Другой проблемой теории РА является проблема выделения более сложных структур как особо организованных совокупностей речевых актов. Необходимость дальнейшей разработки данного вопроса обусловлена, в частности, тем, что выделение таких структур, как интеракция и диалогическое единство, очевидно, даст ответ на многие вопросы, возникающие при анализе РА, репрезентируемых в художественном тексте. Во-первых, это позволит выйти за пределы отдельно взятого РА, установить его связь с другими единицами общения для получения (воссоздания) целостной картины живого общения. Во-вторых, даст возможность установить, каким образом РА связывает между собой вербальное и невербальное поведение, снимая в некотором смысле вопрос о статусе невербальных действий, которые могут быть приравнены к РА (приветствие, ответные реакции и т. д.) При движении головой (кивок), пожимании плечами, пожатии рук и т. п. отсутствие вербального поведения лишь формально, т. к. за внешними (невербальными) действиями существуют внутренние (вербальные). Такое, в определенном смысле, широкое понимание РА обусловлено, на наш взгляд, типичной задачей самих РА — воздействовать на адресата, интерпретирующего высказывание (действия) говорящего. «Слушающий, воспринимая и понимая значение речи, — находим мы у Бахтина М.М., — одновременно занимает по отношению к ней активную ответную позицию /.../ и эта ответная позиция слушающего формируется на протяжении всего процесса слушания и понимания /.../ Говорящий ждет не пассивного понимания /.../, но ответа, согласия, сочувствия, возражения, исполнения...» [Бахтин, 1986, 437—438].
Знания передаются как вербально, так и при помощи жестов, выражения лица и т. д., а следовательно, их источником становится не только общий смысл и форма высказывания, но и сопутствующая ситуация и знания собеседников, привлекаемые для ее интерпретации (знание данной дискурсивной ситуации). Совершая определенный РА (обещая, угрожая, приказывая и т. д.), говорящий не только меняет состав своих знаний или знаний адресата, но и влияет на связность общения. Так, к примеру, прагматическая специфика косвенных РА (далее — КРА), определяемая поведением говорящего относительно адресата, дает дискурсивную связность текста.
Следовательно, РА, включая в себя не только грамматическое описание, но и прагматические понятия контекста и роли говорящего и слушающего, обязательно должен входить в более крупные структуры, например, в диалог в широком смысле (прагматика оперирует моделями устного, преимущественно диалогического, речевого общения).
Изучение РА в структуре диалога ставит перед исследователем несколько проблем:
— соотношение РА и реплики диалога;
— интеракция и диалогическое единство;
— тип РА и тип диалога.
Обращение к диалогу в связи с изучением РА обусловлено прежде всего тем, что диалог представляет собой динамическую структуру, каждая реплика которой, с одной стороны, только момент непрерывного общения, а с другой — высказывание, производящееся с установкой на активное восприятие. Дискурсивная обусловленность реплик диалога и отдельных РА приводит к мысли об установлении (поиске) соотношения между репликой диалога и РА.
Итак, мы исходим из того, что диалог — это динамический процесс выбора из множества возможностей, имеющий двустороннее движение «сообщений» и обратную связь при подаче и восприятии информации, в том числе и фатической. Такая амбивалентность процесса общения позволяет говорить о закономерности и ожидаемости одних действий и неуместности других, что, думается, в определенном смысле снимает вопрос о хаотичности диалогического общения. Нарушение канона общения приводит, как правило, к несвязности и требует переинтерпретации (напр.: в ситуации появления Лариосика в доме Турбиных нарушена конвенциональность — «его не знают, а он не представляется» вследствие ложной пресуппозиции — «его ждут», что приводит к созданию параллельных «текстов»). Об условиях успешной коммуникации (каждый говорящий должен внести свой вклад в диалог в соответствии с общей его целью, избранным направлением) и постулатах (максимы количества, качества, способа и отношения), обеспечивающих эффективность диалогического общения, находим в [Грайс, 1985, 14].
При анализе диалогических структур необходимо учитывать, что общая атмосфера диалога создается не только перед самим диалогом, но и по ходу общения из всей ситуации в целом. Мысль о том, что в диалоге участвует ситуация, жест, мимика, интонация, мы находим у Л.В. Щербы: диалог «...состоит из взаимных реакций двух общающихся между собой индивидов, реакций нормально спонтанных, определяемых ситуацией или высказыванием собеседника» (последние, в свою очередь, также обусловлены ситуацией — Л.Р.) [Щерба, 1957, 115].
Понимая диалог (в широком смысле) как форму речевого общения, вид деятельности, т. е. процесс целенаправленный, мотивированный, Г.В. Бырдина подчеркивает, что у истоков любого диалога лежит ситуация: «Речевая ситуация, составляя определенное звено любого акта диалогического общения, относится к числу факторов, непосредственно порождающих это общение. Под влиянием ситуативных условий формируется целевая и исполнительная сторона любого акта деятельности» [Бырдина, 1992, 9—10].
Ситуативная обусловленность, целенаправленность, мотивированность диалога, а также поиск (выбор) оптимальных, эффективных средств и форм в диалогическом общении, т. е. все то, что сближает РА и диалог (реплику диалога), создает, на наш взгляд, благоприятные условия для изучения РА именно в структуре диалога.
По Серлю, диалогические намерения принадлежат сразу нескольким говорящим, а диалогические намерения — не простая сумма намерений говорящих (или интенций отдельных РА) (см. об этом [Демьянков, 1991, 18]). Таким образом, вероятно, будет правомерно выделять общее (диалогическое) намерение и частные намерения говорящих. Однако такое разделение намерений ставит проблему еще одного разграничения — разграничения диалогических конструкций (функционально-содержательных типов диалогов) и РЖ, а в некоторых случаях — и РА (Бырдина Г.В. выделяет следующие разновидности волевого диалога: диалог-приказ и диалог-просьба).
Ср.: Логико-интеллектуальный диалог → диктальный диалог → диалог-беседа и РЖ беседы; логико-интеллектуальный диалог → модальный диалог → диалог-спор и РЖ спор; эмоционально-аффективный диалог → диалог-ссора, диалог-объяснение и РЖ ссора, объяснение1.
При этом, безусловно, важно разграничивать РА и реплику диалога как структуры разного порядка: развернутые реплики диалога могут представлять совокупность интенций говорящего, а следовательно, РА в таком случае не будет равен составляющим диалога.
Лариосик. (Интимно Николке). Рубашка, впрочем, у меня здесь, кажется, есть одна. Я в нее собрание сочинений Чехова завернул. А вот не будете ли вы добры дать мне кальсоны?
КРА, выражающий пожелание (просьба): избыточность информации для данного РА характеризует индивидуальное речевое поведение Лариосика в пьесе (о речевом поведении персонажей в пьесе «Дни Турбиных» см. [Михалевич, 1999]).
Ср.:
Алексей. Вот тип! Я бы его остриг прежде всего. Ну, Леночка, зажги свет, а я пойду к себе, у меня еще масса дел, а мне здесь мешают (уходит).
РА оценивающий (выражает отношение говорящего), выражающий пожелание — просьба (воздействующий на собеседника), ассертивный РА — утверждение (отражает определенное положение дел).
Таким образом, мы видим, что РА не всегда равен реплике диалога, при этом он может быть крупнее предложения и представлять собой высказывание. С одной стороны, РА выделяется с опорой, прежде всего, на интенцию говорящего, с другой — на наличие логических (причинно-следственных) связей между частями одного РА. Изучение РА в структуре диалога позволило прийти к выводу о факультативности совпадения РА и реплики диалога, что подтверждает их нетождественность.
В своем исследовании мы не будем затрагивать проблему соотношения диалога и монолога, т. к. их четкое разграничение происходит лишь в отношении «крайних», «полюсных» форм. Отметим только, что монологи в драме — художественный прием; они могут быть условно определены как одно- и многоадресные, в зависимости от того, к кому они обращены — к другим персонажам пьесы или преимущественно к читателю (зрителю) (Ср., например, монологи Чацкого в «Горе от ума» и монологи Алексея в «Днях Турбиных»).
«Монологи» Алексея диалогичны: с одной стороны, они представляют собой достаточно протяженные фрагменты текста, в которых излагается принципиальная позиция Алексея (может быть, и автора), но, с другой стороны, они синсемантичны и обращены к слушателю — ко всем участникам застолья, и его могут перебить, спросить, согласиться или не согласиться с ним и т. д. (о синсемантичности диалога и автосемантичности монолога см: [Гельгардт, 1971, 23]).
Студзинский. Этот ваш гетман!..
Алексей. Что же, в самом деле? В насмешку мы ему дались, что ли?! Если бы ваш гетман вместо того, чтобы ломать эту чертову комедию с украинизацией, начал бы формирование офицерских корпусов, ведь Петлюры бы духом не пахло в Малороссии. Но этого мало — мы бы большевиков в Москве прихлопнули, как мух. Ведь самый момент! Там, говорят, кошек жрут. Он бы, мерзавец, Россию спас.
Шервинский. Немцы бы не позволили формировать армию, господин полковник: они ее боятся.
Алексей. Неправда-с. Немцам нужно было объяснить, что мы им не опасны. Кончено! Войну мы проиграли. У нас теперь другое, более страшное, чем война, чем немцы, чем все на свете: у нас большевики. /.../ А вот глянул я на них, и даю вам слово чести — в первый раз дрогнуло мое сердце.
Мышлаевский. Алеша, командирчик ты мой! Артиллерийское у тебя сердце! Пью здоровье!
Алексей. Дрогнуло, потому что /.../ Померещился мне, знаете ли гроб...
Елена. Алеша, зачем ты говоришь такие мрачные вещи? Не смей!
Николка. Не извольте расстраиваться, господин полковник, мы не выдадим.
Алексей. Вот, господа, сижу я сейчас среди вас, и у меня одна неотвязная мысль /.../ Пью за встречу господа!
Алексей подхватывает слова Студзинского о гетмане: он одновременно описывает существующее положение дел, выражает свое отношение к происходящему и воздействует на слушателей, показывая свое единение с одними (мы) и противопоставляя другим (ваш гетман) (Шервинский — личный адъютант гетмана). Алексей здесь выступает «ведущим», это его мысль развертывается на протяжении всего данного диалога (несмотря на то, что первая его реплика — подхват), остальные лишь реагируют на его слова: с Алексеем не соглашается Шервинский, его поддерживает Мышлаевский и Николка, перебивает Елена (о макроречевых актах в данной коммуникативной ситуации см. Гл. II, п. 2.2.2). В этом отношении интересной и заслуживающей внимания представляется мысль Якубинского о том, что реплика диалога обусловлена не только репликой собеседника, но является и элементом общего высказывания говорящего.
Многоактные (многоинтенциональные) реплики диалога в данном случае имеют одноактную реакцию (выборочная интеракция в зависимости от интерпретации сказанного слушающим, от его целей, мотивов, намерений и т. д.), а следовательно, не представляется возможным говорить о тождественности диалогических единств и интеракций как единств, представляющих собой межактное взаимодействие.
Напр.:
Мышлаевский (плачет). Алеша, разве это народ! Ведь это бандиты. Профессиональный союз цареубийц. Петр Третий... Ну что он им сделал? Что? Орут: «Войны не надо!» Отлично... Он же прекратил войну. И кто? собственный дворянин царя по морде бутылкой — хлоп! Где царь? Нет царя! Нет царя! Павла Петровича князь портсигаром по уху... А этот... Забыл, как его. С бакенбардами, симпатичный, дай, думаю, мужикам приятное сделаю, освобожу их, чертей полосатых. Так его бомбой за это? Пороть их надо, негодяев. Алеша! Ох, мне что-то плохо, братцы...
Елена. Ему плохо!
Николка. Капитану плохо!
Алексей. В ванну.
Мышлаевский «читает» краткий курс российской истории, продолжая тему «мужичков из сочинений Льва Толстого» (акт первый, картина первая) и доказывая свою правоту и что «пороть их надо, негодяев». РА выражают отношение говорящего к описываемому им положению дел и его психологическое состояние (см ремарку в самом начале реплики) и воздействуют на слушателей, при этом «за кадром» остается реакция на сказанное Мышлаевским о царе и мужиках, т. к. все реагируют (и это вполне логично) только на последние слова Мышлаевского, где констатация воспринимается как своего рода просьба о помощи. Диалогическому единству с репликой-повтором, осложненному приказом (решение Алексея и призыв к действию) и исполнением приказа в постпозиции (см. ремарку: Студзинский, Николка и Алексей поднимают Мышлаевского и выносят), соответствуют три интеракции.
Мышлаевский. /.../ Ох, мне что-то плохо, братцы...
Елена. Ему плохо!
Николка. Капитану плохо!
Алексей. В ванну.
Студзинский, Николка и Алексей поднимают Мышлаевского и выносят.
1 — воздействие Мышлаевского на слушающих и ответная реакция Елены и Николки на его слова, 2 — реакция Алексея (побуждение к действию) на интеракцию 1, 3 — ответные действия (невербальная реакция на побуждение). В подобной ситуации межличностного общения (дружественного застолья) адресаты принимают приглашение к сопереживанию, соучастию и откликаются.
К вопросу об интеракции обращается по сути и Н.Д. Арутюнова, когда говорит о том, что «цель ставится инициатором общения, а осуществляет его замысел адресат», а «адекватность реакции обеспечивает инициатору достижение поставленной им коммуникативной цели» [Арутюнова, 1999, 653]. Исходя из того, что цель и ее достижение выражены в разных РА, она выделяет РА — программы и РА — исполнения, подобное сочетание двух условно выделенных типов РА и создает интеракцию. Такая трактовка интеракции позволяет выйти как на РЖ, так и на связность самого диалогического дискурса, которая зависит от специфичного для разных жанров соотношения (и степени запрограммированности реактивных реплик) РА — программ и РА — исполнений. Обращает на себя внимание тот факт, что большинство исследований РА посвящено именно репликам-стимулам и их коммуникативным целям (о феномене второй реплики см [Арутюнова, 1999, 660—668]). Тогда как связность диалогического дискурса определяется именно соотношением инициальных и реактивных реплик. Н.Д. Арутюнова выделяет два типа связности:
1. Собственно связность (вопрос — ответ, обвинение — оправдание и т. д.).
Напр.:
Елена. Постойте, постойте. Почему вы вспомнили о моем муже, когда я сказала про крыс?
Шервинский. Потому что он на крысу похож.
2. Смысловая соотнесенность реплик (реплики 2—3).
Напр.:
Елена. Я тебя поцеловала за голос. Понял? За голос. Матерински поцеловала. Потому что голос у тебя замечательный. И больше ничего.
Шервинский. Ничего?
Елена. Это мученье. Честное слово! Посуда грязная. Эти пьяные. Муж куда-то уехал. Кругом свет...
Проблема межактного взаимодействия поднимает и еще один до сих пор неразрешенный в теории РА вопрос о синтагматике и парадигматике РА. Под синтагматикой в данном случае понимается горизонтальное (тема — рематическое) развертывание РА в реальном потоке речи или художественном тексте (то, что было сказано раньше или будет сказано позже), имеющее эксплицитное выражение [Янко, 1999, 28—55]. Под парадигматикой — значение РА, определяемое в зависимости от отношений между всеми возможными актами — проблема выбора, связанная с субъективностью РА и не отраженная в полной мере в теории РА: с одной стороны, РА — запланированный (преднамеренный), а с другой — незапланированный поступок. Вопрос об установлении соотношения между моделью (инвариантом) и ее реализацией в дискурсе не может быть решен без изучения РА в более сложных структурах (РЖ, диалогических единствах), в основе которых лежит конкретная ситуация общения.
Итак, в речи (в дискурсе) инвариантные модели РА воплощаются во множестве вариантов, трансформируются, контаминируются и вступают во взаимодействие, результат этого взаимодействия и есть диалог. Диалог есть форма, состоящая из обмена высказываниями — репликами, при этом необходимо учитывать, что РА и реплика диалога, интеракция и диалогическое единство — единицы разноуровневые, нетождественные и их совпадение формально. Как правило, тип диалога соотносится с типом РЖ (РЖ может существовать в форме диалога, напр. диалог-ссора и РЖ ссоры), реже — с типом РА (по типу РА-программы, напр. диалог-просьба и РА просьбы).
Примечания
1. Типы и разновидности диалогов даны по [Бырдина, 1992, 61—81].
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |