Булгаков Иван Авраамиевич родился в 1830 г. в многодетной семье священнослужителей, «колокольных дворян» Орловской губернии. Его корни очень глубоки — и со стороны отца (прадеда писателя), Авраамия Булгакова, и со стороны матери. Даты жизни Авраамия неизвестны: исследователи, правда, полагают, что он мог родиться в одно время и даже в один год с Пушкиным (1799); неизвестен год смерти Авраамия и имя, фамилия, биографические данные его жены — прабабушки писателя по отцовской линии. «Колокольными дворянами», то есть священнослужителями, которым даровано за заслуги перед Отечеством потомственное дворянство, известные сегодня родственники М.А. Булгакова не были. Но по воспоминаниям сестры писателя, Н.А. Земской, так иногда в шутку называли своих дедушек и бабушек, дядюшек и тетушек священнического сословия младшие Булгаковы, получившие светское образование; к последним относил себя и сам Михаил Афанасьевич. И относил справедливо...
Были и другие сведения о родословии фамилии Булгаковых. Еще в Писцовой книге Орловщины конца XVI в. (за 1594—1595 гг.) сохранились имена уже живших в этом крае Булгаковых (Осип, Фома, Иван, Тимоха, Клим, Влас... — всего 19 человек), владевших землями, полученными за верную службу Отечеству. Фамилия Булгаковых осталась в названиях орловских деревень.
Сам писатель и его брат Николай интересовались происхождением своей фамилии, историей рода и семьи, они делали выписки из исторических хроник, летописей, энциклопедий, справочников. Вот выписка из «Исторической летописи Курского дворянства»: «...На севере Курский край граничил с Орловским краем, который, как видно из исторических данных, жил более или менее отграниченной жизнью от Курского края, тяготея к северу. Условия жизни Орловского края также значительно отличались от условий жизни Курского края... В родословной рода Воейковых, составленной архимандритом Воейковым, известным генеалогом, указывается, что этот род породнился с благородным родом Булгаковых, которому в этой родословной отведено 6 листов. В этом документе Воейков также указывает, что Булгаковы пришли с запада («из Немец»), и что во главе этого рода находился «известный Иван Булгак». В указателе этой «Летописи...» сказано более определенно: «Булгаковы. Выехали из Немец. Один из потомков выехавшего назывался Булгак (Иван), от которого род и называется...».
Михаил и Николай Булгаковы сомневались: священнического ли рода («колокольные дворяне») или непосредственно «благородного рода», дворянского, были их предки — ведь в те времена Орел и Орловщина входили в состав Киевской губернии. Видимо, поэтому Николай Афанасьевич, поступая в университет, указывал дворянское происхождение, а его брат — нет. И было отчего сомневаться: в книге историка Н. Яковенко «Украинская шляхта» тоже оказались Булгаки, да еще Булгаковичи и Булгаковские. Современный исследователь пишет, опираясь на исторические источники: «Фамилия Булгаков является довольно старой и широко распространенной. Но на русской исторической арене она появилась позже фамилии Куракиных, хотя носитель прозвища Булгак, потомок Патрикия, князя Звенигородского, внука Гедимина, ведущий свою родословную от Владимира Святого, был родоначальником двух княжеских родов — Голицыных и Куракиных. Два наиболее древних разветвления фамилии Булгаковых, которые могут быть независимыми по происхождению от Булгака..., имеют общее происхождение, о чем свидетельствуют и геральдические признаки — наличие в гербах того и другого разветвления фамилии Булгаковых общих элементов — восьмиконечных крестов и атрибутов, характеризующих связь этой фамилии с Золотой Ордой, а именно двух колчанов и лука — в одном гербе и двух стрел, бунчука и ятагана — в другом...».
Происхождение самой фамилии Булгаковых, скорее всего, связано с тюркским словом «булгак», представляющим собой производное от глагола «булга». В книге историка Баскакова «Русские фамилии тюркского происхождения» приводятся такие значения этого слова: «1. махать, перемешивать, взбалтывать; 2. мутить; 3. махать, качаться, биться...» А имя «Булгак» известно в значениях «1. смятение; 2. гордо ходящий (вертящий головой в разные стороны), гордый...». Автор приводит казахские («булган-булгак» — бездельник, праздношатающийся) и алтайские («пулгак» — непостоянный человек) варианты тюркского слова и резюмирующее мнение В.И. Даля: «Из приведенного материала совершенно очевидно, что основа фамилии Булгаков происходит от имени-прозвища «булгак» в значении: либо — гордый, важный, вертлявый, кокетливый, либо — бездельник, праздношатающийся, непостоянный, ветреный человек...». Так что было из чего выбирать, заключает исследователь.
И родичи столь известных предков выбирали. Сам писатель, считавший, что фамилия — это как бы код жизненной программы, формулы судьбы, мечтавший всю жизнь о покое, был обречен на скитания и неустроенность; призывающий к миру и согласию, он стал одним из возмутителей общественного спокойствия... Знал он и о тюркском происхождении фамилии, выписывая из М. Фасмера («булгак» — древнетюркское «смятение») и из В. Даля («булга» — «склока, тревога, суета, беспокойство»), а в его рассказе «Ханский огонь» действует потомок золотоордынских ханов — князь Тугай-Бег. (И в связи с этим уместно отметить, что одно из своих сочинений М.А. Булгаков подписал псевдонимом «К. Тугай» и буква «К.» обозначает, возможно, не инициал имени, а слово «князь»). А в любимом им и часто используемом «Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона» он, конечно же, прочитал: «Булгаковы. Есть две фамилии имени Б. (московская и рязанская), и обе древнего происхождения. Начало одной — известно, а о другой — ничего нельзя сказать... Шай, муж честен и храбр (во св. крещении Иоанн), от племени ханского, выехал со многими людьми к великому князю Олегу Рязанскому (1342—1402). Потомок его, Матвей Денисович Булгак находился воеводою в войске, посланном разорить улусы детей Ахмет-хана в 1501 г., потом был воеводою в Белеве (в 1507 г.) и Рязани (в 1520-м и следующих годах). От него пошли рязанские Б. Из рязанской же ветви Юрий Матвеевич находился воеводою бельского полка в походе на Дон против черкесов, а в 1593 г. строил Тюмень и был там первым воеводою. Федор Юрьевич находился в 1610—11 гг. в числе сподвижников знаменитого Ляпунова... Из московских Б. Никифор Иванович был есаулом в казанском походе 1544 г.; Никита Иванович находился воеводою в шведском походе 1549 г.; Петр Андреевич находился в казанском походе 1552 г., потом в войске, предводимом бывшим царем казанским Шиг-Алеем...».
Даты жизни, документированные для «наших», «колокольнодворянских» Булгаковых мы находим только через 300 лет, в середине XIX века. Тогда Иван Авраамиевич Булгаков был уже много лет сельским священником в селе Бойтичи Жирятинского уезда на Брянщине, где женился на Олимпиаде Ферапонтовне Ивановой, также из рода священнослужителей. Семья сначала живет в Орле, где рождается ее первенец Афанасий (1859), отец писателя; потом И.А. Булгаков — глава прихода в селе Подоляны Орловского уезда. Там рождаются остальные дети: Михаил (1860), Петр (1861), София (1863), Елена (1865), Николай (1867), Ферапонт (1870), Сергей (1873) и Анна (1875). Всего в семье было 11 детей. На чудом сохранившейся старой фотографии 1880-х гг. все они в сборе: рядом с родителями их дети, кроме погибших во младенчестве двоих: Авраамия (1877), который скончался «от обжога», и Владимира (1878), в возрасте полутора лет умершего от коклюша. Ко времени рождения первенца-внука Михаила И.А. Булгаков — священник Сергиевской кладбищенской церкви в Орле, где и умер в 1894 г., когда внуку уже было 3 года. Олимпиада Ферапонтовна, которая была крестной матерью Михаила, пережила своего мужа и сына Афанасия, скончавшись в Киеве в 1908 г. в возрасте 68 лет.
О детях и семьях И.А. и О.Ф. Булгаковых, братьях и сестрах отца писателя, его дядюшках и тетушках по «мужской линии» родства, известно гораздо меньше, чем о другой, «женской линии» Покровских. Биографы отмечают едва ли не мистическую связь в объединении этих двух родов «колокольных дворян»: и Иван Авраамиевич Булгаков, и Михаил Васильевич Покровский (см.) родились и умерли в один год, у них по девять выросших детей (исключены двое умерших во младенчестве детей Булгаковых), в том числе по 6 братьев и 3 сестры. Эта, так сказать, «зеркальная симметрия» родословного «древа» прослеживается и в судьбах самой родни. (В скобках все же следует упомянуть о находящихся в статусе семейных преданий двух легендах. Одна из них предполагает некую родственную связь старших поколений Булгаковых и Ивановых с Покровскими — Турбиными — Поповыми, жившими в местностях вокруг Карачева и Орла. Другая — о некоем родстве с известным богословом и философом о. С.Н. Булгаковым (1871—1944), которого бездоказательно называют «двоюродным братом» А.И. Булгакова и «двоюродным дядей» самого писателя. Ведь хотя он и был уроженцем г. Ливны той же Орловской губернии, документального подтверждения этой версии, впервые высказанной анонимным автором в парижской газете «Русская мысль» (за 22 мая 1969 г., с. 5, ст. «Булгаковы»), а затем неоднократно повторенной, — такого подтверждения нет. Здесь лишь можно говорить о своего рода идейном влиянии о. Сергия на творчество писателя, их «духовной родственности». Но не более.)
Эту «родовую симметрию» удобнее всего проследить, сопоставив ветви, исходящие от И.А. Булгакова и от М.В. Покровского. Современный исследователь отмечает такие особенности родословия писателя: «С двух сторон — дядьки Михаилы и Николаи. Афанасий и Василий — старшие, почти ровесники, Петр на Ивана «поглядывает»; Митрофан Покровский, безусловно, «переглядывается» с Ферапонтом Булгаковым, и они оба в очках... И весьма романтичные женитьбы у обоих, да и церковный певчий Сергий Булгаков тоже, кажется, похож — характером — на своего почти одногодка Митрофана. Три брата Булгаковых — Афанасий, Николай, Сергей — учились в Киевской Духовной академии, а два — Петр и Михаил — в Санкт-Петербургской, а вот Ферапонт решился сдать экзамены экстерном за курс гимназии... И успешно их сдал...».
Сведения об И.А. Булгакове и его семье есть и в материалах Государственного архива Орловской области: «Ключарь священник Иоанн Авраамиевич Булгаков священнический сан по окончании курса в Орловской Духовной семинарии принял и был уволен из оной с аттестатом 1-го разряда 1858 года сентября 8 дня. <...> В семействе у него жена Олимпиада Ферапонтовна и дети их: Афанасий, училища Новочеркасского преподаватель греческого языка; Михаил на 4-м курсе С.-Петербургской Духовной академии на казенном содержании; Петр на 2-м курсе той же Академии на казенном содержании; Елена в Епархиальном женском Орловском училище преподавательницею чистописания; Николай в 5-м классе Орловской Духовной семинарии; София в Орловском Епархиальном женском училище; Ферапонт во 2-м классе Орловской Духовной семинарии, при отце; Сергий в 3-м классе 2-го Орловского духовного уездного училища; Анна обучается в 1-м классе Орловского Епархиального женского училища...». Справка эта, составленная в 80-х гг. XIX в., была востребована исследователями через 100 лет.
Старший сын И.А. Булгакова, Афанасий Иванович Булгаков (см.), после долгих лет напряженной учебы сделал неплохую научную и преподавательскую карьеру. Он скончался 14 марта 1907 г., будучи ординарным профессором Киевской духовной академии, доктором богословия, статским советником, кавалером ордена Св. Станислава 3-й степени и Св. Анны 3-й степени, награжденный «серебряной медалью в память Императора Александра III для ношения на груди на Александровской ленте». Он оставил вдовою свою жену В.М. Покровскую-Булгакову (см.) и семерых детей, старшим из которых был Михаил. Младшие братья и сестры отца писателя тоже имели свои семьи, но какие-либо биографические сведения сохранились только о пяти из них.
Следующий по возрасту брат, Михаил Иванович Булгаков, окончил Духовную академию и служил священником, он преподавал и в семинарии в г. Холм Люблинской губернии, там же скончался 14 февраля 1937 г. Его дочь, двоюродная сестра и ровесница писателя Иллария (Лиля) Михайловна Булгакова, училась в предреволюционные годы на филологическом факультете Киевских Высших женских курсов, в разное время жила у Булгаковых в семье и была очень дружна с ними. Поддерживала дружеские отношения с братом в Москве. Дожила до наших дней: скончалась в 1982 г. (по другим данным — в 1980-м), вернувшись на место своего рождения в отцовский дом польского Хелма (Холма). Их усадьба была продана другим людям: киевлянин Д.В. Шленский, побывавший в Хелме, не нашел и следов ее могилы на местном кладбище, хотя и встретил человека, знавшего Илларию Булгакову и бравшего в детстве у нее уроки музыки... (Отметим в скобках другую версию судьбы И.М. Булгаковой, рассказанную Т.Н. Кисельгоф: «<...> Ларису я знала. Она жила одно время в Киеве у Булгаковых. Потом я видела ее в Москве. Она с ума сошла. Костя (К.П. Булгаков. — Б.М.) мне сказал, кажется. Я пошла к ней. Она жила где-то в районе Собачей площадки в полуподвале. Вся одета в черное, на стенах иконы, и только Бога поминает. Я говорю: «Что с тобой? Что случилось?» — «Ничего не случилось». Я сказала Михаилу. Он пошел к ней, но она уже умерла. <...>». — Запись М.О. Чудаковой).
Средний брат, Петр Иванович Булгаков, после окончания Духовной академии стал священником русской миссии в Токио. Его сыновья Константин и Николай жили в доме Булгаковых (старшие по рождению дети, Булгаковы Алексей и Мария, умерли во младенчестве; младшая дочь, Женя Булгакова (1903—1915), умерла в Токио от воспаления мозговых оболочек — скоротечного менингита). Их, приехавших из Японии, шутливо называли «японцами» или «японскими». Первая жена писателя, Т.Н. Лаппа, вспоминала: «Петр Иванович хотел, чтобы они учились в России. Он прислал их Варваре Михайловне и посылал деньги. Вот они и жили у Булгаковых, ходили в гимназию. Потом Николай что-то стал себя легкомысленно вести, и Варвара Михайловна от него отказалась. А Константин остался... <...> Мы жили в Киеве вместе с ним, на Андреевском [спуске, № №] 13 и 38. Когда он болел брюшным тифом, то лежал отдельно в комнате Ивана Павловича Воскресенского (второго мужа В.М. Покровской. — Б.М.). Я ходила, ухаживала за ним, приносила еду и прочее. Он очень стеснялся меня. Потом в Москве, в 1921 году, он несколько раз заходил, еще подарил Михаилу такую бумазейную пижаму. И вот неожиданно Костя исчез и объявился уже в Англии или еще где-то за границей, в Киеве он учился в Политехническом институте. <...> Вообще он был такой с виду мрачный, но Михаила очень любил, а меня терпеть не мог. Такой неповоротливый, все делал медленно, все всегда забывал...» У сестры писателя, Н.А. Булгаковой-Земской, сложилось иное мнение: «Костя был одним из немногих друзей юности, с кем Михаил впоследствии переписывался. Он был постоянным объектом Мишиных эпиграмм, например: «За усердие всегдашнее // И за то, что вежлив, мил, // Титул мальчика домашнего // Он от мамы получил».
Еще один «японец», Николай Булгаков, был на шесть лет младше Константина (род. 6 октября 1898 г. в Белгороде Курской губернии, крещен 11 октября). «Отосланный» из булгаковской семьи в Японию к отцу П.И. Булгакову, он пробыл там несколько лет и уже летом 1913 г. вернулся в Киев и поступил 20 августа в ту же 1-ю гимназию, где учились его старшие братья. Учеба закончилась 1 мая 1917 г., а 14 мая он получил законный аттестат-зрелости (№ 583) с отличными оценками по 5 (из 12) дисциплинам, в том числе по английскому языку, что пригодилось ему впоследствии. (В архиве А.А. Позднеева сохранился этот аттестат; сведения даются по копии, предоставленной Е.А. Яблоковым)
Материалы, обнаруженные недавно в московском архиве семьи новочеркасских друзей старших Булгаковых братьев В.М. и А.М. Позднеевых, содержатся сведения, дополняющие мемуарный рассказ Т.Н. Лаппа. В пригласительном билете на свадьбу помощника смотрителя Белгородского духовного училища Петра Булгакова и Софии Позднеевой сообщалось: «Протоиерей Михаил Автономович и Анна Дмитриевна Позднеевы покорнейше просят пожаловать на бракосочетание дочери их Софии Матвеевны с Петром Ивановичем Булгаковым в Скорбященскую церковь, что при Богоугодном заведении, январь 9 дня в 7 час. вечера, а оттуда в квартиру Позднеевых, Свербеевский переулок, дом Михайлова. Орел. 1891 г.» (архив А.А. Позднеева, предоставлено Е.А. Яблоковым). Из этих же материалов можно узнать, что Николай Булгаков родился 6 октября и крещён 11 октября 1898 г. (ст. стиля) в г. Белгороде, восприемниками при крещении были ординарный профессор Санкт-Петербургского университета Алексей Матвеевич Позднеев и «вдова жена Протоиерея Анна Дмитриевна Позднеева». По рекомендации А.М. Позднеева, в начале 1900-х гг. П.И. Булгаков с семьей переехал во Владивосток, став преподавателем Закона Божия в гимназии при Восточном институте, где работал Алексей Матвеевич. Но преподавательская деятельность П.И. Булгакова длилась недолго: вскоре он становится «Протоиереем и Настоятелем церкви при Императорском посольстве в Тоокёо» и с семьёй переезжает в Японию; его сыновья, учившиеся в гимназии Владивостока, отправляются в Киев, поступая в 1-ю Гимназию в средние классы. Николай Булгаков, зачисленный 20 августа 1913 г., обучался до 1 мая 1917 г., получив Аттестат зрелости 14 мая того же года за № 583.
Судьба обоих братьев, их отца и матери (Софьи Матвеевны Позднеевой, представительницы обширной семьи, оставившей целый архив дневников, мемуаров и писем) примечательна: из Японии родители с Николаем переехали в шотландский Эдинбург, где было похоронено привезенное из Токио тело дочери Жени, потом перебрались на североамериканский континент — жили в Окленде, Беркли, Лос-Анжелесе, Сан-Франциско... Сохранились воспоминания младшего «японца», Н.П. Булгакова: «...моя мама <...> скончалась в октябре 1943 г. в местном госпитале от воспаления легких и осложнений. Костя, мой брат, был при ней. Дело в том, что она очень ослабела за год до кончины. И мы ее перевезли в Los Angeles. Она первая основала в Berkeley (Calif) «Общество помощи СССР» и работала не покладая рук, несмотря на преклонный возраст — была председательницей. Костя опять вернулся временно в Мексику, где он недавно стал очень успешно разрабатывать собственную копь. Я же по-прежнему продолжаю работать по подготовке музыки (пишу) для кинокартин и радио. Очень трудный путь, но я постепенно продвигаюсь вперед...». П.И. Булгаков умер 22 января 1937 г. в Сан-Франциско, о жизни и судьбах его детей, «японцев» (а позже — «американцев») Константина и Николая Булгаковых, известно совсем немного. Константин жил в Киеве в семье Булгаковых и отдельно до середины 1920-х гг. Служил в организации АРА (американско-российская ассоциация помощи), после ее упразднения уехал с сотрудниками в США. Со своим кузеном Михаилом переписывался в 1921 г., виделся в конце 1923 г. В дневнике писателя 18 ноября 1923 г. отмечено: «Сегодня Константин приехал из Петрограда. Никакой поездки в Японию, понятное дело, не состоится и он возвращается в Киев». В Северной Америке К.П. Булгаков занимался разработкой полезных ископаемых в Мексике: сначала серебра («разрабатывать собственную копь»), потом и нефти. Его двоюродная племянница рассказывала, что он «<...> в 1973 г. приезжал в Париж, собирал марки, детей у него не было, а была как бы жена, Софья, и умер он где-то в 1976—1977 гг.». О его брате Николае Петровиче, отправленном к отцу из Киева еще до революции и потом с родителями переехавшем в Лос-Анжелес, было сказано, что он «стал киноактером, играл в Голливуде под фамилией Болин (Nikolai Bolin) в целой серии фильмов — Франкенштейна и других... Был он женат на какой-то Наталье». Больше никаких сведений об этих кузенах не обнаружено. При исследовании архива семьи Позднеевых возможны новые находки.
Сравнительно мало известно о жизни одного из средних братьев в семье Ивана Авраамиевича Булгакова — Николае Ивановиче. Родившись, как и большинство детей, в селе Подоляны Орловского уезда, он пошел по стопам отца и старшего брата Афанасия: закончил Орловскую Духовную семинарию и приблизительно двадцатилетним поступил в Киевскую Духовную академию, где уже преподавал А.И. Булгаков.
Однокурсник Николая Ивановича, будущий профессор и инспектор КДА Владимир Петрович Рыбинский (1867—1944), оставил интересные воспоминания об этой учебе (в рукописном сборнике «К истории Киевской Духовной академии. Курс 1887—1891 годов»), где о Н.И. Булгакове рассказано в стиле почти бурсацких историй (предоставлено Д.В. Шленским): «Николай Иванович Булгаков принадлежал к своеобразному типу людей, которые не раз встречались мне в моей жизни: как будто и умный человек, все годы учебы шедший в числе первых, но в то же время без какой-то клепки в голове, наивный до глупости. Н.И. Булгакова похвалами, явно дутыми, легко было привести в такое расположение, что он становился щедрым. И вот, когда, бывало, захочется выпить и закусить, мы сейчас же начинаем атаку на Колю Булгакова. Серьезным голосом Коля Булгаков вызывается из комнаты и начинается обрабатывание его. Самым слабым [его] пунктом было сознание своей красоты, хотя ничего даже напоминающего о красоте в нем не было. И вот, сочиняется история о том, что какая-то сказала какому-то, что Н.Б. ей нравится, что у него выразительные глаза и прочее. Тот сначала слушает недоверчиво, но постепенно заинтересовывается, попутно вставляет замечания, что, действительно, у него глаза неотразимые, а кончается все тем, что гардеробщик Феоктист посылается за полбутылкой водки и за колбасой, и мы выпиваем за успех Коли, конечно, на его счет. В другой раз начинаем, бывало, расхваливать мнимый литературный талант Коли Булгакова и убеждать его, что ему ничего не стоит написать статью и получить большой гонорар. Он, начав со скептицизма, постепенно сдается на похвалы, начинает ощущать в кармане шелест бумажек и в конце концов опять раскошеливается на водку и колбасу. Если эти приемы, от неоднократного применения, переставали действовать, пускался вход иной: мы начинали укорять своего друга в скупости, в том, что он «жидомор», и тот опять, после опровержений словесных, в качестве главного аргумента ставил выпивку. Особенно этим мы не разорили нашего общего приятеля, у которого деньжонки таки всегда водились, так как его отец был городским священником; зато сколько шуток, сколько смеху, сколько иногда душевных разговоров получалось в результате указанных махинаций... <...>. По окончании курса Н.И. Булгаков был назначен помощником инспектора в Тифлисскую семинарию, и ему пришлось быть помощником нашего товарища Иоанникия. Последний передавал мне, что Н.И. доставил ему немало хлопот своей непрактичностью: «Приведет бывало, какого-нибудь грузина ко мне и скажет: «Вот, я привел вам этого ишака, делайте, что хотите». У того глаза горят, и того и гляди, выйдет история...». Из Тифлиса Булгаков перешел на должность миссионера. Миссионером он оказался неважным и, во всяком случае, для столицы неподходящим, так что ему вскоре пришлось уехать в Новочеркасск, где он и закончил дни свои. Я встречался с Булгаковым по окончании курса два раза, и оба раза убеждался, как человек может сильно измениться. На студенческой скамье это был благодушный веселый человек, а позже это оказался скучный, практичный и сухой человек. <...>».
Из воспоминаний В.П. Рыбинского видно, что Н.И. Булгаков занимал в Тифлисской Духовной семинарии должность помощника инспектора (подругам данным — преподавателя) и весьма требовательно и жестко относился к ее воспитанникам. При этом мемуарист ссылается на свидетельства другого своего однокурсника — Иоанникия (в миру — Ивана Александровича Ефремова), который работал в Тифлисе вместе с Н.И. Булгаковым на должности инспектора семинарии и позже стал даже ректором Киевской Духовной академии. Фраза же В.П. Рыбинского, что Николай Иванович из веселого и добродушного студента превратился в личность скучную и сухую, заставляет предположить, что в Закавказье с ним случился некий духовный перелом. И история событий середины 1890-х гг., произошедших в Тифлисской семинарии, подтверждают возможность этого. В документах того времени («Духовный вестник Грузинского Экзархата» и др.) есть сведения о Н.И. Булгакове и даже его речь о враждебности баптизма государству.
Анализируя в этой речи («Баптизм как секта, опасная для государства» // «Духовный вестник Грузинского Экзархата». — Тифлис, 1894. — № 23—24. — с. 10—24) тему «деструктивной направленности лукавства, неискренности и нечестности», характеризуя предводителей европейского баптизма, в частности, Томаса Мюнцера и Иоанна Лейденского, автор обращает внимание читателей на абсурдные выводы, сделанные ими из толкований Библии: «...Как толковалась эта Библия?.. Возмутительным образом: в этой святой книге баптисты стремились найти почву для своих самых диких и аморальных поступков». Томас Мюнцер изображается как «бесшабашный религиозный фанатик, склонный к вранью, обману и лукавству для достижения цели». Цель же, как считает Н.И. Булгаков, у них одна — «разрушить основы государственные, семейные и моральные в широчайшем смысле этого слова». А уже потом — построить новое общество, которое бы основывалось на преодолении оппозиции «бедность — богатство», на общности имущества между последователями идеологии баптизма. То есть и в деструктивной и в положительной частях программа баптизма целиком подводится автором под революционно-социалистические направления: баптизм «...из религиозной секты сделался гражданской», а сами баптисты получили «клеймо подстрекателей и революционеров <...>; политические устремления баптизма — это устремления, на которые в последнее время так мало обращалось внимания и светской и духовной властью», — подчеркивает Н.И. Булгаков.
В рассмотренных киевскими историками Н. Мозговой, В. Дорошкевичем и Г. Волынкой документах и изданиях, затрагивающих время работы Н.И. Булгакова в Тифлисской Духовной семинарии, есть информация о волнениях учеников-семинаристов 1—4 декабря 1893 г., их забастовке и заявлении Экзарху Грузии с жалобой на преподавателей. Студенты-семинаристы требовали: «...вследствие невозможности исправить по характеру учителя Булгакова (!) и двух надзирателей, Покровского и Иванова, удалить их. Они для нас злые ангелы, Мефистофели, возмущающие нашу совесть и душу постоянными площадными руготнями (то есть ругательствами, так в подлиннике. — Б.М.) и неосновательными инквизиторскими исследованиями <...>; ввиду такого антихристианского и антипедагогического отношения, которое в настоящее время мы все, учащиеся семинарии, от нашего ректора инспекции, вкупе с преподавателем г. Н.И. Булгаковым имеем, уволить непременно вышеупомянутых надзирателей и учителя Булгакова. <...>». Одной из причин забастовки студентов-бунтарей, настроенных, по-видимому, так сказать, «пробаптистски», было следующее событие. Накануне бунта, 30 ноября 1893 г., семинария праздновала свой храмовый праздник — день памяти Святого Апостола Андрея Первозванного, и состоялся торжественный акт-церемония, где присутствовали все руководители, преподаватели и семинаристы и на которой с большой и позже опубликованной (см. ранее) речью «Баптизм как секта, опасная для государства» выступил Николай Иванович Булгаков. (Он и раньше выступал с аналогичными речами в Тифлисе, например, с опубликованной беседой с «молоканами-субботниками» — «Сравнение чуд Иисуса Христа и его Апостолов с чудами Старозаветными»). Эта речь о баптизме стала настоящим событием на празднике, но, увы, есть основания утверждать, что она могла служить непосредственным поводом для начала волнений семинаристов 1 декабря 1893 г. И не только потому, что ее произнес такой требовательный и «несимпатичный» для некоторых учеников семинарии преподаватель, но и из-за степени неготовности слушателей воспринять сугубо теоретическую речь с ожиданием определенной, однозначной на нее реакции.
Так чем же мог взбунтовать юных семинаристов Н.И. Булгаков, требование устранения которого трижды повторяются в «Заявлении учеников Тифлисской Духовной семинарии Экзарху Грузии, 1 декабря 1893 г.» (см. Кецховели Л. Сборник документов и материалов. — Тбилиси, 1969. — с. 174—175, цит. по журн. «Людина і політика», Киев, 2001, № 2, с. 133, пер. Д.В. Шленского)? Как выпускник КДА, направленный Св. Синодом в Тифлис, он должен был нести туда православный дух, государственность, дисциплину и порядок. За это он, наверное, и был «несимпатичным». Обязанность обязывает. То, что было в Киеве допустимым (хотя и здесь национальный вопрос постоянно возникал), в Тифлисе требовало однозначности, как организационной, так и идейной: духовность, способность выпускника и практикующего преподавателя-наставника действовать однозначно — это профессионально закладывается учебным заведением и его духом, а олицетворяющие духовный закал Николая Булгакова были такие известные в то время преподаватели богословских и философских дисциплин, как Д.И. Богдашевский, П.И. Линицкий, братья М.И. и Я.И. Олесницкие, Н.И. Петров, С.Т. Голубев, Ф.И. Титов. Не только их публичные лекции в студенческих аудиториях КДА, но вся их жизнь служила примером самоотверженного служения духу православия. При этом следует отметить, что большое влияние на формирование мировоззрения Н.И. Булгакова как апологета православия в Тифлисской семинарии оказал его брат Афанасий Иванович Булгаков, преподаватель КДА. Сферу научных интересов будущего отца писателя составляли именно проблемы истории и анализа протестантизма. В 1887 г. за свою работу «Очерки истории методизма» он получил степень магистра богословия, а в 1889 г. перешел работать с кафедры древней гражданской истории на кафедру истории западных конфессий. Если просмотреть список научных работ А.И. Булгакова, которые на протяжении двадцати лет его беспрерывной работы в КДА периодически печатались в журнале «Труды КДА», то он составляет почти 60 работ, 40 из которых посвящены истории и анализу протестантизма. Среди этих работ, кстати, есть и такие, как «Баптизм» и «О молоканстве», написанные в 1890—1891 гг., то есть в те годы, когда Н.И. Булгаков был студентом последнего курса КДА и мог уже целиком серьезно интересоваться теми же проблемами, которые волновали его старшего брата.
Реакцией Св. Синода на забастовки студентов-семинаристов ТДС было исключение из числа учеников 87 ее воспитанников и закрытие самой семинарии («на профилактику») до 1 сентября 1894 г. С этого времени там стал учиться выпускник Горийского духовного училища, сын сапожника Иосиф (Сосо) Джугашвили, известный в современной истории под именем Сталина (1879—1953). Здесь следует упомянуть о небезынтересной гипотезе, впервые выдвинутой киевлянином Д.В. Шленским, суть которой состоит в том, что Н.И. Булгаков, с его требовательностью и принципиальностью, мог быть преподавателем и наставником молодого Сталина в начале его обучения и что его племянник Михаил Булгаков уже в конце 1930-х годов, создавая пьесу «Батум» о юности вождя, где в 1-й картине главного героя исключают из семинарии, мог знать и использовать в творческой работе статьи и письма своего дяди.
Действительно, время ухода Н.И. Булгакова из семинарии точно не определено: есть предположение, что он работал в ТДС после 1 декабря 1893 г. еще некоторое время и после возобновления занятий почти через год. Из «Краткой биографии И.В. Сталина» (2-е издание. М., 1947) известно, что традиционной датой рождения вождя, укоренившейся в мифологизированном сталинском жизнеописании и в сознании людей, принято считать 9/21 декабря 1879 г. (историк и филолог Б.В. Соколов в «Булгаковской энциклопедии», стр. 442, основываясь на недавно обнаруженных метрических записях, приводит более раннюю дату рождения — 6/18 декабря 1878 г.). Далее в упомянутой «Краткой биографии» можно прочесть: «осенью 1888 года Сталин поступил в Горийское духовное училище. (Здесь же, в скобках, отметим сведения Е.А. Яблокова с отсылкой к книге историка Д. Ранкур-Лаферриера «Психика Сталина»: «Когда Иосифу Джугашвили было одиннадцать лет, его отец, сапожник Виссарион, погиб в пьяной драке — кто-то ударил его ножом. К тому времени сам Сосо проводил много времени в компании молодых хулиганов Гори и развивал свои способности уличного драчуна». На чьей стороне был Н.И. Булгаков позднее, теперь понятно. В той же книге приводится характерная «медицинская» справка о Сталине: «В результате болезни или несчастного случая в детстве левая рука стала неправильно развиваться, оставшись заметно короче правой, и хронически не сгибалась в локте. А второй и третий пальцы на левой ноге были сращены вместе — «чертово копыто». — Б.М.) В 1894 году Сталин окончил училище и поступил в том же году в Тифлисскую православную духовную семинарию. <...> Тифлисская православная семинария являлась тогда рассадником всякого рода освободительных (!) идей для молодежи, как народническо-националистических, так и марксистско-интернационалистических; она была полна различными тайными кружками. Господствовавший в семинарии иезуитский режим вызывал у Сталина бурный протест, питал и усиливал в нем революционные настроения. Пятнадцатилетний Сталин становится революционером. «В революционное движение, — говорит Сталин, — я вступил с 15-летнего возраста, когда я связался с подпольными группами русских марксистов, проживающих тогда в Закавказье. Эти группы имели для меня большое влияние и привили мне вкус к подпольной марксистской литературе». (Эти строки из беседы вождя с немецким писателем Э. Людвигом были опубликованы в 1938 г., то есть тогда, когда Булгаков собирал материалы для пьесы «Батум». — Б.М.) <...> В семинарии, где была налажена строгая слежка за «подозрительными», начинают догадываться о нелегальной революционной работе Сталина. 29 мая 1899 года его исключают из гимназии за пропаганду марксизма».
Если в приведенных цитатах не обращать внимания на мифологизирующую идеологическую риторику «времен культа личности», становится ясно, что такие взгляды будущего вождя не могли бы возникнуть без социально-политического контекста и общественно-психологической ситуации, возникшей в Грузии во второй половине XIX века. При ее присоединении к Российской империи в 1801 г. в ней была установлена такая же система управления, как и в других губерниях страны. В управлении начали властвовать силовые воинские методы, делопроизводство и официальное общение вводилось исключительно на русском языке. Любые серьезные проявления национальной самобытности преследовались. Все это не могло не привести к закономерному обострению национального вопроса и выплеску национального самосознания коренного населения. Как и в других европейских странах, национальные процессы сопровождались идеологической конфронтацией с официальной государственной религией в форме заимствования и распространения западноевропейских идей духоборства, молоканства, баптизма. Понятно, что благодатнейшую почву для их распространения составляли именно «молодые еретики», православие которых было еще не закаленным, а уровень богословской образованности уже разрешал понять близость протестантской идеологии национальным интересам. И вдобавок еще: протестантская идеология воспринималась «молодыми еретиками» как противовес к великодержавному шовинизму (отстаивание национальных идей) и жесткой регламентации семинарской жизни (эта идеология отвечала личным интересам молодых семинаристов). Она распространялась скрытно: для многих ее адептов была характерной несомненная преданность православию и, вместе с тем, — критическое к нему отношение, дух многих был уже инфицирован атеистически-воинствующими социал-демократическими, «марксистскими» идеями, которые побуждали не только к противостоянию ортодоксально-государственной позиции (которой придерживался Н.И. Булгаков), но и к активному наступлению «молодых еретиков», к числу которых относился вначале молодой Сталин.
Такое противостояние не прошло бесследно для обоих: Николай Булгаков был вынужден из преподавателей переквалифицироваться в миссионеры, а Иосиф Джугашвили через насколько лет был исключен из семинарии и стал профессиональным революционером Сталиным. С последним, будущим героем «Батума», все ясно, а вот трагическая душевная драма, пережитая Н.И. Булгаковым в Тифлисе, нашла свое отображение в его недавно обнаруженном письме в Киев Николаю Ивановичу (своему двойному тезке) Петрову — ординарному профессору КДА, преподавателю эстетики, теории словесности и истории западной литературы, который на протяжении нескольких десятилетий заведовал Музеем церковно-археологических древностей при Духовной академии. Но, прежде всего, Петров был близким человеком для семьи Булгаковых — сначала учителем Афанасия Ивановича, а позже — старшим другом и коллегой. С рождением первого ребенка в их семье — сына Михаила, будущего писателя, — Н.И. Петров стал для него крестным отцом. Именно такому близкому человеку 16 апреля 1894 г. адресует письмо младший брат Афанасия Ивановича. В нем Н.И. Булгаков пишет (журн. «Людина і політика», Киев, 2001, № 2, с. 134—135, пер. Д.В. Шленского): «<...> Я таки часто вспоминаю Вас, Николай Иванович, здесь в Тифлисе, в особенности после событий 1—4 декабря, которые привели к закрытию нашей злополучной семинарии. Невольно вспоминается Ваша простота, открытость и искренность, — если постоянно видишь вокруг себя лицемерно-восточную ласковость, за которой скрывается между тем огонь ненависти к тебе и злейшая злость. Ведь негодяи-семинаристы, которые оказались со временем зачинщиками, перед бунтом были в особенности угодливыми и любезно вежливыми перед семинарским начальством: никак нельзя было предугадать, что в душах этих людей кроется стремление сбросить с себя ярмо семинарской дисциплины; никак нельзя было предусмотреть, что эти господа напьются, чтобы быть наглее во время волнений, и смелее, чтобы объясниться с Экзархом Грузии и епископом Александром. Так вот какие эти восточные люди! А как феноменально они могут врать и упрямо замалчивать свою вину? Человек, который не знаком с этим народом, может даже не поверить некоторым фактам, которые характеризуют грузино-имеретин с этой стороны. Н. Булгаков».
Письмо аналогичного содержания Николай Иванович отправил тремя месяцами раньше в Новочеркасск своему другу и родственнику В.М. Позднееву. Там есть и такие строки: «<...> Для нас наступает теперь самое страшное и опасное время. Дело в том, что все грузины, с какими мне только ни приходилось говорить, были уверены, что семинаристы получат удовлетворение; эта уверенность, а также надежда на покровительство влиятельных князей необыкновенно воодушевляла наших семинаристов, которые так дерзко вели себя по отношению к Экзарху во время беспорядков. И вдруг после таких лазурных надежд такое мрачное разочарование!.. Ещё до бунта одному помощнику инспектора было прислано письмо, в котором ему и ректору угрожают кинжалом. <...> Вероятно, нас после объявления благочинным указа завалят письмами подобного рода. Многие из нашей корпорации запаслись револьверами. Что касается меня, то я считаю это последнее излишним: я уже давно примирился со своим положением и готов положить свою жизнь здесь за государственные интересы и честь России. Да и как убережешься от кинжала в г. Тифлисе, где за 25 рублей всякий кинто-лезгин с удовольствием из-за угла впустит кинжал в спину. Воля Божия!.. <...>» (РО РГБ, ф. 788, оп. 16, Е9, Ур. 42; предоставлено Е.А. Яблоковым).
Душевное отчаяние, обида на оскорбления и трагическое разочарование в людях, которых Н.И. Булгаков всеми средствами стремился наставить на путь истинный, звучит в этих письмах. Но в них отразились лишь эмоции, которые, наверное, привели к обостренным оценкам, определенным преувеличениям и необоснованным обобщениям. Наибольшее негодование автора вызывает не столько стремление учеников сбросить ярмо семинарской дисциплины, сколько их неискренность. Так, Н.И. Булгаков хорошо понимает, как тяжело молодому человеку жить с этим ярмом; он и сам это пережил. Но неискренность... Она не знает оправданий с точки зрения воспитанника КДА и преподавателя ТДС, который ищет духовной поддержки у своего учителя Н.И. Петрова — человека открытого и искреннего, у В.М. Позднеева. Вранье, обман, лукавство означает для Н.И. Булгакова отсутствие чести, которое несовместимо с настоящей духовностью — то ли религиозной, то ли гражданской. Понятно теперь, почему, побывав в трудных обстоятельствах и закалившись в них, Н.И. Булгаков решает стать миссионером, хотя в условиях Санкт-Петербурга, по мнению В.П. Рыбинского, «неважным» и «неподходящим». Возможно, он и в самом деле не обнаружил своих миссионерских способностей в столице, поскольку там не было большой необходимости кого-то убеждать, агитировать, обращать в православную веру.
Каким Н.И. Булгаков был миссионером в Новочеркасске на юге России, где и окончил свои дни, нам неизвестно, как неизвестно пока, были ли у него семья, жена, дети. Изменились ли его взгляды на методы преподавания в Тифлисской Духовной семинарии — также неизвестно. Но не исключено мнение, вполне вписывающееся в вышеизложенную гипотезу Д.В. Шленского: автором книги «Из воспоминаний русского учителя Православной грузинской духовной семинарии», изданной в Москве в 1908 г., вполне мог быть и сам Н.И. Булгаков. И эта книга, таким образом, вышла за два года до кончины автора. А его племянник М. Булгаков, во время работы над пьесой «Батум», внес название книги в свою записную книжку, обоснованно полагая, что это любопытное издание поможет усилить сцену исключения Сталина из семинарии, поскольку там дана уничтожающая критика «ректоров-монахов». Например (с. 4, 6), там есть и такие признания: «Не воспитание, не любовь, а развращение, ненависть и громадное горе внесли они (ректоры-монахи) с собою в стены Грузинской семинарии, а через это и во всю Грузию. <...> Без вины исключенные, и равно и все ученики грузины, под незаконным и жестоким гнетом неправды несправедливого начальства, уезжая в родные села, разносили с собою слезы, горечь и недовольство по всему Кавказу и Закавказью».
Эти и аналогичные строки были перед глазами Михаила Булгакова, как и, возможно, статьи и письма его дяди Николая Ивановича, когда в наброске к ранней редакции «Батума» (в «Материалах для речи ректора» пьесы «Пастырь») ее автор написал: «В то время как святая Русь тесным кольцом объемлет подножие монаршего престола царя помазанника и труженика, устремляющего ко благу обширную державу нашу, находятся среди честных граждан наших преступники, сеющие злые семена в отечестве нашем и до известной степени упрочившие посев сей. Лжеучители и развратители, кующие семена лженаучного материалистического движения, семена гибельной анархии, стремящейся разрушить все исконные основы человеческой жизни. Как самые мелкие струи злого духа, проникли они в некоторые поры нашей народной души... Как черви и тля, пытались они подточить основные корни жизни нашей — православие, самодержавие и народность... Но некоторые потерявшие головы, в особенности в среде чистой молодежи нашей, заразились от сих преступников и стали бредить и жить жалкими остатками рухнувших нигилистических... социал-демократических учений...», на что герой пьесы многозначительно ответил: «Аминь». Такое мог вполне говорить преподаватель ТДС Н.И. Булгаков «молодым еретикам», семинаристам в середине 1890-х гг. Это понял и «повторил» его племянник в пьесе, написанной спустя почти 30 лет после смерти своего дяди Николая Ивановича. В тексте же пьесы «Батум», в речи Ректора — высокого церковного иерарха, — не содержится по сути сугубо религиозных обвинений в адрес молодого отступника, изгоняемого семинариста. Так по отношению к какому государству обвиняется «драматургический» Сталин? Сам текст речи Ректора и содержит, как будто бы, прямой ответ: именно к Русской империи... Но анализ контекста хотя бы речи-статьи Н.И. Булгакова о баптизме дает основания со всей определенностью говорить о присутствии в ректорских филиппиках из «Батума» однозначного завуалированного подтекста. Бездуховность, неискренность, коварность заполитизированного, революционно-мятежнического баптизма (разумеется, и не только его) «<...> отдают, — читал, как представляется, Булгаков в речи своего дяди, — любое государство на разорение предводителям баптизма и делают его игрушкой в их руках; этой игрушкой кто-нибудь из наставников [или учеников] баптизма будет играть по своему усмотрению...». Так и произошло в действительности, которую хорошо знал и болезненно воспринимал Мастер: и не было уже Академии, и в бедности доживали свой век когда-то блестящие профессора-академики, но дух ее не переставал оказывать сопротивление назойливому абсурду. Так как единственным противовесом неосмысленному бытию всегда была духовность, во времена и места, покинутые ею, обязательно вселяется абсурд — воинствующий антипод смысла...
Ферапонт Иванович Булгаков был предпоследним сыном по убывающему старшинству в семье И.А. Булгакова. В автобиографии, написанной им при сдаче экстерном за курс гимназии, он сообщал: «Я родился 25 марта 1870 года. <...> В 1879 году отец мой переходит на службу в Орел. Этот год имеет важное значение в моей жизни: я поступаю в школу. <...> Из училища по заведенному порядку я перехожу в Орловскую семинарию. Верный семейным традициям (все мои братья учились хорошо и оставили хорошую репутацию в семинарии), я шел здесь в числе первых учеников и кончил курс со званием студента в 1890 году. Важный пробел в семинарском образовании составляет недостаток естественных наук. На что, впрочем, обращено в последнее время внимание высшего начальства проектом введения в курс семинарских наук медицины и практического садоводства. <...> По окончании курса семинарии, следуя тому примеру, что для успешного исполнения обязанностей, принятых человеком на себя, необходима любовь к ним, я решил поступить в Университет, о чем довожу до сведения начальства». О дальнейшей судьбе Ф.И. Булгакова известно из писем С.М. Позднеевой-Булгаковой: «На 3 курсе медицинского факультета Университета Ферапонт женился, бросил учебу и получил место псаломщика во Мценске и теперь уже там. Вот тебе и прости-прощай Университет!» Однако в университет Ферапонт вернулся, благодаря заступничеству брата С.М. Булгаковой, А.М. Позднеева, профессора Санкт-Петербургского университета. Дальнейшие этапы его биографии неизвестны, кроме года кончины в возрасте 50 лет в Саратове.
И совсем немного известно о семье самого младшего брата отца писателя, Сергея Ивановича Булгакова, получившего и церковное и музыкальное образование. Он был учителем пения и регентом хора во Второй киевской гимназии, где тогда в приготовительном классе учился его юный племянник Михаил. Брату же будущего писателя, Николаю, он стал крестным отцом. Здесь приведем сведения о С.И. Булгакове из его послужного списка, выписка из которого любезно предоставлена киевлянином Д.В. Шленским: «Коллежский секретарь Сергей Иванович Булгаков. Надзиратель за учениками общей ученической квартиры Киевской 2-й гимназии, родившийся 30 июля 1873 г., православного вероисповедания, знаков отличия не имеет, содержания получает в год: жалование на должности надзирателя — 350 руб., квартирных — 300 руб., за уроки пения и управление церковным хором — 700 руб. и за репетиторство — 500 руб. Итого: 1850 руб. Женат на дочери священника Ирине Лукиничне Цитович, детей нет, жена исповедания православного. Окончил полный курс в Киевской Духовной академии и от Совета оной получил диплом от 2 июля 1897 года за № 633 об утверждении его в ученой академической степени Кандидата Богословия. Его Преосвященством епископом Орловским назначен учителем Закона Божия в начальное училище при Орловском мещанском приюте, в каковой должности без прав действительной службы состоял с 10 октября по 2 декабря 1887 года. Избран на должность Городского Секретаря, и г. Орловским губернатором утвержден в этой должности; предложением г. директора Киевской 2-й гимназии от 6 ноября 1897 года за № 2102 определен на должность учителя пения и регента церковного хора Киевской 2-й гимназии с 1 декабря 1897 года. Г. Орловским губернатором уволен, согласно прошению, от должности секретаря Орловской Городской думы с 2 декабря 1897 года. Предложением г. попечителя Киевского Учебного Округа от 3 января 1898 года за № 44 назначен исполняющим должность надзирателя за учениками общей ученической квартиры Киевской 2-й гимназии с 1 января 1898 года. Резолюцией Высокопреосвященного Митрополита Киевского от 11 июля 1898 года за № 1252 определен вольнонаемным преподавателем Закона Божьего и церковного пения в приготовительный класс 2-го Киевского женского училища духовного ведомства и преподавателем Закона Божьего в Образцовой при нем школе с 11 июня 1898 года. Высочайшим приказом по гражданскому ведомству от 1 июля 1899 года за № 50 утвержден в чине коллежского секретаря по степени Кандидата Богословия, со старшинством с тысяча восемьсот девяносто восьмого года января первого. Избран репетитором учеников общей квартиры с 16 августа 1898 года. Резолюциею Высокопреосвященного Митрополита Киевского и Галицкого от 4 июня 1902 года, уволен, согласно прошению, от должности преподавателя 2-го Киевского женского училища духовного ведомства с 1 июля 1902 года. Умер в клинике Университета Св. Владимира после тяжелой операции 25 ноября 1902 года».
С.И. Булгаков мало прожил: он скончался в возрасте почти 30 лет и был похоронен на киевском Байковом кладбище, «заняв» первое место в могильной ограде, куда через пять лет ляжет его старший брат Афанасий под «черный мраморный крест». А тогда А.И. Булгаков посчитал родственным долгом пригласить его вдову, Ирину Лукиничну Цитович (Булгакову), жить в свой дом. Она, по профессии акушерка, принимала при рождении последнюю из дочерей брата, Елену (Лёлю). Все последующие годы она занималась Лёлей — своей любимицей. И.Л. Булгакова, по воспоминаниям близких, «была брюнетка» (прислуга, по этой причине или по какой-то иной, звала ее «черной барыней»). Старшие дети не любили тетку, они прозвали ее «Муик» (так Ирина Лукинична звала племянницу, с которой жила в одной комнате). А шутник Михаил даже однажды «убил» ее в своей домашней пьесе «Поездка Ивана Павловича (врача Воскресенского. — Б.М.) в Житомир». Сюжет ее такой: Иван Павлович поехал из Киева в Житомир к тяжелобольному, но не на поезде, а, по совету Кости (двоюродного брата Михаила. — Б.М.), в автомобиле. По дороге автомобиль сломался. Пациент умер. Иван Павлович с револьвером врывается в столовую и целится в Костю. Тот ныряет под стол, и пуля попадает в Муика, которая со словами «Пианино Лёле!» умирает...». Об остальных родственниках А.И. Булгакова из семьи Ивана Авраамиевича пока ничего не известно, кроме краткой весточки о младшей дочери в семье старших Булгаковых — Анне Ивановне. Она была замужем за Т. Перетятковичем — директором гимназии в г. Курске и жила с семьей там же.
Семья Булгаковых (старших). 1880-е гг. Слева направо, сидят за столом: Афанасий, Михаил, Ферапонт, Иван Авраамиевич, Анна, Петр, Олимпиада Ферапонтовна Иванова (Булгакова); стоят: Николай, Елена; впереди сидят: Сергей, Софья. (Атрибуция Ю.М. Кривоносова)
Иванова (Булгакова) Олимпиада Ферапонтовна. 1891 г.
Булгаков Афанасий Иванович. 1890-е гг.
Булгаков Петр Иванович, глава Русской Миссии в Токио, настоятель церкви Русского посольства в Японии. 1910-е гг. (Архив Ю.М. Кривоносова)
Братья и сестры Булгаковы (младшие). 1910 г. Слева-направо: Надя (сидит с кошкой), Вера, Ваня, Костя (двоюродный брат — «японец»), Варя, Коля; справа их знакомый Борис Богданов
Позднеева (Булгакова) Софья Матвеевна. 1890-е гг. На обороте оригинала фотографии надпись: «От непокорной дочери Софьи Булгаковой. 25 июня 1894 г. Орел.» (Архив А.А. Позднеева, предоставлено Е.А. Яблоковым)
Булгаков Петр Иванович и Позднеева Софья Матвеевна. 1890 г. Этот снимок сделан незадолго до свадьбы будущих супругов Булгаковых.
Семья Позднеевых. 1886 г. Фото к 70-летию главы семейства протоиерея Орловской Сретенской церкви о. Матвея Позднеева. Слева направо сидят: Алексей Матвеевич (1852—1920), востоковед, профессор С-Пб. университета, его жена Ольга Константиновна, Матвей Автономович (1816—1892), его жена Анна Дмитриевна (ур. Попова, 1828—1906), их дочь Надежда Матвеевна (1846—1919); стоят: Дмитрий Матвеевич (1865—1937), востоковед и китаист, Евгения Матвеевна (1851—1924), Владимир Матвеевич (1860—1929); впереди сидят: Вера Матвеевна (1862—1920) и Софья Матвеевна (в замужестве Булгакова, 1866—1943)
Рыбинский Владимир Петрович. 1900-е гг.
Сестры Булгакова и их друзья — персонажи костюмированного дачного спектакля «Девочка с сачком». 1910 г.
Джугашвили Иосиф (Сосо). 1894 г.
Петров Николай Иванович. 1900-е гг.
Семья Булгаковых с родными и знакомыми. 1908 г. Слева направо, сидят: С.Н. Давидович, Варвара Михайловна, Ваня. И.Л. Цитович (Булгакова), перед ней Лёля (Елена), далее неизвестная, Михаил; стоят: Коля, Варя, В.И. Давидович, Вера, Татьяна Лаппа, Костя (?), Сергей Язев, Надя, Илария (Лиля) Булгакова. (Атрибуция Д.В. Шлёнского)
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |