Заключение

В результате исследования установлено, что роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита», оказавшийся непревзойденной вершиной в творческом наследии писателя, вобрал в себя нравственно-этический потенциал русской классической литературы, духовно питаемой непреходящими ценностями Православия. Он создавался в эпоху богоборчества 20—30-х годов XX столетия как художественное полотно, призванное напомнить отвернувшемуся от Христа атеистическому миру о великом человеколюбивом учении Спасителя.

Однако ни первые критики романа 60—70-х годов, трактовавшие с позиций светского литературоведения ершалаимские сцены, в которых была представлена оригинальная авторская интерпретация евангельской истории, ни исследователи конца 80 — начала 90-х годов, обвинявшие М.А. Булгакова в искажении Священного Писания, не смогли разгадать своеобразие расходящегося с канонами «библейского» полотна, составляющего идейно-композиционный центр «Мастера и Маргариты». Причина, по которой писатель отступил от церковной традиции в осмыслении образа Христа и всего новозаветного повествования, с нашей точки зрения, заключается в намерении художника проникнуть в самую глубину нравственно-этического учения Сына Человеческого, за долгие века утратившего первоначальную ясность и простоту, приобретшего мифологический, сакрально-мистический ореол и подвергшегося догматической обработке.

Движимый стремлением «очистить» евангельскую легенду от накопившихся за тысячелетие искажений, предрассудков и суеверий, М.А. Булгаков попытался раскрыть сердечную сущность обращенного к миру Слова Спасителя — Его проповеди добра, любви и милосердия, ставшей для человечества источником духовного совершенствования. О сердечности Христова учения на рубеже XIX—XX веков писали известные русские философы и богословы (П.Д. Юркевич, В.С. Соловьев, С.Н. Булгаков, П.А. Флоренский, В.В. Розанов, НА Бердяев, Б.П. Вышеславцев, С.Л. Франк, И.А. Ильин, Г.П. Федотов и др.), размышлявшие о сущности установленного между Богом и миром Нового Завета, призванного указать каждому человеку путь в обетованное царство Духа. Осознавшие неразрывную связь между Творцом и творением, русские мыслители не только узрели в каждом человеке истинный Образ и Подобие Божие, но и впервые приблизили самого Создателя, воспринимавшегося как некая абстрактная высшая Необходимость, предвечный Закон (Логос), к смертному человеку, почувствовавшему себя единосущным Богу, Его верным сыном, со-творцом, теургом, а не ничтожным рабом и песчинкой, затерянной во Вселенной.

В результате в недрах русской религиозно-онтологической философии начинает глубоко осмысляться древняя библейская идея живого Бога, получающая не отвлеченно-сакральное, а вполне реальное этическое содержание. Ее воплощением оказывается Христос, Сын Человеческий и Сын Божий, нисходящий на грешную землю, чтобы своей проповедью нравственно совершенного учения Любви и Милосердия, Добра и Правды спасти мир от власти греха и порока. В отечественной христологии рубежа XIX—XX веков вновь со времен Вселенских соборов обостряется принципиально важный вопрос о духовной сущности Иисуса Назарянина, Его «земной», «исторической» (человекобожеской) и «небесной», «метафизической» (богочеловеческой) природе.

Русское национальное восприятие Спасителя как живого Бога, примирившее в богословских спорах схоластические крайности, две диаметрально противоположные формулы («Иисус как реально существовавший, живший на земле человек» и «Иисус как абсолютный Бог»), синтезировавшее их, основывается не на умозрительном, рационально-интеллектуальном фундаменте, а на сердечном чувствовании, составляющем основу православной веры. Сердечное чувство Христа, исконно присущее русскому народу, осознается им как величайшая духовная ценность, не соизмеримая ни с каким умственным, фактическим признанием Его учения как непререкаемого этического Абсолюта.

В этом смогли убедиться члены духовно-интеллектуального «ордена» русской интеллигенции рубежа XIX—XX веков, прошедшие мучительно сложный путь к Богу через падения и отпадения, через соблазны и искушения, самым главным из которых было упование на разум как единственно возможный способ познания мира. Ориентируясь с эпохи Петра I, породившей феномен русской интеллигенции, на западноевропейскую интеллектуальную традицию, стремившуюся подвергнуть холодному логическому анализу «моральную доктрину» христианства, представители «мыслящего сословия» стали постепенно разочаровываться в рационалистических учениях (нигилизм, позитивизм, марксизм), атеистических по своей сути, и искать веру в Бога.

Так в начале XX столетия наметился переход интеллигенции от прагматического восприятия действительности к религиозному сознанию, принявшему формы богоисканий, ибо поиски Бога оказались поисками утраченных этических ориентиров. Этот духовный процесс стал осознаваться как русское религиозно-философское Возрождение. Крупнейшие его мыслители приблизились к постижению глубинных основ великого гуманистического Завета Христа, данного человечеству как путь к Истине. Нравственные идеи русских философов и богословов оказались созвучны мировосприятию автора романа «Мастер и Маргарита», выросшего в истинно православной семье А.И. Булгакова, видного историка христианства, профессора Киевской Духовной академии, члена религиозно-просветительских собраний.

Коренным образом повлиявший на формирование убеждений и жизненных представлений своего сына, А.И. Булгаков всей своей общественной и научной деятельностью доказывал необходимость возвращения к Богу русской интеллигенции, запутавшейся в идейных противоречиях и потерявшей моральные ориентиры. Богослов был убежден, что духовное возрождение России не мыслимо без укрепления отеческой веры и преодоления кризиса, охватившего русскую Церковь, лишившуюся живого Духа Христова учения. Занимаясь исключительно вопросами христианской догматики, А.И. Булгаков был принципиальным противником догматизма как способа познания мира. Он изучат истоки христианского учения с позиций универсальной этики, не имеющей конфессиональных различий, и подходил к решению церковных проблем как последовательный диалектик, отстаивающий принцип свободы духовного поиска, за что высоко ценили его богословское творчество П.А. Флоренский и С.Н. Булгаков. Волновавшая А.И. Булгакова идея нравственного преображения человечества светом евангельских истин стала центральной и в художественном наследии его сына, воплотившего в образе Иешуа Га-Ноцри собственное видение Христа и Его проповеди о великой силе любви к ближнему — «доброму человеку», ибо «злых людей нет на свете».

Зародившийся под влиянием отца интерес к нравственно-этической проблематике христианства отчетливо проявился у М.А. Булгакова в 20-е годы, в период его увлечения религиозной философией и личного знакомства с Н.А. Бердяевым, Г.Г. Шпетом, М.О. Гершензоном, но своего апогея он достиг во время работы над «закатным» романом (1928—1940). В нем писатель переосмыслил евангельскую историю в соответствии с идущей от библейских обществ начала XX века традицией свободного от догматической зашоренности толкования Священного Писания. Ершалаимские главы, являющиеся структурно-композиционным ядром «Мастера и Маргариты», содержат в концентрированном виде «моральный кодекс» вселенского христианства, обнажающий самую суть этически совершенного учения Христа, выведенного в романе в образе Иешуа. Обращаясь к постижению духовно-нравственного феномена Иисуса Назарянина, М.А. Булгаков опирался не только на философско-богословскую мысль первой трети XX века, но и на религиозные идеи отечественных писателей-богоискателей XIX столетия (Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой), открывших миру «русского Христа» — «сердечного» и «нежного».

Именно таким предстает главный герой булгаковского романа мудрец Га-Ноцри. Будучи воплощением добра и света, он оставляет человечеству заповедь любви, указывает духовный ориентир на пути к «царству истины и справедливости», закрытому для всех тех, кто, презирая голос сердца, живет исключительно «головой» — холодным рассудком. Противопоставляя героев, руководствующихся разумом в принятии принципиально важных решений (Понтий Пилат, Берлиоз), тем, кто прозревает суть бытия сердцем, высоким чувством (Иешуа Га-Ноцри, мастер, Маргарита), М.А. Булгаков чутко откликается на разрабатываемую русской религиозной философией первой трети XX века диалектику рационального (умственного) и сверхрационального (сердечного) начал, которая становится фундаментальной основой художественного мира «Мастера и Маргариты» и проявляется на уровне смыслообразующих романное целое мотивов головы и сердца.

Синхронно развивающиеся в «древних» и «современных» главах, эти мотивы наполняются обобщенно-символическим содержанием. Так, в ершалаимском повествовании, идейно-смысловом центре произведения, все персонажи, занимающие в вечной иерархии определенное место, помещаются писателем в систему координат «головного» и «сердечного» миросозерцания: Иешуа Га-Ноцри гармонично соединяет в себе осердеченный ум и одухотворенное сердце; Понтий Пилат предстает воплощением неосердеченного рассудка; Левий Матвей, мучительно соединяющий две крайности (сердечность и рациональность), постоянно раздираем внутренней борьбой между этими началами; Иуда из Кириафа являет собой образец греховного, «нечистого» сердца и заглушенного страстями ума.

Приобретающая характер духовной универсалии антитеза ум — сердце в «библейской» части романа рождает ряд созвучных религиозным исканиям русской интеллигенции рубежа XIX—XX веков историко-богословских оппозиций — Закон / Благодать, пророк / философ, в основе которых лежит противопоставление рационально-детерминированного миропознания сердечно-мистическому «узрению» сущности бытия. Эти оппозиции внутренне взаимосвязаны между собой: пророчество как сердечное горение невозможно без Благодати, воспринимаемой внутренним зрением, интуицией, чувством, равно как философствование, то есть уяснение основ мироздания рациональными средствами, — без Закона.

Воплощением пророческого начала предстает в «древних» главах постигший смысл человеческого существования в стяжании духовных сокровищ, беззаветном служении ближнему «нищий из Эн-Сарида» — Иешуа Га-Ноцри, которого Пилат, так и не разгадавший его внутреннюю тайну, презрительно называет «бродячим философом». Однако «философом» в прямом смысле слова оказывается все же сам прокуратор, пытающийся «своим умом» разгадать нравственно-этическое учение Га-Ноцри, иррациональное по своей сути, о грядущем царстве Добра и Правды, «новом храме истины», который воздвигнет преображенное человечество. Возвещаемое миру вдохновенное пророческое Слово Иешуа остается не услышанным и не понятым, отторгнутым как теми, кто глух к божественному глаголу и одержим низменными страстями (Иуда из Кириафа), кто бездумно влачит свое жалкое существование, растворяясь в повседневной земной суете (праздная ершалаимская чернь, милующая разбойника Вар-раввана и осуждающая на смерть праведника Га-Ноцри), так и теми, кто, узурпировав духовную власть, видит в Иешуа соперника и подло готов его уничтожить (первосвященник Каифа), кто живет исключительно рассудком и, исполняя формальный закон, готов поступиться Истиной (Понтий Пилат).

Вопрос об истине, чрезвычайно волновавший прокуратора, искавшего на него сугубо рациональный ответ и убедившегося в невозможности его нахождения, получает в романе Булгакова свое философское разрешение. Истина не доступна холодному разуму, «больной голове», сжатой тисками ограничивающего мир «закона достаточного основания», она открывается только просветленному сердцу, пылающему любовью к ближнему, ибо и есть сама божественная Любовь. Так обретает истину «спутник» Иешуа в его странствиях Левий Матвей, преодолевающий свой рассудочный взгляд на мир и растапливающий свое «каменное» сердце, наполняющееся огненной верой в торжество вечной Справедливости, провозглашенной Учителем.

Только тогда, когда Левий открывает для себя смысл подвига Иешуа, пожертвовавшего собственным сердцем во имя любви к миру, когда добровольно принимает на себя тяжкий крест беззаветного служения Добру, он в полной мере осознает себя учеником, а не рабом, полностью зависящим от Га-Ноцри, в чем упрекает его Воланд. Возникающая в романе оппозиция ученик / раб вновь актуализирует центральную идейно-философскую антитезу ум — сердце, поскольку ученичество есть свободное со-мыслие, со-чувствие, со-понимание жизни с тем, кто учит, кто щедро делится духовным опытом, кто отдает свое сердце, ничего не требуя взамен, в отличие от духовного рабства, в эстетической системе булгаковского произведения сопряженного с ограниченностью разума, навязывающего человеку определенную мировоззренческую систему и подчиняющего его своей воле. Происходящее в метаистории духовное преображение Левия, обретение им Света и высшей мудрости глубоко мотивировано Булгаковым, но отнюдь не рациональной логикой, а той, которая в философии XX века получила название «феноменологической» — логикой сердца.

Именно этой сверхрациональной логикой объясняет писатель и преступление Иуды из Кириафа, совершившего свое злодеяние не по строго продуманному плану, коварному умыслу, а бездумно, в порыве страсти, причем не «страсти к деньгам», как евангельский предатель Христа, а под влиянием низменных плотских инстинктов, идущих из глубин подсознания — иррациональной сферы, противостоящей разуму и не одухотворенной сердцем. Одержимый ими, юноша из Кириафа, втягивается в расчетливую игру Каифы, задумавшего погубить своего духовного соперника Иешуа, до которого лукавому меняле решительно нет никакого дела.

Булгаков, используя сложную систему мотивов (головы и сердца, света и тьмы, духа и плоти), раскрывает сущность Иуды — первого в череде многочисленных образов посредственностей в галерее «Мастера и Маргариты», которые широко представлены в «современной» части романа. Живущие исключительно суетными земными заботами, «добропорядочные» московские горожане 20—30-х годов XX века сами ограничили свое бытие обыденным рассудком, областью давно открытых и не подлежащих сомнению привычных истин, поколебать которые поставил своей целью посетивший Москву для духовного эксперимента князь тьмы. Задавшийся вопросом, изменились ли внутренне люди после великого подвига-жертвы Иешуа Га-Ноцри, указавшего человечеству совершенное этическое учение, Воланд приходит к выводу о полнейшем равнодушии к духовно-душевной сфере советских граждан, старающихся во всем полагаться на свой «ум» и прагматически относиться к действительности.

Оттого, соприкоснувшись с иррациональным началом (мессиром и его свитой), все персонажи «современных» глав стали терять голову — и не только пустую, как самодовольные обыватели (Жорж Бенгальский, Никанор Иванович Босой, Василий Степанович, Андрей Фокич и многочисленные зрители Варьете и сотрудники «финзрелищного сектора»), но и наполненную энциклопедическими знаниями, суммой бессистемных фактов и бесполезной информацией, как у «образованного редактора» Михаила Берлиоза. Его нелепая гибель под колесами трамвая в художественной структуре романа приобретает символическое значение — абсолютизация рассудочного, «умственного» подхода в познании мира ведет к искажению истины, доступной лишь сердцу. Не случайно на Патриарших прудах у Берлиоза заболело сердце, чутко отреагировавшее на явление, выходящее за пределы рационального познания, тщетность которого постепенно осознает молодой поэт Иван Бездомный.

Вопреки внушениям председателя Массолита он, попав в сумасшедший дом после погони за Воландом, отказывается от притязаний самодовольной логики, не способной открыть путь к истине, тянется к свету евангельской мудрости, которая одна может излечить больную голову уставшего от неверия человека. И этим светом для него оказывается «благая весть» об Иешуа Га-Ноцри, поведанная «романтическим мастером». Так в «закатном» романе М.А. Булгакова разрешается важнейшая проблема поиска русской интеллигенцией XX века, преодолевающей догматизм рационального мышления, истинного пути к Богу, который ведом человеческому сердцу.