Карум Леонид Сергеевич родился 7 декабря (ст. стиля) 1888 г. в г. Митаве в семье отставного поручика Курляндской губернии (Латвия). В своих мемуарах он ссылается на метрику, составленную 8 января 1909 г.: «...метрика говорила о том, что <...> мой отец был лютеранином, моя латинская фамилия Карум — по латышски «дорогое», могла в спешке сойти за латышскую». (Это впоследствии помогло Л.С. Каруму зимой 1918 г. получить латышский паспорт, где его записали как «Karums»).
Дочь Л.С. Карума, Ирина Леонидовна, впоследствии уточняла: «Отец мой был немецкого происхождения, его отец был чистокровным немцем, но никогда не жил в Германии и был выходцем из рижских немцев; в Риге жили его брат и две сестры — Эльза и Анна, одна из которых была старой девой, а вторая была женой директора гимназии, в которой учился мой отец. Мать моего отца (моя бабушка), Миотийская Мария Федоровна, была чистокровная русская; она была 16-м ребенком в семье управляющего имением под Бобруйском. Дед, офицер Варшавского полка, познакомился с будущей женой, приехав в гости к владельцу имения. Но по положению того времени офицер этого полка мог жениться только на девушке из знатной семьи. Дедушке пришлось оставить службу, выйти в отставку, после чего он женился на любимой. Мой отец их первенец. <...> Коля Судзиловский, который был в доме Булгаковых, это двоюродный брат моего папы, сын родной сестры папиной мамы — Варвары Федоровны Судзиловской (в девичестве Миотийской). Жили они в Житомире. А Гладыревский — тоже папин двоюродный брат, сын тети Ани и ее мужа Гладыревского (директора гимназии), которые переехали из Риги в Москву».
Так оказалось, что некоторые обитатели и завсегдатаи дома на Андреевском спуске состояли с М.А. Булгаковым если не в родстве, так в свойстве: Николай Леонидович Гладыревский, ставший врачом, был другом семьи, некоторое время, по его собственным словам, помогал Булгакову в его практике, а если было необходимо, то и лечил его. Ходил в дом и его брат Юрий (Георгий) Леонидович Гладыревский, обладатель приятного баритона. Забегая несколько вперед, приведем воспоминания Н.Л. Гладыревского, касающиеся героев и прототипов романа «Белая гвардия» и пьесы «Дни Турбиных»: «Мой брат пел «Эпиталаму», ухаживал за Варей. Был он в то время бывшим офицером; они пропадали где-то вместе с Михаилом, у них были какие-то общие дела. <...> Но я ничего не знал про это, и никто не знал. Брат мой — это Шервинский в «Белой гвардии» и потом в пьесе... А Лариосик — это мой двоюродный брат, Судзиловский. Он был офицером (?) во время войны, потом демобилизовался, пытался, кажется, поступить учиться. Он приехал из Житомира, хотел у нас поселиться, но моя мать знала, что он не особенно приятный субъект, и сплавила его к Булгаковым. Они ему сдавали комнату...» (и когда через несколько лет в «Белой гвардии» Елена пояснит раненому Алексею явление Лариосика — «Сережин племянник из Житомира» — это будет относиться уже к кузену Л.С. Карума, Николаю Судзиловскому, очень похожему на героя романа).
Сам же «дядя племянника» вспоминает об этом: «В декабре месяце (1918 г. — Б.М.) появился у нас Коля Судзиловский. Он решил продолжать обучение в университете. Но был уже не на медицинском, а на юридическом факультете. Дядя Коля (отец племянника, дядя Л.С. Карума; по другим данным его звали Василием Михайловичем. — Б.М.) просил Вареньку и меня позаботиться о нем. Мы, обсудив эту проблему с нашими студентами, Костей, Колей и Ваней, предложили ему жить у нас в одной комнате со студентами. Но это был очень шумный и восторженный человек. Поэтому Коля и Ваня переехали скоро к матери, где она жила с Лелей на квартире у Ивана Павловича Воскресенского. А у нас на квартире остались невозмутимый Костя и Коля Судзиловский».
Но вернемся к краткому жизнеописанию Леонида Сергеевича. Его семья переехала к родственникам на Украину в Житомир. Сотрудник киевского музея писателя, литературовед С.П. Ноженко, публикуя мемуары Л.С. Карума, так пишет об их авторе: «<...> С душевной болью и чувством горечи размышлял на склоне лет Леонид Сергеевич о своих нерастраченных интеллектуальных возможностях, загубленных «грозной историей» планах. Он пишет «горестные заметки», то есть собственное жизнеописание, более трех тысяч страниц рукописи с названием «Моя жизнь. Рассказ без вранья». Это пронзительно откровенное повествование «о времени и о себе», насыщенное обилием лиц, исторически важных и просто родственников, друзей и знакомых, полное событий, социально-значимых и приватно-интимных. И над всем этим богатым жизненным материалом — образ автора, много видевшего, знающего, накопившего благодаря своей цепкой и острой памяти, а еще пунктуально достоверного и всегда непоколебимо уверенного в правоте своих оценок. Можно с уверенностью утверждать, что сбылось предсказание гимназического учителя Базилевича, обещавшего Леониду Каруму карьеру придирчивого литературного критика. Прав был учитель!..»
Добавим: он одновременно и ошибался в своих пророчествах. Леонид выбрал карьеру военно-юридическую и преподавательскую — специальности, пригодившиеся ему до конца жизни. А начиналась его сознательная жизнь в старинном Житомире, на берегах реки Тетерев, в уездном городе Волынской губернии Малороссии. В своих мемуарах Л.С. Карум вспоминает о своих первых впечатлениях о житомирской жизни в 1900-х гг.: ««...Какой хороший климат в этом городе! Летом жарко, дожди сильные и теплые... А ночи темные, с яркими звездами. Зимой снега много, он не тает, а лежит белыми сугробами... Как прекрасна весна, когда цветет сирень и белая акация! А цветет она на всех улицах, во всех усадьбах. Весь город полон аромата. <...> Когда я приехал в Житомир, в нем было 80 тысяч жителей. Население по своему национальному составу было разнообразно. Русских — тридцать три тысячи. В то время разделения на русских и украинцев не было. До приезда в Житомир я ничего не знал об украинском языке. Но вскоре я заметил, что не понимаю языка, на котором говорят... крестьяне. Городское простонародье я понимал хорошо, но что это был за язык... Смесь русского с украинским. Этот местный диалект испытывал и влияние еврейского жаргона. Например, считалось обязательным употреблять личное местоимение при глаголе. Поэтому, вместо «прошу вас», обязательно говорили «я вас прошу»».
Причиной переезда семьи Карумов из Риги в Житомир была ранняя смерть отца, оставившего семью с двумя детьми совершенно без содержания. Матери Леонида и его брата, Марии Федоровне, как вдове офицера, помог устроиться на место сиделицы в винной лавке на Сенной площади ее родственник Василий (по другим данным — Николай) Николаевич Судзиловский (муж сестры — «дядя Коля»), служивший в губернском присутствии по вопросам воинской повинности. С.П. Ноженко пишет: «...Большой социальной группой житомирчан были евреи. Винная лавка, в которой мать Карума служила сиделицей, — «маленький островок» среди моря еврейского населения, селившегося вокруг Сенной площади, и Леонид Карум, наблюдая со стороны экзотический образ жизни, подробно и наглядно, с помощью ярких примеров изображает быт и нравы этой группы населения: «Евреев в городе было больше, чем русских, — 34 тысячи. Но казалось — их еще больше, так как их образ жизни, общительный и суетливый, и занятие торговлей вело к тому, что они постоянно находились на улицах, в лавках, на базарах. Целую неделю все кругом кишело, как муравейник. Но вот в пятницу, с началом сумерек наступал шабаш, все лавчонки и склады запирались, работа и суета прекращались. На другой день, в субботу нашу окраину, да и весь город охватывала странная тишина. Базара не было, лавчонки были закрыты. Пожилые и уважаемые евреи шли в синагогу и проводили там целое утро, одевшись в полосатую шаль и читая вслух Талмуд. <...> В субботу вечером начиналось семейное гулянье. Мужчины одевались в длинные черные сюртуки, женщины надевали старинные пестрые шелковые и атласные платья. У замужних на голове был туго натянут шелковый черный парик, простроченный белым швом, который должен был имитировать пробор. Гуляли парами, впереди взрослые, сзади подростки и дети. Муж и жена шли под руку. Кто был побогаче и хотел себя показать, шел в центр города на Бердичевскую улицу и на бульвар. <...>».
«Сочно, колоритно, со знанием дела выписывая еврейский образ жизни, — продолжает свой комментарий С.П. Ноженко, — первое знакомство с которым состоялось именно в Житомире, и поэтому особенно памятно, Леонид Карум подытоживает: «Каково же было отношение к евреям христианского населения? Крестьяне относились к евреям в общем без злобы, хотя, согласно украинскому нраву, иронически и насмешливо. Но они свыклись с тем, что среди них живут евреи, знали их характер и заранее знали и были уверены, что при первой возможности еврей их надует и обманет, вытянув из них денежки, и считали такое положение естественным, извлекая из еврейского окружения известную выгоду, так как имели в их лице скупщиков, посредников и торговцев. Интеллигенция русская была неоднородна и относилась по-разному: чиновничество, дворянство, офицерство пренебрегало евреями, молодежь же, в особенности многие группы студенчества, старались подчеркнуть отсутствие разницы между русским и евреем... Интеллигенция польская относилась определенно плохо, с явным презрением». Так Л. Карум констатирует суть национального вопроса в крови, не заботясь о политических страстях вокруг обозначенной темы», — заключает исследователь.
Главным занятием житомирской жизни Леонида Карума была учеба во 2-й гимназии, которую он закончил в 1906 г. с золотой медалью. Это было «красивое трехэтажное каменное здание на Пушкинской улице близ красивого бульвара. <...> Было нечто особое в организации гимназии. Обе житомирские гимназии имели «почетных попечителей». Почетным попечителем житомирской 2-й гимназии был француз барон де Шануар. <...> При гимназии было организовано благотворительное общество, члены которого вносили взносы, устраивали благотворительные базары, маскарады, концерты в пользу неимущих гимназистов. Кроме того, за нескольких гимназистов вносили плату барон де Шануар, житомирский архиерей, знаменитый Антоний Волынский, и, вероятно, католический епископ имел своих стипендиатов. Все это вместе взятое приводило к тому, что большинство нуждающихся получали бесплатное обучение. В житомирской гимназии, как и в рижской, я учился с удовольствием, в общем хорошо». Пожалуй, самым ярким впечатлением житомирской жизни Леонида Карума стало посещение театра во время оперных сезонов. С просмотра лучших спектаклей рождается увлечение оперным искусством, оказавшееся прочно устойчивым, сохранившееся до конца дней. «С Житомиром для Л.С. Карума связан «важный и большой этап жизни», — завершает свою публикацию С.П. Ноженко, — житомирские впечатления, разнообразные по характеру и значимости, от строго научных, скорректированных гимназическими наставниками, до субъективных, приобретенных личным опытом, сформировали его сознание и мировоззрение. Этот город смог дать Леониду Каруму все, что необходимо для интеллектуального развития. Именно в Житомире он впервые почувствовал себя взрослым, способным на самостоятельные поступки и ответственность за них. <...>».
Леонид Карум учился хорошо и успешно закончил 2-ю житомирскую гимназию, но уже тогда проявились его весьма честолюбивые черты характера: Карум все время пытался хотя бы на шаг опережать своих сверстников. Это его стремление сразу стало заметно с первых же месяцев службы в российской армии. Дело в том, что Карум поступил в 1-е Киевское Константиновское военно-пехотное училище 17-ти лет от роду, хотя вступительным возрастом считалось 18 лет. В училище он получил все возможные воинские звания, и в 19 лет стал подпоручиком — самым младшим по возрасту среди всего выпуска. Окончил он училище на «отлично», по 1-му разряду, и за это Каруму был дарован «год старшинства» в звании подпоручика, что давало ему право быть представленным к очередному званию не через четыре, а через три года. С окончанием в 1908 г. Киевского училища Леонид Карум вернулся в Житомир, где был зачислен на должность помощника начальника строевой команды и адъютанта 4-го батальона в 19-й Костромской пехотный полк. Честолюбивые планы на будущее у него, пожалуй, осуществились: в 1911 г. 22-х лет от роду Каруму было присвоено звание поручика, которое, как правило, получали в 24 года. Быстрое продвижение по службе было обусловлено разницей в один год с сокурсниками и дарованным «годом старшинства» — карьерной «форой».
Но и на этом поручик Карум не успокоился, а решил поступить в Академию Генерального штаба, которая давала ему возможность обеспечить получение, спустя некоторое время, генеральских погон. Но чтобы, по законам Российской империи, иметь право держать вступительные экзамены в любую военную академию, каждый офицер должен был прослужить три года в строю. После трех лет строевой службы немногие из офицерской среды готовы были к вступительным экзаменам. Однако Карум решил попробовать поступить в Академию Генштаба с первого захода, что он и пытался осуществить в 1911 г. Авантюра не удалась, и Леонид Карум переориентировался на Военно-юридическую академию, куда принимали лишь с выслугой в четыре года. В эту Академию, находящуюся в Петербурге, ему удалось-таки поступить в 1912 г. Александровская Военно-юридическая академия была кастовым учебным заведением, готовившим строго ограниченное число офицеров для работы в гарнизонных и военно-полевых судах. Конкурс в академию был большой, поскольку принимали не более 30 человек в год. Срок обучения в академии был трехлетний: два года офицеры изучали гражданское право, и год — военное. Леониду Сергеевичу Каруму пришлось изучать военно-уголовное законодательство и судопроизводство, историю военного и церковного права, судебную медицину, политэкономию и другие науки.
Первая мировая война нарушила планы Карума, проучившегося в академии два года. По распоряжению Николая II военные академии были закрыты, а их преподаватели и воспитанники отправились на фронт. Леониду Каруму пришлось вернуться в свой полк, выступивший в Галицию против австро-венгерских войск. В 1914—1916 гг. 19-й Костромской пехотный полк участвовал во взятии Львова и штурме Кракова, боях на Сане и Дунайце, под Холмом и скробовских боях. Был ли при этом поручик Карум, неизвестно, но боевой орден Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом он получил. В марте 1916 г. Карум подал прошение о переводе его, специалиста права, имеющего небольшой служебный опыт в области военной юриспруденции, на преподавательскую работу. Леониду Сергеевичу хотелось вернуться в Киев, в свое военное училище, в котором он рассчитывал получить должность преподавателя законоведения. Прошение было удовлетворено, и 20 апреля 1916 г. уже капитан 19-го пехотного полка Карум был прикомандирован к 1-му Киевскому Константиновскому училищу, которое и заканчивал. Новоиспеченный законовед был радушно принят в старую учительскую семью: большая часть преподавателей являлась выпускниками училища в разные годы. Сохранилась групповая фотография преподавателей, выпускников и воспитанников училища, датируемая 1 декабря 1916 г., где Л.С. Карум снят еще в полковой форме.
Ровно год Леонид Сергеевич Карум проработал в училище. За этот год в его жизни произошли значительные изменения: он познакомился с Варварой Афанасьевной Булгаковой (см.), на которой вскоре женился, стал одним из известнейших «революционных» офицеров Киева, наконец, возобновил обучение в открытой вновь Александровской Военно-юридической академии. После Февральской революции, в начале марта 1917 г., Леонид Карум принял активное участие в создании демократических органов управления в Киеве. Он стал одним из руководителей Совета офицерских и солдатских депутатов, членом Исполнительного комитета общественных организаций Киева, считавшимся одной из трех властей в городе и на Украине в целом. Как влиятельному «революционному» офицеру, члену исполкома, Л.С. Каруму было поручено доставить в Петроград бывшего командующего Юго-Западным фронтом генерал-адъютанта Николая Иудовича Иванова, который пытался спасти от гибели монархию в России. С этим заданием Леонид Карум справился весьма успешно, о чем получил соответствующее удостоверение. По возвращении в Киев 24 (11) марта 1917 г. в Совете военных депутатов он сделал подробный доклад о своей поездке (это было напечатано в газетах), а спустя полвека вспоминал так: «...10 марта, придя на заседание в исполком, я застал его президиум в явном смущении. Оказывается, в Киев прибыл в своем вагоне Иванов. <...> Сборы были недолгие. На следующий день мы с юнкерами приехали на станцию Киев — 1. Я представился генералу Иванову: — Ваше Высокопревосходительство, я назначен сопровождать Вас в Петроград, в Таврический дворец, в распоряжение Временного правительства. — Иванов ничего не ответил. <...> Я попросил Иванова одеться и выйти. Мне хотелось выразить старому генералу всю мою симпатию к нему и показать, что не все из окружающих являются его врагами. Я взял его руку, наклонился и хотел поднести ее к губам. Иванов перепугался и заговорил: — Что вы, что вы! <...> Я пошел искать военного коменданта».
Революционная звезда Карума продолжала ему светить во всех начинаниях. Конституционно-демократическая партия выдвинула его на выборах в списке кандидатов во Всероссийскую Думу. Но думцем-кадетом он не стал. Сам Карум отвешивал комплименты социалистам, решительно отказавшись от ношения погон, сменив офицерский китель на солдатскую гимнастерку, а орден Святого Владимира — на большой красный бант. Сохранилась фотография преподавателей и воспитанников Константиновского военного училища, датируемая 1 апреля 1917 г. На ней Карум — единственный среди присутствующих одет в солдатскую форму без погон. Удача сопутствует Каруму, которого выбирают делегатом на Всероссийское совещание Советов и Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. Здесь, как делегату от Киевского гарнизона, Леониду Сергеевичу поручили держать речь, которая пользовалась успехом и была опубликована.
Шло время, события менялись как в калейдоскопе, и переменчивость любви толпы пришлось испытать и на себе и Леониду Каруму, который запутался в политике 1917 года и «вышел из моды». Леониду Сергеевичу вновь пришлось вернуться к вопросам военного законоведения и личной жизни. Весной 1917 г. он стал ухаживать за средней дочерью семьи Булгаковых, Варварой Афанасьевной. В написанных в 1940—1960-е гг. мемуарах Л.С. Карум пишет: «В доме Булгаковых на Андреевском спуске я бывал в феврале и марте почти ежедневно за исключением дней, когда совершенно не было времени. В один из мартовских вечеров Варенька вышла проводить меня на лестницу парадного входа этого удивительного дома, в котором Булгаковы жили и который был одновременно и одноэтажным (со двора), и двухэтажным (парадный ход), и трехэтажным (с улицы). Прощаясь с ней я сказал:
— Варенька, я люблю вас. Будьте моей женой.
Варенька ничего не ответила, но по всему я догадался, что она согласна. Я поцеловал ей руку и вышел. Варвара Михайловна Булгакова, моя будущая теща, приняла мое предложение очень настороженно:
— Да любите ли вы ее? — все спрашивала она.
Я хотел семейной жизни. Я хотел любить, но у меня не получалось. Но Варенька была прекрасная девушка, она доверилась мне, и это я понимал, хотя не всегда соблюдал это доверие. После того как я сделал предложение, Варвара Михайловна пригласила меня обедать у них. Я приезжал к ним вечером в совершенном изнеможении. Уходил поздно, а утром надо было снова вставать в семь часов. После того как я сделал предложение, дела пошли быстрее. Свадьба была назначена на 30 апреля. В воскресный день я пошел с Варенькой на Крещатик и купил там два хороших золотых кольца семьдесят четвертой пробы. На одном я дал написать «Варвара», на другом «Леонид» и поставил число нашей помолвки — 27 марта 1917 года. Мне теперь пришлось поближе познакомиться с семьей Булгаковых. Приехал в отпуск старший брат Вареньки, Михаил — военный врач. Он отнесся ко мне очень официально и сухо. У него оказался хороший голос — бас. Он немного играл на пианино и, наигрывая, пел арию Дон-Базилио из «Севильского цирюльника» и арию Мефистофеля из «Фауста»... Он служил где-то в Смоленской губернии... Приехала из Москвы старшая сестра Вареньки, Надежда. Ее муж, Андрей Земский, приехал вслед за Надей, получив документы об окончании университета, и тотчас же стал хлопотать о поступлении в Киевское артиллерийское училище, так как должен был отбывать военную службу. Он был принят; прием был 1 апреля, курс был шестимесячный. Когда в апреле месяце состоялась торжественная демонстрация, он стоял в рядах Киевского Николаевского артиллерийского училища».
В апреле Карум женился на сестре Михаила Афанасьевича Варваре Булгаковой и стал зятем будущего писателя. При этом он рассердил близких Варвары Афанасьевны, явившись на свадьбу при всех орденах и с красной повязкой на рукаве, а не в строгом черном костюме жениха... Венчал жениха и невесту священник М.С. Гросс. Свадьба была блестящей, молодожены даже прокатились по Киеву в белой карете — неслыханная роскошь по тем смутным временам. Варвара любила Карума, она стояла за него горой, и хотя Булгаковы и недолюбливали зятя, с чувствами Варвары им приходилось считаться. Вскоре после свадьбы молодые уехали в Петроград, где возобновила свою работу Александровская Военно-юридическая академия. Леониду Сергеевичу для получения полного академического образования не хватало одного курса, на котором как раз изучались военно-юридические дисциплины. Кроме того, в связи с началом Первой мировой войны ему не удалось сдать экзамены на получение звания гражданского юриста. Таким образом, учебные и личные дела теперь полностью поглотили время Леонида Карума. Леониду Сергеевичу пришлось быть свидетелем исторических событий Октябрьского переворота и кровавых юнкерских боев в Петрограде и Москве. По счастливой случайности, Карума и Варвару Булгакову обошли стороной эти беды. Уже в декабре 1917 г. Леониду Сергеевичу удалось закончить Военно-юридическую академию и стать полноценным специалистом в области военного права. Вскоре Карумы перебираются в Москву, где Леонид Сергеевич должен был сдавать выпускные экзамены на юридическом факультете Московского университета. Испытания Карум прошел успешно, а потому, в соответствии с решением университетской комиссии от 24 (11) апреля 1918 г. № 82, был признан юристом не только с высшим военным, но и с высшим гражданским образованием. Так на офицерском кителе Карума появились нагрудные знаки за окончание Военно-юридической академии и Московского университета.
Лишь в начале лета 1918 г. Варваре Афанасьевне удалось вернуться на Украину в Киев. Карум, испытывавший в то время неприязнь к большевикам, не хотел оставаться у них на службе, а Варвара Афанасьевна хотела вернуться домой. Они поселились в родительском доме на Андреевском спуске, 13, где уже жили вернувшийся из Смоленской губернии морфинистом Михаил Булгаков с женой Татьяной, Николай, Иван и Константин («японец») Булгаковы и их сестры Вера и Елена (Леля). Их мать, Варвара Михайловна, с новым мужем Иваном Павловичем Воскресенским жили неподалеку отдельно, к ним вскоре переехали ее младшие дети. В Киеве Карум поступил на службу в Ликвидационный отдел Военно-юридического управления Военного министерства правительства гетмана П.П. Скоропадского, что дало ему возможность значительно помогать при необходимости бюджету вновь собравшейся семье молодых Булгаковых: он в звании сотника, которое приравнивалось к званию капитана, получал обеспеченное государственное жалование и паек. Но радужных отношений между новоиспеченными родственниками, шурином и зятем, не наблюдалось: Михаил Булгаков и Леонид Карум с первых же дней почувствовали друг к другу взаимную антипатию, сохранившуюся навсегда.
Об этом периоде киевской жизни своего отца и дяди писала в 1980-х гг. дочь Л.С. Карума, Ирина Леонидовна, используя материалы семейной хроники: «...Папа был исключительно трудолюбивым, организованным и порядочным человеком; во всем он любил порядок; он не был скупым, но тратил деньги на нужные вещи, распределял их равномерно и никогда в жизни не имел долгов, чему научил и меня. Когда в 1918 году он с мамой жил одной семьей с Булгаковыми, он никак не мог согласиться с образом жизни дяди Миши и тети Таси, которые могли выбросить, как говорил папа, только что полученные деньги «на ветер». Жили ведь «одним котлом». Совершенно шокировал папу и прием Михаилом Афанасьевичем морфия! Теперь, когда у нас в стране открыто описывают состояние морфинистов, можете себе представить, что происходило с дядей Мишей; <...> как мог реагировать на это высокоинтеллигентный, спокойный, трудолюбивый папа, горячо любящий мою маму и старающийся оградить ее от подобных сцен! У него не укладывалось в голове, что работали сестры Михаила Афанасьевича, его жена, а он жил за их счет, ведя фривольный образ жизни! Конечно, в тот период отношения между папой и Михаилом Афанасьевичем были натянутыми, но мой отец <...> очень жалел тетю Тасю, к которой М.А. относился высокомерно, как к обслуживающему персоналу...».
Несмотря на естественные для семейного предания преувеличения (Михаил в это время — лето 1918 г. — уже имел хорошую частную практику врача-венеролога, а ассистировала ему жена Татьяна; есть натяжки относительно «одного котла», некой «фривольности» и др.), можно различить в этих характеристиках, дававшихся Л.С. Карумом Булгакову, отчасти и реальную основу.
Татьяна Николаевна рассказывала о том напряжении в отношениях, которое было порождено главным образом разницей привычек, укладов: «Помню, мы взяли у них с Варварой деньги в долг, а отдать сразу не смогли. Я принесла как-то кофе, французские булки, масло, сыр. Ну, Карум и сказал Варваре: «Вот они едят, пьют, а долг не отдают». Мы же ели в общей столовой — каждый ставил себе еду и ел...» Так «немецкий менталитет» и педантичность прибалта не совмещались с русской широтой и подчас безалаберностью киевлянина.
В это время события антигетмановского восстания и захвата Киева петлюровскими войсками, начавшиеся в основном на Правобережной Украине 14 ноября 1918 г., затронули и Леонида Сергеевича Карума, который в первую очередь оставался кадровым офицером, и лишь потом — военным юристом. К тому сроку Л.К. Карум уже состоял на учете в так называемой Астраханской армии, формировавшейся для борьбы с большевиками на Волге. Киевские добровольцы Астраханской армии, в связи с начавшимися событиями, вынуждены были перейти в действующие части. По своему желанию капитан Карум записался в Георгиевскую дружину, куда первоначально принимались кавалеры орденов Святого Георгия и Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом. Командовал дружиной генерал-лейтенант Георгий Ступин, бывший житомирский сослуживец Карума, возглавлявший в свое время 18-й Вологодский пехотный полк. Так Карум надевает форму русского офицера военно-судебного ведомства и в офицерской дружине в одно из своих последних по сроку службы дежурств сопровождает поезд с деньгами правительства гетмана Скоропадского.
Но все это продолжалось недолго. С приходом Петлюры Карум узнал, что он за «москофильство» и за службу в гетманских дружинах уволен с юридической должности в Ликвидационном бюро военно-судебных дел. И тогда капитан Карум решает уехать на Дон. Еще раньше Георгиевскую дружину вызвали на позиции против наступавших петлюровских войск. Карум счел возможным уклониться от посылки на фронт, для чего 2 декабря 1918 г. оформил, как родившийся на территории ставшей независимой Латвии, второе, латышское гражданство и получил латышский паспорт за № 2197. Теперь Леонид Сергеевич ничем не был обязан гетману Скоропадскому и его дружинам, а потому со спокойной (как он считал) совестью мог ехать в Причерноморье, занятое войсками Антанты.
Выехать из Киева Каруму удалось уже при петлюровцах (Украинской Народной Республике) лишь в конце декабря (по другим данным — в первых числах января 1919 г.). Сам Л.С. Карум вспоминал об этом так: «Итак, я был свободен и мог теперь думать об одном: «Как бы мне покинуть Киев и бежать на Дон». Я решил ехать на свой риск и страх. <...> Предполагалось, что я буду в дороге не более недели. А ехать мне надо на Одессу, там сесть на пароход до Новороссийска, а затем прямо явиться в Астраханскую армию. Варенька одобрила мои планы. В Киеве меня знали как противника украинцев еще по 1917 году, так что жизнь моя была в опасности. Я был поражен, когда узнал, что моя теща, Варвара Михайловна, шлет со мной на Дон своего младшего сына, Ваню. Она считала, что тут петлюровцы его мобилизуют, а у меня под крылышком на Дону он в большей безопасности. <...> Мне грустно было оставить Варюшу, но я был за нее спокоен: она была в кругу многочисленных родственников, матери, братьев и сестер, имела службу (В.А. Булгакова-Карум устроилась работать в Продовольственный комитет, размещенный в городской Думе. — Б.М.). Я думал, что скоро, через пару месяцев, я вернусь или Варюша ко мне приедет. <...> Одессу заняли французы и греки. Но я никого не боялся. Я был штатский человек, не еврей, не спекулянт. Через месяц после моей первой попытки уехать из Киева, 20 декабря 1918 года по старому стилю, мне удалось попасть на поезд, имеющий серьезные намерения направиться в Одессу. Но тут уже были не классные вагоны, а теплушки. Билетов никто не брал и никто ничего не платил. Со мной ехал Ваня Булгаков, 18 лет, у него был небольшой саквояж. <...> Мы ... подъехали к Одесскому вокзалу. Было уже утро, четвертое утро пути. И был сочельник 24 декабря 1918 года по старому стилю. В Одессе было все спокойно. В городе был порядок. Распоряжались французские и греческие войска, отсюда французский консул вел переговоры с Украинской Директорией. В городе не было слышно украинской речи, было все русское, старорежимное. Это были Рождественские праздники. <...> Пассажиров на пароходе было много. Пароход был полон. Все ехали к Деникину. Кубань казалась раем обетованным. Так можно было отдохнуть от непрошеной варварской украинизации, от ужасов большевизма, от национализации и экспроприации. 12 января мы приехали в Новороссийск».
Лишь в середине января 1919 г. путешественникам удалось добраться до штаба генерала Тундукова, возглавлявшего формирование Астраханской армии; там Л.С. Карум получил чин полковника и должность председателя военно-полевого суда, а Иван Булгаков был определён на службу в штаб армии в управление обер-квартирмейстера, но по ходу действия армии они расстались. В конце апреля 1919 г. Астраханская армия была расформирована, ее части вошли в состав соединений вооруженных сил Юга России. Там Леонид Сергеевич Карум в чине полковника занимал военно-юридическую должность при штабе 6-й пехотной дивизии Добровольческой армии, куда вошли все добровольцы-астраханцы. Однако из дивизии он был изгнан бывшим начальником штаба Киевского военного округа генералом Бредовым, хорошо помнившим «революционного» офицера Карума. Леониду Сергеевичу пришлось податься в Екатеринодар (теперь Краснодар), где он рассчитывал получить должность в находившемся там Киевском Константиновском военном училище. Начальник училища генерал Каланчев, знавший Карума со времен его учебы, без всяких условий принял Леонида Сергеевича на должность преподавателя права. Так Карум в июне 1919 г. вновь вернулся в Константиновское училище на преподавательскую работу.
13 августа 1919 г. состоялся переезд училища из Екатеринодара в Феодосию, где училище пробыло почти до самой эвакуации Крыма. Планировалось, что училище вскоре вернется в Киев, занятый частями Добровольческой армии, 31 (18) августа. Для выяснения состояния здания училища и его учебной базы в Киев с инспекцией был отправлен Леонид Карум. Уже 7 сентября (25 августа) он оказался в Киеве. Леонид Сергеевич забрал с собой в Феодосию жену Варвару Афанасьевну. С ними же, как свидетельствует он в своих мемуарах, выехал и Михаил Булгаков, получивший назначение на должность врача во Владикавказский военный госпиталь. А супруги Карум приехали в Феодосию 17 (4) сентября.
Инспекторская поездка Л.С. Карума показала, что «здание училища не пострадало, весь инвентарь цел, потому что в здании помещалось военное училище красных». Переезд из Крыма намечался на 15 октября — 15 ноября. Но он так и не состоялся. Положение на Крымском фронте осенью значительно ухудшилось, а к концу декабря 1919 г. стало угрожающим. Константиновцы приступили к обороне крымского перешейка, сражались под Перекопом. 3 февраля (22 января) юнкера училища были отведены на отдых к станции Джанкой, куда подтягивалось прибывшее из Одессы Сергиевское артиллерийское училище, юнкером которого был Николай Булгаков. С ним тогда Карум смог увидеться в последний раз. В апреле 1920 г. Киевское училище еще раз было вызвано на фронт. Но с ним не было уже Леонида Карума. На преподавательской работе он оставался недолго. Уже в апреле, когда юнкера ушли оборонять перешеек, он оставил училище. Свой поступок он объяснял тем, что сменивший Деникина Врангель признал существование независимых государств, в том числе и Латвии, а потому Карум теперь мог уклониться от службы у белых, в которых он якобы разочаровался. Трудно сказать, что является в данном случае правдой, но теперь Леонид Сергеевич занял должность военного представителя при латвийском консуле, а также принялся преподавать в гражданских учебных заведениях.
Тогда же, в апреле-мае 1920 г., Леонид Сергеевич сошелся с представителями крымской правительственной оппозиции, которые вскоре оказались одними из руководителей большевистского подполья. В то время положение крымских подпольщиков было не лучшим. По доносу провокатора, бывшего члена Совнаркома Украины Медведева, белые арестовали 14 руководителей большевиков Крыма. Кроме того, было взято и много лиц, подозревавшихся в сочувствии к красным. Карум был одним из немногих военных юристов, вставших на сторону арестованных. В последующем спасенные Карумом большевики предоставили ему несколько документальных свидетельств, отчасти доказавших в годы сталинских репрессий его «невиновность» перед Советской властью по обвинению в белогвардейщине. Бывший руководитель феодосийского райкома РКП(б) И. Каменский оставил Каруму «охранную грамоту», где, в частности, сообщил: «В Киевское ГПУ. <...> Я познакомился с Карумом во время моей работы в крымском подполье в 1919 году в городе Феодосии. Это был единственный офицер среди многих, с которыми мне приходилось сталкиваться по самому характеру своей подпольной работы, в котором я встретил человека, абсолютно лишенного белогвардейской идеологии, и отношения с которым я поддерживал не только в силу необходимости. <...> Карум был отставлен от должности преподавателя и демобилизован, после чего он стал работать в Феодосийском Уездном Кооперативном Союзе, и при Врангеле в армии совсем не служил. Одновременно как юрист Карум помогал и даже выступал в военных судах в качестве защитника по политическим делам. <...> Карум до суда надо мной (когда он еще не подозревал, что я большевик) часто и резко высказывался против белых, чем очень рисковал, ибо не знал, в конце концов, что такое я сам. В советское время я изредка встречал Карума, и всегда он производил на меня впечатление человека, вполне преданного своей советской работе и сочувственно настроенного...». Эти факты, благодаря свидетельству Каменского, в последующем не проверялись органами ГПУ и ОГПУ НКВД, что спасло Леонида Карума от расстрела.
После оставления белыми Крыма Леонид Сергеевич остался в Феодосии. Пришедшие красные его, как сообщника большевиков, не тронули. В Феодосии родилась его дочь Ирина. Уже зимой 1921 г. семье Карумов удалось вернуться в Киев на Андреевский спуск, позже переехать на Львовскую улицу; Леонид Сергеевич поступил на советскую службу. Долгое время он преподавал в Военной школе им. С.С. Каменева, созданной на базе Киевского Константиновского училища, затем перешел на должность военного руководителя Киевского института народного хозяйства (КИНХ). Л.С. Каруму удалось создать военную кафедру института, где он собрал многих именитых офицеров и генералов старой российской армии.
В 1929 г. Карум был арестован органами Киевского ОГПУ по обвинению в создании контрреволюционной офицерской организации. По этому делу по всему Советскому Союзу было привлечено около трех тысяч офицеров, когда-либо служивших в белых армиях. На основе сфабрикованных дознаний в ОГПУ было создано дело «Весна» и дело «бывших гвардейских офицеров». Леонид Карум проходил в ОГПУ как один из руководителей заговора «Весна». «Главарем» этого «дела» был «назначен» бывший генерал Владимир Ольдерогге, руководивший в то время Военной школой, где преподавал Л.С. Карум. В.А. Ольдерогге был в Гражданскую войну одним из руководителей разгрома Красной армией войск Колчака. Его «помощниками» ОГПУ «сделало» Карума и бывшего полковника Минина. Только в Киеве по этому «делу» было арестовано и осуждено около 300 человек. Каруму на сей раз благодаря «охранной грамоте» И. Каменского удалось выкрутиться, но материалы его следственного дела остались.
Вновь взяли Карума в 1931 году, когда он приехал в Москву и остановился у Земских на Б. Никитской улице, 46. О встрече на лестнице там с Михаилом Булгаковым Л.С. Карум вспоминает в своих мемуарах. Вместе с ним был арестован и А.М. Земский, муж Н.А. Булгаковой (см.), сестры писателя. Три года Карум отсидел в лагере под Мариинском, а затем поселился в Новосибирске, куда приехала и Варвара Афанасьевна с дочерью. Леонид Сергеевич устроился на преподавательскую работу, читал курс немецкого языка, а затем заведовал кафедрой иностранных языков в Новосибирском медицинском институте. В послевоенные годы Карум взялся за написание воспоминаний «Моя жизнь. Рассказ без вранья». После смерти в 1954 г. жены Варвары Афанасьевны Леонид Сергеевич стал вдовцом; но вскоре он снова женился, и у него появилась вторая дочь (Екатерина). Умер Леонид Сергеевич Карум в 1968 году, в возрасте 80 лет, и похоронен на Новосибирском кладбище.
С первых же дней появления романа «Белая гвардия» родственники и друзья Михаила Булгакова однозначно определили сходство между литературным персонажем Сергеем Ивановичем Тальбергом и супругом Варвары Булгаковой, сестры писателя, Леонидом Сергеевичем Карумом. Сам Карум тогда также узнал себя в Тальберге, что вызвало резкий протест в адрес Михаила Афанасьевича со стороны его сестры и ее мужа. В последующем эта история вылилась в острый конфликт, но, несмотря на это, Михаил Булгаков продолжал бывать у своей сестры Варвары и Карума, живших в Киеве в 1920-х гг. Отметим, что фамилия Тальберг взята Булгаковым не случайно. По данным исследователей — Я. Тинченко, Е. Яблокова и др., — в Киеве на Большой Подвальной (теперь Ярославов Вал) улице, 22, жила достаточно известная семья юристов Тальбергов. В разные времена представители этой семьи работали по юридической специальности во всех возможных государственных учреждениях города. Действительный статский советник В.Г. Тальберг был одним из тех, кто давал показания в ходе следствия по делу Бейлиса, за ходом которого следили в булгаковской семье. Последний из известных киевских Тальбергов, Николай Дмитриевич (1886—1967), в 1918 г., при гетмане П.П. Скоропадском, «отличился» настолько, что и петлюровцы и большевики обещали, что он закончит жизнь на виселице. Это был по-своему примечательный человек, «прославившийся» на весь Киев методами своей работы. Наверное, не было ни одной киевской газеты, которая так или иначе не упомянула бы его имя, и, кроме того, Н.Д. Тальберг был сотрудником популярной газеты «Киевлянин» в 1889—1910 гг., автором сотен статей — главным образом по вопросам права... При гетмане Скоропадском Николай Дмитриевич Тальберг занял высокий пост вице-директора Департамента полиции, не совсем отвечавший его служебному стажу. Департамент полиции, который по-украински назывался «Державна Варта», оставил после себя очень недобрую славу. Начальник этого департамента Н.А. Аккерман и его заместитель Н.Д. Тальберг в прессе постоянно обвинялись в коррупции, взяточничестве, неоправданных политических арестах, потакании различным заказным убийствам и бандитским группам. Естественно, об этом киевские газеты писали не раз, обвиняя в основном Николая Тальберга, который считался главным виновником разгула преступности. Какое влияние имела такая «слава» вице-директора полиции на Булгакова, сказать сложно. Но факт существования реального Тальберга или Тальбергов писателю был известен, это не вызывает никаких сомнений: как видно из романа «Белая гвардия», он очень внимательно читал газеты и должен был знать это скандально громкое имя.
В романе «Белая гвардия» (и позднее в пьесе «Дни Турбиных») Булгаков представил Сергея Тальберга отрицательным героем. Человеком, нечистоплотным во взглядах, карьеристом, нечестным со своей семьей, и в первую очередь — с Еленой Васильевной Турбиной, вышедшей за него замуж всего полтора года назад. «Мерзавец он. Больше ничего! — сам себе сказал Турбин в одиночестве и через комнату и переднюю от Елены. Мысли Елены передались ему и жгли его уже много минут. — Мерзавец, а я действительно тряпка. Если уж не выгнал его, то, по крайней мере, нужно было молча уйти. Поезжай к чертям. Не потому даже мерзавец, что бросил Елену в такую минуту, это, в конце концов, мелочь, вздор, а совсем по-другому. Но вот почему? А черт, да понятен он мне совершенно. О, чертова кукла, лишенная малейшего понятия о чести! Все, что ни говорит, говорит, как бесструнная балалайка1, и это офицер русской военной академии. Это лучшее, что должно было быть в России...», — такой, скажем прямо, нелестной характеристикой наградил Сергея Ивановича Тальберга, супруга Елены, ее брат и шурин ее мужа Алексей Турбин. В романе Тальбергу приданы достаточно несимпатичные черты: «<...> Тальберг очень сердился при каждом разговоре о политике. <...> У Тальберга тотчас показывались верхние, редко расставленные, но крупные и белые зубы, в глазах появлялись желтенькие искорки, и Тальберг начинал волноваться. <...> У Тальберга, Сергея Ивановича, была неподходящая, неудачливая звезда. Тальбергу было бы хорошо, если бы все шло прямо, по одной определенной линии, но события в это время в Городе не шли по прямой, они проделывали причудливые зигзаги, и тщетно Сергей Иванович старался угадать, что будет. Он не угадал. <...>».
Кем был Тальберг из «Белой гвардии»? Как свидетельствует роман, это был прибалт немецкого происхождения, армейский капитан со значком университета и академии. Весной 1917 г. Сергей Тальберг женился на сестре Турбиных Елене. Тогда же он впервые проявил свою способность приспосабливаться: «В марте 1917 года Тальберг был первый, — поймите, первый, кто пришел в военное училище с широченной красной повязкой на рукаве». От лица Военно-революционного комитета Тальберг арестовал контрреволюционного генерала Петрова, тогда же выступал против деятельности Украинской Центральной Рады. В 1918 г. Сергей Тальберг стал одним из активных участников гетманского переворота, затем служил сотником в военном министерстве правительства Скоропадского, с которым бежал в Германию. Последний штрих к мнению писателя о Тальберге — письменное извещение подруги Елены Турбиной о женитьбе Тальберга (при оставленной в «Городе» живой жене) в Варшаве на Лидочке Герц.
Насколько эта литературная биография Тальберга соответствует реальному жизненному пути Карума? Биографические данные во многом сходны, но не во всем. Леонид Карум не участвовал в гетманском перевороте на Украине, не бежал в Германию и не бросал свою супругу Варвару Булгакову-Карум. Во время гетманского переворота Карум вместе с женой находился в Москве, в конце 1918 года оставался в Киеве, и лишь на рубеже декабря 1918 г. — января 1919 г. он покинул город, поехал через Одессу и Новороссийск на Дон, чтобы пробраться в Добровольческую армию генерала Деникина. Несмотря на эти расхождения, литературный портрет Тальберга весьма похож на Леонида Сергеевича Карума...
Добавим еще несколько штрихов к биографии Л.С. Карума. Повествуя о своей жизни в «...Рассказе без вранья», он зачастую останавливается и на весьма сомнительных местах, давая себе характеристику не с лучшей стороны. Впрочем, может быть, это кажется ему нормальным, героическим... Вот что охотно рассказывает о своей родне юрист и педагог про киевское время после внезапной смерти его тещи, В.М. Булгаковой-Воскресенской (за четыре года до этого вышедшей вторым браком за друга их семьи, врача И.П. Воскресенского): «Смерть Варвары Михайловны не слишком огорчила Ивана Павловича, и, видимо, он был не прочь снова жениться. <Кандидатурой к этому оказалась падчерица Вера>. Такой быстрый переход от матери к дочери возмутил Вареньку и Лелю, и обе они заявили Ивану Павловичу, что в случае приезда Веры к нему, они обе уйдут от него... Из Симферополя <Вера> приехала довольно драной. Когда она оправилась к следующему, 1923-му году, я, памятуя старое, стал немного за ней ухаживать. Как-то весной 1923-го года, войдя к ней, я застал ее за мытьем пола. Высоко подняв подол и обнажив свои действительно красивые ноги, Вера мыла пол. Я не удержался и взял ее. Для нее теперь это уже особого значения не имело, так как за последние пять лет она переменила не менее десятка любовников. Она с 1918 года прошла «огонь и воды и медные трубы». Я условился встретиться с ней в погребке, вечером. Но тут я осрамился. Взять ее я не мог. Обстановка ли, боязнь, что войдут, нервировали меня. И я... расписался. Ну, что делать! Она же отнеслась к этому безразлично... Через год Иван Павлович, человек постный, ей видно надоел, и она отправилась в Москву. Иван Павлович не очень-то ее задерживал...».
В тех же воспоминаниях («Моя жизнь. Рассказ без вранья») Леонид Сергеевич вновь возвращается к постоянно небезынтересной для него теме: о своем шурине Михаиле Афанасьевиче и о его романе: «...1924 год интересен еще и тем, что вдруг в Киев приехал Михаил Булгаков, и не один, а с Валентином Катаевым, своим другом». В дате Леонид Сергеевич немного ошибся: в Киеве Булгаков был с 21 апреля по 10 мая 1923 г. А вот что ездил Булгаков в Киев с Катаевым, мы впервые узнаем именно из мемуаров Карума. В тот год писатели были очень дружны. Охлаждение наступило после неудачного сватовства к младшей сестре Булгакова Елене. Булгаков был категорически против этого брака, считая, что Валентин Петрович не сможет содержать семью: «Нужно иметь средства, чтобы жениться». Карум так описывает их пребывание в Киеве: «У меня с Михаилом были довольно натянутые отношения, и я не удивился, что он остановился не у нас, а в гостинице. Он объяснил, что не хочет бросать Катаева. Михаил обедал у нас и вел себя вполне нормально. Катаев даже был любезен, к обеду он принес коробку конфет и подарил их Ирочке (дочери Л.С. Карума. — Б.М.). Таким образом, Ирочка трех лет (Ирине Карум, родившейся 10 апреля 1921 года, ко времени приезда Булгакова только исполнилось два года. — Б.М.) получила первый подарок от молодого человека. Но затем Катаев сделал поступок, который никак не могла забыть и простить моя мать (М.Ф. Миотийская-Карум. — Б.М.). Когда у Ирочки оказалось что-то неблагополучно с носом, Катаев вынул свой носовой платок и вытер им нос Ирочке. Мать считала это неслыханным делом — он ведь мог заразить Ирочку какой-нибудь болезнью. Михаил все охал и вздыхал, что у нас квартира (Карумы тогда жили на Львовской ул., д. 55, кв. 21. — Б.М.) в пять комнат...
Я помню два его рассказа, напечатанные в 1923 году. Один назывался «Роковые яйца», а другой — «Рабкоммуна» (уточним: повесть «Роковые яйца» была опубликована в 1924 г., а рассказ «№ 13. — Дом Эльпит-Рабкоммуна» — в 1922 г. — Б.М.). Они были остросатирического характера. Но в то время допускалось. Содержание их в свое время было общеизвестно... <...> Вскоре после визита Булгакова в Киев, неизвестно для чего совершенного (писатель был в командировке от газеты «Накануне», и результатом его поездки был опубликованный 6 июля 1923 г. очерк «Киев-город». — Б.М.), в 1924 году появилась первая часть его романа «Белая гвардия». Я знал, что Михаил меня не любит, но не знал действительных размеров этой нелюбви... Там, среди других, был описан человек, по наружности и некоторым фактам похожий на меня; так что не только родные, но и знакомые узнали в нем меня, по морали этот человек стоял очень низко. Он (Тальберг) при наступлении петлюровцев на Киев бежит в Берлин, бросая семью, армию, в которой служит, поступает как какой-то мерзавец... Он описывает случай моей командировки в Лубны во время власти гетмана при петлюровском восстании. Но затем начинается вранье. Героиней романа сделана Варенька. Других сестер нет вовсе. Матери тоже нет. Затем описаны в романе все его собутыльники. Во-первых, Сынгаевский (под фамилией Мышлаевский), это был студент, призванный в армию, красивый и стройный, но больше ничем не отличающийся. Обыкновенный собутыльник. В Киеве он на военной службе не был, затем познакомился с балериной Нежинской, которая танцевала с Мордкиным, и при перемене, одной из перемен власти в Киеве, уехал на ее счет в Париж, где удачно выступал в качестве партнера в танцах и мужа, хотя был на 20 лет моложе ее. Собутыльники были описаны довольно точно, но только с благородной стороны, из-за чего впоследствии было у Булгакова много хлопот... Во-вторых, описан был Юрий Гладыревский, мой двоюродный племянник (двоюродный брат. — Б.М.), офицер военного времени лейб-гвардии стрелкового полка (под фамилией Шервинский). Он во время гетмана служил в городской милиции, в романе же он выведен в качестве адъютанта гетмана. Это был малоинтересный юноша 19 лет, умевший только пить и подпевать Михаилу Булгакову. И голос у него был небольшой, ни для какой сцены не пригодный. Он уехал с родителями во время Гражданской войны в Болгарию и более сведений о нем я не имею. В-третьих, описан Коля Судзиловский, его тоже можно узнать по внешней обрисовке, бывший в то время киевским студентом, немного наивный, немного заносчивый и глуповатый юноша, тоже 20 лет. (Н.Н. Судзиловский был также двоюродным братом или кузеном Л.С. Карума. — Б.М.). Он выведен под именем Лариосика (но уже «кузеном из Житомира». — Б.М.) <...>».
Первую часть своего романа (в действительности весь роман. — Б.М.) Булгаков переделал в пьесу под названием «Дни Турбиных». Пьеса эта очень нашумела, потому что впервые на советской сцене были выведены хоть и не прямые противники Советской власти, но все же косвенные. Но «офицеры-собутыльники», несколько искусственно подкрашенные, вызывают к себе напрасную симпатию, а это <в свою очередь> вызвало возражение для постановки пьесы на сцене. Дело в романе и пьесе разыгрывается в семье, члены которой служат в рядах гетманских войск против петлюровцев, так что белой антибольшевистской армии практически нет. Пьеса претерпела все же много мук, пока попала на сцену. Булгаков и Московский Художественный театр, который ставил эту пьесу, много раз должны были углублять ее. Так, например, на одной вечеринке в доме Турбиных офицеры — все монархисты — поют гимн («Боже, царя храни!». — Б.М.). Цензура потребовала, чтобы офицеры были пьяны и пели гимн нестройными, пьяными голосами... Булгаков не мог отказать себе в удовольствии, чтобы меня (!) кто-то в пьесе не ударил, а жена (!) вышла замуж за другого. В деникинскую армию едет только один Тальберг (отрицательный тип), остальные расходятся после взятия Киева петлюровцами кто куда. <...>.
Я был очень взволнован, потому что знакомые узнавали в романе и пьесе булгаковскую семью, должны были узнать или подозревать, что Тальберг — это я. Эта выходка Булгакова имела и эмпирический — практический смысл. Он усиливал насчет меня убеждение, что я гетманский офицер, и у местного Киевского ОГПУ (?). Ведь белые офицеры не могли служить в Красной армии. Конечно, писатель свободен в своем произведении, и Булгаков мог сказать, что он не имел в виду меня: вольно и мне себя узнавать, но ведь есть и карикатуры, где сходство нельзя не видеть. Я написал взволнованное письмо в Москве Наде (Н.А. Булгаковой-Земской. — Б.М.), где назвал Михаила «негодяем и подлецом», и просил передать письмо Михаилу... Я жалею, что не написал небольшой рассказик в чеховском стиле, где рассказал бы и о женитьбе из-за денег, и о выборе профессии венерического врача, и о морфинизме и пьянстве в Киеве, и о недостаточной чистоплотности в денежных отношениях. <...>
Но в семье у нас все вскоре забылось. Как я уже писал, через год, на Рождество 1925 года Варенька ездила к сестрам в Москву. Она останавливалась у Нади, но у Нади кто-то, кажется муж ее Андрей (А.М. Земский. — Б.М.) заболел заразной болезнью. Квартира была маленькая, изоляция была невозможна. В гостиницу в Москве было не попасть или надо было очень дорого платить. И Вареньке пришлось на несколько дней поселиться у Михаила. В это время Михаил был уже второй раз женат на разведенной жене фельетониста Василевского (Не-Буква), на Любови Белозерской. Варенька была в ужасе от их жизни. Большую часть суток они проводили в кровати раздетые, хлопая друг друга пониже спины и приговаривая: «Чья это жопочка?» Когда же Михаил был одет и уходил из дому, он говорил Вареньке: «Люба — это мой крест», — и горько при этом вздыхал. <...> Прожив год с Белозерской (в действительности восемь с половиной лет. — Б.М.), он развелся с ней и женился на этот раз уже прочно на секретарше Немировича-Данченко (опять ошибка: секретарем дирекции МХАТа была сестра Елены Сергеевны Шиловской Ольга Сергеевна Бокшанская. — Б.М.), бывшей жене генерала Шиловского. Это была прочная связь, и Шиловская прибрала его к рукам. Я видел его после 1924 (?) года один раз. Когда я, потеряв в Киеве и военную и гражданскую службу, приехал в Москву и остановился, как всегда, у Нади. Я, подымаясь по лестнице к Наде, видел его оттуда спускающимся. Мы сделали вид, что не узнали друг друга. Михаил Булгаков умер в 1940 году богатым человеком, написав 8 пьес, которые ставились в театрах Москвы, и все его имущество перешло к его жене. Недавно я слышал, что жена его, не особенно горюя о смерти Михаила, сошлась и живет с каким-то литератором. Мне называли, да я забыл его фамилию... <...>».
Среди рукописей Л.С. Карума, хранящихся в киевском «Музее М.А. Булгакова», есть одна, которая называется «Горе от таланта» (1967 г.). Посвящена она анализу творчества своего шурина, в том числе и роману «Белая гвардия». Леонид Сергеевич не был литературоведом, но любопытно, что он, зная, как уже упоминалось, о своей связи с романным образом Тальберга, ни одним словом не обмолвился об этом. Его позиция — это позиция «исследователя», и вот фрагмент того, что он пишет о Тальберге: «Наконец, десятым и последним из белогвардейцев — это генерального штаба капитан Тальберг. Он собственно даже не в белой гвардии, он служит у гетмана. Когда начинается «заваруха», он садится на поезд и уезжает, не желая принимать участия в борьбе, исход которой для него вполне ясен, но за это навлекает на себя ненависть Турбиных, Мышлаевского и Шервинского. Почему он не взял с собой жену? Почему он «крысиной походкой» ушел от опасности в неизвестность? Он — «человек без малейшего понятия о чести». Для белой гвардии Тальберг — личность эпизодическая».
Не узнал или не захотел узнать себя в Тальберге Леонид Сергеевич. Так линия Булгаков-Карум-Тальберг неожиданно продолжилась комическим образом. Тот, кто был прототипом булгаковского героя Тальберга, здесь выступает в привычной ему роли судьи, суровым и менторским тоном пристально анализирующего творчество родственника-писателя: «Да, талант Булгакова был именно не столько глубок, сколько блестящ, и талант был большой... И все же произведения Булгакова не народны. В них нет ничего, что затрагивало народ в целом. Вообще, у него народа нет. Есть толпа, загадочная и жестокая. В произведениях Булгакова есть известные слои царского офицерства или служащие, или актерская и писательская среда. Но жизнь народа, его радости и горести по Булгакову узнать нельзя. Его талант не был проникнут интересом к народу, марксистско-ленинским миросозерцанием, строгой политической направленностью. После вспышки интереса к нему, в особенности к роману «Мастер и Маргарита» внимание может потухнуть...»
Сегодня трудно без улыбки читать эти смешные и наивные строки. И трудно ожидать от почти восьмидесятилетнего служаки иного, однако, со своих позиций «марксистско-ленинского мировоззрения» Карум был отчасти прав. Как и другой, уже московский чиновник от литературы, заявивший в начале 1980-х годов, что «Булгаков и иже с ними не были колонновожатыми советской литературы». Кто-то возмущался, оспаривал, но менее чем через десятилетие оказалось: ан нет, прав-таки «непотопляемый Феликс» — Булгаков «колонновожатым советской литературы» никогда не был, а был, есть и остается лидером литературы мировой.
В завершение своего вышеприведенного «литературоведческого» пассажа Л.С. Карум пишет: «Древняя римская пословица гласит: «De mortuis aut bene, aut nihil» (о мертвых или ничего, или хорошо). Но жизнь писателей не прекращается с клинической смертью, они живут в своих творениях, и поэтому для них стоило перефразировать эту пословицу: «О мертвых или ничего, или правду». <...>.».
Отнесем созданную Л.С. Карумом пословицу к нему самому. Мир твоему праху, Леонид Сергеевич.
* * *
Заключим краткое жизнеописание Л.С. Карума немногими дополнительными сведениями о его двоюродном брате по линии матери, Н.В. Судзиловском, или «кузене Лариосике из Житомира» — Илларионе Илларионовиче Суржанском — из романа «Белая гвардия» (по материалам разысканий Я. Тинченко). Булгаков действительно весьма удачно подметил в образе Лариосика основные черты Николая Судзиловского: изнеженный и сентиментальный барчук, весьма обеспеченный, привыкший к тому, что за него все сделают родители, инфантильный и капризный маменькин сынок. Богатство играло очень большую роль в семье Судзиловских. Отец Николая, Василий Михайлович Судзиловский (Л.С. Карум в своих мемуарах ошибочно называет его «дядей Колей»), имея гражданский чин статского советника, соответствовавший по табелю о рангах воинскому званию генерал-майора, был мелкопоместным дворянином польского происхождения, перешедшим в православие и жившим в Белорусских губерниях. Судзиловские имели владения в деревне Павловка Чаусского уезда Могилевской губернии, где и родился 7 августа 1896 г. Николай. Здесь, а также в Житомире и Могилеве, где Судзиловские тоже имели места жительства, под присмотром родителей он провел годы детства и отрочества. С учебой у Николая Судзиловского не сложилось — родители считали, что способны сами дать сыну нужное образование коммерческого характера. Все остальные предметы домашней учебы были успешно запущены и на долгое время забыты. У Судзиловских не культивировалось знание языков, весьма модное в то время. Коля Судзиловский имел большие проблемы даже с русским и польским — родными для него языками. Вероятно, после того, как Судзиловские приняли православие, католическая польская культура в семье начисто отвергалась.
Относительно большие землевладения семьи давали стабильный доход, что позволяло Судзиловским не беспокоиться о своем будущем. Тем более что прибыль с урожая в Белоруссии того времени была весьма высокой по сравнению с прочими регионами Российской империи. В обществе положение отца, Василия Судзиловского, статского советника, уездного предводителя дворянства и влиятельного губернского помещика, было весьма весомым, а потому сыну опасаться за свое будущее не приходилось. С начала мировой войны в 1914 г. родители решили перебраться подальше от фронта в глубь России. И хотя до Могилевской губернии от театра военных действий было достаточно далеко, В.М. Судзиловский трезво рассудил, что она окажется все равно прифронтовой полосой, а это значило, что земельные владения и сама семья будут вынуждены работать на нужды фронта. Так оно и вышло. В 1915 г. Николай Судзиловский был отправлен отцом в Нижний Новгород, где и должен был переждать войну. К тому времени Коля уже на год отставал от своих сверстников, которые заканчивали гимназию к 18 годам. Чтобы получить аттестат зрелости, ему пришлось поступить в 8-й класс Плоцкой мужской гимназии. Но результат учебы был весьма небольшим: в аттестате, полученном Судзиловским 23 мая 1916 г., имелось на 12 оценок девять троек. Учитывая тот факт, что во время войны преподаватели были менее требовательными, можно себе представить, что же на самом деле представляли знания Коли. Скорее всего, тройки были поставлены исключительно из уважения к обеспеченности и возможностям молодого человека. Впрочем, в аттестате имелись и положительные стороны: Судзиловский имел отличное поведение, а также пятерки по Закону Божьему, законоведению и истории.
Хотя аттестат был и троечный, Судзиловский успешно сдал выпускные гимназические экзамены, по результатам которых мог быть зачислен в университет и, в случае мобилизации, получить права вольноопределяющегося (солдата на особых правах с будущей перспективой производства в первый офицерский чин). Впрочем, идти в армию Коле Судзиловскому очень не хотелось, в чем его весьма поддерживал отец. И приехавшему из российской провинции молодому выпускнику гимназии в том же 1916 г. удалось хоть в целом и с неблестящим аттестатом, но зато с пятеркой по законоведению поступить на привилегированный юридический факультет Московского университета, который вскоре окончит его кузен, Л.С. Карум. Неизвестно, встречались ли двоюродные братья в Москве, но стать юристом Н.В. Судзиловскому не пришлось: за неуспеваемость он был вскоре отчислен. Московское городское присутствие по воинской повинности (решавшее в это же приблизительно время судьбу земского военврача Михаила Булгакова) направило его 23 декабря 1916 г. в 1-ю Петергофскую школу подготовки прапорщиков пехоты, которая комплектовала офицерами гвардейские пехотные полки. Увы, безалаберность характера и в военной школе подвела Николая Судзиловского. Если в гимназии он отделался почти троечным аттестатом, из университета был выгнан без особого скандала, то в школе прапорщиков за свое отношение к учебе он получил «волчью» запись в послужной список и с позором 21 февраля 1917 г. был откомандирован солдатом в запасной полк. Такую запись («отчислен как неуспевающий по всем отделам строевой и учебной подготовки, выказавший халатное отношение к делу и не проникшийся сознанием долга перед отечеством») можно было получить после Февральской революции, но до нее быть обвиненным чуть ли не в предательстве нужно было умудриться. Подобные случаи отчисления из школ прапорщиков во время войны были единичными.
Пробыв неизвестно где две недели, Николай Судзиловский лишь 7 марта 1917 г. попал в 5-ю роту 180-го Запасного пехотного полка, располагавшегося в Петрограде в часе езды от 1-й Петергофской школы подготовки прапорщиков пехоты. Но в стране уже произошла революция, а потому под заслуженный военно-полевой суд Судзиловский так и не попал. Ему сразу же удалось столковаться с командиром полка, который «милостиво» разрешил солдату Судзиловскому бить баклуши. Поскольку же долго задерживаться в запасных частях не полагалось, командир полка дал Судзиловскому распрекрасную характеристику в самое престижное Владимирское военное училище. Менее восторженный командир 5-й роты этого полка не поверил тому, что Судзиловский доедет до училища. Именно поэтому в конце апреля 1917 г., когда Николай должен был явиться в училище, комроты не дал ему личные документы на руки, а отправил их через доверенного. К документам была прикреплена карточка Судзиловского с такой подписью: «Сим удостоверяется, что эта фотография есть вольноопределяющегося 5-й роты 180-го Запасного пехотного полка; командир роты прапорщик (подпись), председатель комитета (подпись)». Владимирское военное училище, также располагавшееся в Петрограде, недолго терпело Николая Судзиловского, который умудрился каким-то образом «отличиться» и там. Уже в конце мая Коля вернулся в свой 180-й Запасной пехотный полк. Возможность оказаться на фронте — да еще в качестве рядового — для Николая Судзиловского теперь становилась вполне реальной. Но не таков Коля, чтобы просто так сдаваться! Он ... женился. Военные только могли развести руками — отсрочка от армии на несколько месяцев «для решения семейных дел» была получена. А Октябрьский переворот вообще аннулировал обязанность Николая Судзиловского идти в армию.
Где был и чем занимался Н.В. Судзиловский в конце 1917 — начале 1918 гг., — сказать весьма сложно. Но то, что в 1918 г., при гетмане Скоропадском он «всплыл» вместе с женой в Житомире — это факт. Там же оказались и родители Судзиловского. Возможно, что летом 1918 г. Судзиловский даже пытался поступать в Киевский университет (судя по воспоминаниям Леонида Карума). Есть предположение, что он мог приехать в Киев в конце ноября 1918 г. вместе с Житомирским военным отрядом, попал в плен к вступившим в город петлюровцам и бежал из него как его тезка Николка Булгаков... Так или иначе, вечером 14 декабря 1918 г., в день окончательного падения гетманской власти, Николай Васильевич Судзиловский появился в доме Булгаковых на Андреевском спуске, 13. Было ли это появление таким, как появление Лариона Суржанского в романе «Белая гвардия», сказать весьма сложно. Во всяком случае, Булгаков очень своеобразно описал первое впечатление, сложившееся от Лариосика: «Видение было в коричневом френче, коричневых же штанах галифе и сапогах с желтыми, жокейскими отворотами. Глаза, мутные и скорбные, глядели из глубочайших орбит невероятно огромной головы, коротко остриженной. Несомненно, оно было молодо, видение-то, но кожа у него была на лице старческая, серенькая, и зубы глядели кривые и желтые».
Николай Судзиловский очутился в доме Булгаковых при весьма грустных для него обстоятельствах. Каковы были его пояснения насчет своего появления, сказать сложно. Может быть, за неимением лучшей версии Судзиловский и рассказывал басни о поступлении в университет. История булгаковского Лариосика более примечательна: обманутый муж-мальчишка, ищущий покоя и уюта за «кремовыми шторами», пытающийся убежать от своей «роковой любви»... Как вспоминал Леонид Карум, Николай Судзиловский, в отличие от Лариосика, не имел проблем семейного характера, и даже более того — жена его ждала ребенка. Был ли Коля Судзиловский действительно «очень восторженным человеком» — понять трудно. Тем не менее, это весьма характерно для Лариосика, о котором говорит Елена Турбина: «Я такого балбеса, как этот Лариосик, в жизнь свою не видала. У нас он начал с того, что всю посуду расхлопал. Синий сервиз. Только две тарелки осталось». Остается лишь удивляться, как его терпели в доме Булгаковых (и Турбиных). Да и вообще от человека с таким, прямо скажем, незавидным характером может уйти какая угодно женщина, не то что «змея подколодная Милочка Рубцова».
Из-за фактической сюжетной незаконченности романа «Белая гвардия» дальнейшая судьба Иллариона Суржанского нам остается неизвестной. Впрочем, не знаем мы и того, чем закончил жизнь Николай Судзиловский. По воспоминаниям Л.С. Карума, в 1919 г. Судзиловский ушел вместе с белыми, в рядах которых и погиб в боях против большевиков. Но эта версия маловероятна, не таким был человеком Коля Судзиловский — булгаковский Лариосик, — чтобы служить в какой бы то ни было армии. По большому счету, Николай Судзиловский вполне мог оказаться за границей и жить там со своими деньгами припеваючи. Так или иначе, но дальнейшая судьба Николая Васильевича Судзиловского и его семьи до сих пор остается неизвестной.
Карум Леонт Сергеевич. 1914 г.
Карум Леонид Сергеевич. 1916 г.
Карум Леонид Сергеевич. 1930-е гг.
Карум Леонид Сергеевич у могилы Варвары Афанасьевны Булгаковой (Карум). 1960-е гг. (Архив А.А. Курушина)
Примечания
1. Давая столь уничижительный эпитет своему «антигерою» Тальбергу (и потенциально Каруму) устами автобиографического героя Алексея Турбина, Булгаков, возможно, отсылал читателя к озорной народной гимназической частушке о трусливом человеке, страдающем, в числе прочего, и так называемой «медвежьей болезнью»: «Балалаечка без струн, // Кто играет — тот др...н!».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |