Роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита», несмотря на неизменно высокий интерес к нему со стороны читателей и исследователей, продолжает оставаться загадкой, таинственной «криптограммой», порождающей бесчисленные интерпретации и толкования. Имманентное изучение булгаковского произведения доказало его смысловую неисчерпаемость и многослойность, обнаруживающую, по верному замечанию Е.А. Яблокова, «соположение знаков различных культурных эпох», ту «диффузию культурных «кодов»»1, которая позволяет рассматривать отдельные микросюжеты и образы романа в контексте самых разнообразных традиций (мифопоэтических, религиозно-философских, историко-культурных), их художественного синтеза. Выявляя «генеалогию» «Мастера и Маргариты», булгаковеды, по преимуществу, возводят ее к западноевропейской мифологии и литературе, что совершенно справедливо, но при этом зачастую в тени остается русский национальный (и шире — восточнославянский) пласт, также присутствующий в романе, на который следует обратить особое внимание. Он пронизывает все уровни художественного текста — от сюжетно-композиционного до мотивно-семиотического, «просвечивает» как в системе главных, так и второстепенных персонажей, в том числе и демонически-инфернальных, имеющих, как принято считать, исключительно «немецкое» происхождение (средневековые гностические легенды о дьяволе и его приспешниках, «народные книги» и «Фауст» И.В. Гете — все это прямые источники булгаковского романа, на которые указывал и сам писатель).
О своей немецкой «природе» литераторам Массолита на Патриарших прудах говорил Воланд, «специалист по черной магии» («Вы — немец? — осведомился Бездомный. — Я-то?.. — переспросил профессор и вдруг задумался. — Да, пожалуй, немец...»)2. Он оказался в Москве в сопровождении свиты, в которую в числе прочих входила «совершенно нагая девица — рыжая, с горящими фосфорическими глазами» — Гелла. Этот образ, кажущийся некоторым исследователям весьма незначительным, что даже сам М.А. Булгаков в финале романа «забыл» отправить Геллу в вечность и оставил в Москве, «исполняет только вспомогательную функцию и в Театре Варьете, и в Нехорошей квартире, и на Великом балу у сатаны»3, напрямую связан с западноевропейской мифологической традицией, уходящей в глубину античной и средневековой культуры. Само имя «Гелла», по мнению И. Белобровцевой, С. Кульюс, может быть одновременно соотнесено с «апокрифическими легендами об Иродиаде (Гилло)» и с «русскими заговорами и поверьями, в которых Гилло имеет на шее знак, похожий на «красную нитку»»4 — намек на отрубленную голову Иоанна Крестителя. Точно такая же «красная нитка» — «багровый шрам на шее»5 и у булгаковской Геллы. Но этот «единственный дефект в ее внешности»6, скорее, след от вампирического укуса, тем более что, согласно сведениям, содержащимся в статье «чародейство» в Энциклопедическом словаре Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона (к которому часто обращался М.А. Булгаков) Геллами на Лесбосе и вообще на всем греко-римском пространстве называли «безвременно погибших девушек-вампиров»7.
«Вампиризм» Геллы отчетливо проявился в романе в сцене нападения на администратора Варьете Ивана Савельевича Варенухи двух бандитов, «небольшого толстяка» «с кошачьей физиономией» — Бегемота и «маленького, но с атлетическими плечами, рыжего, как огонь»8, Азазелло, которых сопровождала весьма странная девица. Она «подошла вплотную к администратору и положила ладони рук ему на плечи»: «Дай-ка я тебя поцелую, — нежно сказала девица»9 и коснулась губ Варенухи, который сразу же «лишился чувств» и сам превратился в вампира, а затем явился к финдиректору Римскому («полнокровный обычно администратор был теперь бледен меловой нездоровою бледностью»; к этому можно прибавить «появившуюся у администратора за время его отсутствия отвратительную манеру присасывать и причмокивать, резкое изменение голоса, ставшего глухим и грубым, вороватость и трусливость в глазах»10).
Писатель художественно обыгрывает народные поверья об упырях, которые высасывают кровь у жертвы, «после чего жертва погибает и сама может стать упырем»11. И хотя Варенуха не погиб, но приобрел одно инфернальное свойство («Он не отбрасывает тени!» — заметил Римский12) и оказался втянут в Воландовскую игру: карауля дверь в кабинете финдиректора, он «подмигивал девице в окне»13. «Та заспешила, всунула рыжую голову в форточку, вытянула сколько могла руку», «рука ее стала удлиняться, как резиновая, и покрылась трупной зеленью»; «Римский отчетливо видел пятна тления не ее груди»14. Перед финдиректором во всей «красе» предстала самая настоящая «покойница»15, «потянуло гниловатой сыростью»16, «в комнату ворвался запах погреба»17. Еще совсем немного и Римского ожидала расправа, но, к его счастью, раздался «радостный неожиданный крик петуха», «дикая ярость исказила лицо девицы, она испустила хриплое ругательство», «щелкнула зубами», «рыжие ее волосы поднялись дыбом»18.
М.А. Булгаков с удивительной точностью воспроизводит народные представления о боязни нечистой силой петушиного крика как предвестника «невечернего света», «новой зари». «Предрассветный крик петухов, — замечал А.Н. Афанасьев, — заставляет упыря мгновенно исчезать или повергает его, окровавленного, наземь — в совершенном бесчувствии»19. «С третьим криком петуха» Гелла «повернулась и вылетела вон», «а Варенуха у дверей взвизгнул и обрушился из воздуха на пол»20. Однако в произведении М.А. Булгакова образ Геллы значительно сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Будучи по определению «девушкой-вампиром», она, как ни парадоксально, нигде не представлена в «кровавом» ореоле (хотя мотив крови в «Мастере и Маргарите» является весьма устойчивым и значимым). Гелла не сосет кровь Варенухи (а только целует его), не жаждет убийств (администратор остается жив-здоров и даже исправляется в финале, «приобретает всеобщую популярность и любовь за свою невероятную» «отзывчивость и вежливость»21). Обращает особое внимание читателя и несвойственная для упыря обстановка, в которой часто изображается писателем Гелла, сопровождаемая водной стихией, характерной для другого низшего демонического существа — русалки.
Согласно сведениям А.Н. Афанасьева, русалками славяне называли «водяных дев» независимо от их местообитания (в реке или в лесу), но само это слово сохраняет «древнейший корень, служивший для обозначения воды вообще»22. В отличие от прочей нечисти, полагает В.И. Даль, русалка «вообще не зла, а более шаловлива»23. Об этом свойстве русалок поведал и герой рассказа И.С. Тургенева «Бежин луг» Костя, рассказавший таинственную историю, случившуюся со слободским плотником Гаврилой, который в лесу увидел русалку («сидит, качается и его к себе зовет, а сама помирает со смеху»24): «защекотать она его хотела, вот что она хотела. Это ихнее дело, этих русалок-то» — резонно напоминал Ильюша25.
Гелла, «защекотавшая» Варенуху и сделавшая его «сообщником», проявила свою русалочью сущность, ведь, по народным поверьям, русалки ищут возлюбленных среди живых людей, обычно «выступают» «в шуме грозы» и «празднуют свои свадьбы»26. Видимо, не случайно в романе «Мастер и Маргарита» Гелла впервые появляется во время бушующей в Москве грозы и проливного дождя («вода с грохотом и воем низвергалась в канализационные отверстия, всюду пузырилось, вздувались волны, с крыш хлестало мимо труб, из подворотней бежали пенные потоки»27). А когда Гелла обняла Варенуху, чтобы поцеловать (совсем как русалка, заманивающая «жениха»), «сквозь холодную, пропитанную водой ткань толстовки он почувствовал, что ладони эти еще холоднее, что они холодны ледяным холодом»28.
Холод — неизменное свойство русалок, любящих «погреться» под лунным лучом, явственно высвечивающим «их голубоватого, синеватого или черного цвета» тела29, в которых «замечается что-то воздушно-прозрачное, бескровное, бледное»30. В.И. Даль, систематизируя русский народный фольклор, отмечал, что «русалки большею частью молоды, стройны, соблазнительно хороши», при этом всегда «они ходят нагие»31. Такова и булгаковская Гелла: «голая девица»32 с «зелеными распутными глазами»33 не только на Великом балу у сатаны, но и в московской реальности предстает «красавицей»34; играя роль «бесстыжей горничной» в квартире покойного Берлиоза, занятой Воландом, она открывала дверь посетителям и с гордостью демонстрировала свои «прелести» (на ней «ничего не было, кроме кокетливого кружевного фартучка и белой наколки на голове. На ногах, впрочем, были золотые туфельки. Сложением девица отличалась безукоризненным»35, говорила «так просто, как будто была одета по-человечески»36).
Уже в облике Геллы проступают черты, сближающие ее с гоголевскими русалками («вот ее лицо, с глазами светлыми, сверкающими, острыми», «облачные перси ее, матовые, как фарфор, не покрытый глазурью», «спина и нога, выпуклая, упругая, вся созданная из блеска и трепета»37), в которые превращались утонувшие девушки, как, например, «ясная панночка», дочь сотника в повести «Майская ночь, или Утопленница». Между прочим, одну из «утопленниц» в греческой мифологии, дочь Афимонта и Нефелы, бежавшую от происков своей мачехи Ино вместе со своим братом «Фриксом на золоторунном баране в Колхиду, но по дороге упавшую в море»38, звали Геллой. Это не мог не учитывать М.А. Булгаков, постоянно обращавшийся к Энциклопедическому словарю Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона, где имеется соответствующая словарная статья («Гелла»).
Писатель, художественно обыгрывая различные мифологические ассоциации, создает амбивалентный образ, вбирающий черты и русалки-утопленницы, и девушки-вампира, и ведьмы. Впрочем, такой синкретизм характерен и для литературного, и для фольклорного произведения. В.И. Даль, например, особо подчеркивал, что «поверье смешивает ведьм иногда с упырями»39, русалками. Так в гоголевских повестях инфернальные героини сочетают различные демонические свойства и при этом всегда обобщенно именуются колдуньями — будь то мачеха «ясной панночки» («Майская ночь, или Утопленница»), Катерина («Страшная месть») или дочь сотника («Вий»). Все они при этом обладают «резкой и вместе гармонической красотой»40, «страшной, сверкающей красотой»41. Но если гоголевские героини по преимуществу не представлены в момент своего тайнодействия, то Гелла в романе «Мастер и Маргарита» совершает колдовской обряд в соответствии с описанным в этнографическом исследовании В.И. Даля: «нагая ведьма» «сидела на коврике на полу у кровати, помешивая в кастрюле что-то, от чего валил серный пар»42 — ср.: «ведьма варит зелье ночью в горшке»43. Эта сцена напоминает в то же время и гетевскую «Кухню ведьмы», что свидетельствует о диффузном взаимодействии западноевропейской и восточнославянской мифологических традиций в образе Геллы, как, впрочем, и всей Воландовской свиты.
Синтетизм булгаковской демонологии проявляется в универсализации знаков различных культурных парадигм, делая тот или иной образ и мотив амбивалентным, «мерцающим» многими смыслами и ассоциациями. Чрезвычайно богатый мифогенный потенциал романа «Мастер и Маргарита» позволяет обнаруживать такие семантические пласты в недрах даже одного эйдоса, которые кажутся лишь на первый взгляд взаимоисключающими, а между тем в художественном пространстве целого они являются взаимодополняющими и порождающими новый смысл. При этом М.А. Булгаков никогда не отказывается и от вполне «реалистических» намеков и мотивировок, не говоря уже о самых прозаически-земных (а иногда и конкретно-биографических) источников своих самых фантастических образов. Не исключение и Гелла. В ней проступают черты свояченицы писателя О.С. Бокшанской, перепечатывавшей летом 1938 года на чисто роман «Мастер и Маргарита» под диктовку автора. Точно так же «голая ведьма сидела за машинкой, а кот диктовал ей»44. Булгаковская ирония по отношению к Гелле-Бокшанской, проявившаяся и в письмах жене Е.С. Булгаковой (15 июня 1938 года), проецируется на самобытный романный образ, обогащая его, вовлекая в орбиту художественной вселенной писателя, где все взаимосвязано и творчески переплавлено.
Примечания
1. Яблоков Е.А. Мотивы прозы Михаила Булгакова. — М: РГГУ, 1997. — С. 10.
2. Булгаков М.А. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 5. Мастер и Маргарита; Письма. — М.: Художественная литература, 1990. — С. 18.
3. Соколов Б.В. Булгаковская энциклопедия. — М.: Локид; Миф, 1998. — С. 171.
4. Белобровцева И., Кульюс С. Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Комментарий. — М.: Книжный Клуб 36.6, 2007. — С. 334.
5. Булгаков М.А. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 5. Мастер и Маргарита; Письма. — М.: Художественная литература, 1990. — С. 198.
6. Там же. — С. 198.
7. Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Энциклопедический словарь. — Т. XXXVIII. — СПб., 1903. — С. 397.
8. Булгаков М.А. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 5. Мастер и Маргарита; Письма. — М.: Художественная литература, 1990. — С. 111.
9. Там же. — С. 112.
10. Там же. — С. 152.
11. Мифологический словарь / Гл. ред. Е.М. Мелетинский. — М.: Советская энциклопедия, 1990. — С. 549.
12. Булгаков М.А. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 5. Мастер и Маргарита; Письма. — М.: Художественная литература, 1990. — С. 153.
13. Там же. — С. 154.
14. Там же. — С. 154.
15. Там же. — С. 154.
16. Там же. — С. 149.
17. Там же. — С. 154.
18. Там же. — С. 154.
19. Афанасьев А.Н. Мифология Древней Руси. — М.: Эксмо, 2007. — С. 564.
20. Булгаков М.А. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 5. Мастер и Маргарита; Письма. — М.: Художественная литература, 1990. — С. 154.
21. Там же. — С. 378.
22. Афанасьев А.Н. Мифология Древней Руси. — М.: Эксмо, 2007. — С. 475.
23. Даль В.И. О повериях, суевериях и предрассудках русского народа. — СПб.: Литера, 1994. — С. 54.
24. Тургенев И.С. Сочинения: В 3 т. Т. 1. Записки охотника; Повести. — М.: Художественная литература, 1988. — С. 111.
25. Там же. — С. 112.
26. Афанасьев А.Н. Мифология Древней Руси. — М.: Эксмо, 2007. — С. 479.
27. Булгаков М.А. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 5. Мастер и Маргарита; Письма. — М.: Художественная литература, 1990. — С. 112.
28. Там же. — С. 112.
29. Русское колдовство, ведовство, знахарство: Сборник. — СПб.: ВИАН; Литера, 1997. — С. 120.
30. Афанасьев А.Н. Мифология Древней Руси. — М.: Эксмо, 2007. — С. 477.
31. Даль В.И. О повериях, суевериях и предрассудках русского народа. — СПб.: Литера, 1994. — С. 54.
32. Булгаков М.А. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 5. Мастер и Маргарита; Письма. — М.: Художественная литература, 1990. — С. 153.
33. Там же. — С. 198.
34. Там же. — С. 248.
35. Там же. — С. 198.
36. Там же. — С. 199.
37. Гоголь Н.В. Собрание сочинений: В 9 т. Т. 1. Вечера на хуторе близ Диканьки; Т. 2. Миргород. — М.: Русская книга, 1994. — С. 329.
38. Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Энциклопедический словарь. — Т. VIII. — СПб., 1892. — С. 279.
39. Даль В.И. О повериях, суевериях и предрассудках русского народа. — СПб.: Литера, 1994. — С. 57.
40. Гоголь Н.В. Собрание сочинений: В 9 т. Т. 1. Вечера на хуторе близ Диканьки; Т. 2. Миргород. — М.: Русская книга, 1994. — С. 339.
41. Там же. — С. 345.
42. Булгаков М.А. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 5. Мастер и Маргарита; Письма. — М.: Художественная литература, 1990. — С. 245.
43. Гоголь Н.В. Собрание сочинений: В 9 т. Т. 1. Вечера на хуторе близ Диканьки; Т. 2. Миргород. — М.: Русская книга, 1994. — С. 56.
44. Булгаков М.А. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 5. Мастер и Маргарита; Письма. — М.: Художественная литература, 1990. — С. 283.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |