с точки зрения учения Соловьева о Софии, а с точки зрения его философских идей о любви, тесно связанных с Софией.

Ценное наблюдение о любви Мастера и Маргариты и соловьевской идеи дает Н. Гаврюшин²⁴. Опираясь на мнения И. Галинской, исследователь находит переклички идеала любви в трактате Соловьева «Смысл любви» и справедливо отмечает, что «параллели между образами Маргариты и соловьевской Софии усиливаются еще одним обстоятельством — любовь Мастера и его подруги бездетная (курсив Н. Гаврюпшна)»²⁵. Мы же считаем, что кроме бездетной любви существуют некоторые общие черты между разработкой понятия любви у Соловьева и любовью героев романа, и поэтому обратимся к этому вопросу в данной главе.

В свою очередь П. Абрагам в книге «Роман «Мастер и Маргарита» Булгакова» рассматривает развитие идей Соловьева о сущности зла, опираясь на изложении Е. Трубецкого «Миросозерцание Вл.С. Соловьева». Булгаковед приводит к выводу, что Воланд является «вторым абсолютным», которое, по Соловьеву, есть «основание всего существующего вне вечного божественного акта, в качестве такового оно получает в «Критике отвлеченных начал» название мировой души»²⁶. Мировая душа добровольно присоединяется к хаосу, но вместе с тем стремится к возобновлению первоначального состояния полного всеединства. По мнению Е. Трубецкого, если так, то формы существования хаоса могут быть только результатом свободного самоопределения вне божественного начала, но на самом деле в своей субстанции мировая душа составляет один из элементов вечной божественной жизни, и происхождение зла «возвращено» Соловьевым к абсолютному. Таким образом, Соловьев не может решить вопрос о сущности зла, не осознав до конца проблему свободы мировой души, П. Абрагам видит эту проблему Соловьева в колебании Булгакова по поводу судьбы Мастера: «в ранних редакциях «Мастера и Маргариты» Воланду приказывали, в последней его просят»²⁷.

Булгаковед также сопоставляет роман Булгакова с «Тремя разговорами» Соловьева, только отмечая в скобках черты сходства между идеями Булгакова и Соловьева. Исследователь так сравнивает три вида зла в изложении Господина Z в «Трех разговорах» «есть зло индивидуальное <...> (в связи с этим образ булгаковского Иуды, пляску в ресторане «Грибоедов» и про.) <...> общественное зло — (ср. судьба Иешуа), и крайнее зло — (ср, мотив бессмертия в булгаковском романе в споре Иешуа с Пилатом)»²⁸.

Исследователь считает, что можно понимать булгаковский «прием» на фоне идеи Соловьева в «Трех разговорах», т. е. идеи разумного управления миром несовместима с реальностью зла в мире²⁹. «Только на этом фоне можно оценить глубину и остроумие булгаковского приема: идею божьего плана у него проповедует дьявол. <...> булгаковский Воланд парадоксально отрицает свое собственное бытие. Писатель, таким образом, выстраивает великолепный фарс на тему узнавания и неузнавания зла (дьявола)»³⁰ Однако на деле в романе Воланд не отрицает свое собственное бытие. Это перекликается с тем, что Соловьев устами Господина Z в «Трех разговорах» также признает, что «зло действительно существует». Следовательно, необходимо подвергнуть пересмотру проблему «добра и зла» романа в контексте идей «Трех разговоров».

В связи с теодицеей Соловьева П. Абрагам отмечает значение идеи бессмертия, которая отражается и в описании мысли Пилата после осуждении Иешуа на смерть в романе «Мастер и Маргарита» («и какая-то совсем нелепая среди них (— коротких, бессвязных и необыкновенных мыслей) о каком-то долженствующем непременно быть — и с кем?! — бессмертии, причем бессмертие почему-то вызвало нестерпимую тоску»)³¹. Однако этим исследование данного вопроса у П. Абрагама ограничивается.

Как видим, П. Абрагам достаточно широко изучает отношение между романом Булгакова и трактатом Соловьева. Однако при этом остается проблема того, что этот булгаковед особо не обращает внимания на различие идей между писателем и философом. И как у Г. Черниковой, булгаковский текст редко цитируется. На наш взгляд, при сопоставлении обоих писателей необходимо углубляться в их текст.

Примечания

1. Бурмистров А. К биографии М.А. Булгакова (1891—1916) // Контекст. 1978. М.: Наука, 1978. С. 258.

2. Земская Е. Из семейного архива. Материалы из собрания Н.А. Булгаковой-Земской // Воспоминания о Михаиле Булгакове. М.: Советский Писатель, 1988. С. 57—58.

3. Кончаковский А. Библиотека Михаила Булгакова; Реконструкция. Киев: Литературно-мемориальный музей М.А. Булгакова, 1997. С. 119.

4. Галинская И. Криптография романа «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова. С. 89.

5. Там же. С. 93.

6. Там же. С. 94.

7. Соколов Б. К вопросу об источниках романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Философские науки. 1987. № 12. С. 55.

8. Зеркалов А. Лежащий во зле мир... // Знание — сила. 1991. № 5. С. 35.

9. Там же.

10. Там же. Кстати, булгаковед И. Урюпин в своей диссертации, рассматривая значение этического учения Христа в русском религиозном Ренессансе, отмечает влияние соловьевской идеи Христе в образе Иешуа. «М.А. Булгаков идет вслед за Соловьевым, который уже в конце 90-х годов в фундаментальной работе «Оправдание добра» (1899) отказался от мистического понимания христианской морали, ранее выраженного им в «Чтениях о Богочеловечестве»». (см.: Урюпин И. Роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита»: мотивы головы и сердца в контексте традиций русского религиозно-философского Ренессанса: Дис. ... канд. филол. наук. Елец, 2004. С. 45.)

11. Зеркалов А. Лежащий во зле мир... С. 36.

12. Там же.

13. Там же. С. 38.

14. Barratt A. Between two worlds. A critical introduction to The Master and Margarita. Oxford: Clarendon Press, 1987. С. 318—319.

15. Там же. С. 320.

16. Черникова Г. О некоторых особенностях философской проблематики романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». С. 215.

17. Там же. С. 215.

18. Там же. С. 219.

19. Там же.

20. Там же. С. 224.

21. Соловьев В. Стихотворения. Издание 7-е. дополненное шуточными стихотворениями, с вариантами, библиографическими примечаниями, биографией и 1-м портретом. М.: Русский книжник, 1921. С. XII—XIII.

22. Галинская И. Криптография романа «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова. С. 85.

23. Там же. С. 87.

24. Гаврюшин Н. Нравственный идеал и литургическая символика в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Творчество Михаила Булгакова. Книга 3. СПб.: Наука, 1995. С. 31—32.

25. Там же. С. 31.

26. Абрагам П. Роман «Мастер и Маргарита» М.А. Булгакова. С. 103.

27. Там же.

28. Там же. С. 103.

29. Там же. С. 125.

30. Там же.

31. Там же. С. 126.