Уже несколько лет многие учителя литературы включают в свои программы повесть М.А. Булгакова «Собачье сердце». Этот выбор подсказан и актуальной для современного общества проблематикой повести, пришедшей к читателю через 60 лет после своего создания, всеобщим интересом к ней и, конечно, учительской интуицией.
Повесть была этапной в творческой эволюции М.А. Булгакова. О важности для Булгакова «Собачьего сердца» свидетельствует, в частности, тот факт, что он добивался возвращения арестованной рукописи наряду с личными дневниками. Вместе с повестью «Роковые яйца» «Собачье сердце» открывает многие темы, нашедшие воплощение в последующих произведениях писателя: эволюция и революция; стремление к познанию окружающего мира и опасность непредвиденных результатов эксперимента; нравственная ответственность человека за свои поступки; нераздельность реального и мистического. В повести читатель обнаружит и острую сатиру на современную писателю действительность, и элементы фантастики, и мистику, и психологическую достоверность, и философские взгляды писателя. Именно в «Собачьем сердце» завершается процесс перехода М.А. Булгакова от фельетонистики к «высокому творчеству»1.
Литературоведческих работ о «Собачьем сердце» немного, что объясняется, по-видимому, сравнительно недолгой жизнью повести в обществе: в России она была впервые опубликована в 1987 году. Предисловием. О. Чудаковой к публикации в журнале «Знамя» и послесловие к ней В. Лакшина открывают исследования повести в отечественном литературоведении. Н.А. Грознова пытается вписать «Собачье сердце» в литературный контекст времени и выявляет параллели между повестью М. Булгакова и произведениями Л. Леонова, Е. Замятина, И. Бабеля, О. Форш2. К этому ряду можно добавить и произведения Д. Бедного («Перешитая ряса»), и В. Маяковского («Клоп»). Вывод Н.А. Грозновой о том, что Булгаков не был одинок в своих исканиях, что «весь воздух литературы 20-х годов был насыщен теми же проблемами, которые волновали автора «Собачьего сердца»», позволяет говорить на уроках литературы о специфике изображения и решения близких тем и проблем в творчестве писателей 20—30-х годов (например, Булгаков — Маяковский).
Отдельные наблюдения, реплики, замечания, соображения, часто не подкрепленные анализом, а порой и вовсе идущие вразрез с текстом повести, разбросаны по статьям, опубликованным не только в литературоведческих журналах. Но даже собранные все вместе, они не дают общего представления о повести, об авторской концепции, лежащей в основе произведения. Подчас в одной и той же работе тонкие, интересные наблюдения соседствуют с положениями, говорящими о недопонимании автором булгаковского отношения к миру.
Так, Вс. Сахаров выдвигает тезис о сатирическом разоблачении в «Собачьем сердце» «чистой, лишенной этического начала, науки и ее самодовольных жрецов, воображающих себя творцами новой жизни». Но любой тезис нуждается в мотивировке, а ее-то в работе и не находим. Именно поэтому положения статьи не вызывают доверия, не говоря уже о том, что иногда они просто противоречат содержанию повести. Например: «Автор делает пса симпатичным <...> Соединившись по недоброй воле Преображенского с этой мерзкой личностью, умный и человечный <...> пес превращается в злобного и пакостливого душителя котов Шарикова»3. (Курсив в цитате мой. — Т.Р.)
Пес, безусловно, умен, о чем свидетельствуют его наблюдения над действительностью. Но остается он «симпатичным» лишь до тех пор, пока мы не проникнем в глубины его сознания. Мироотношение пса отнюдь не наивно и невинно, что и демонстрирует читателю автор, экспонируя «поток сознания» Шарика.
Следующее положение Вс. Сахарова относится к образу профессора Преображенского. Сахаров справедливо обращает внимание на то, что это далеко не идеал Булгакова (хотя именно так, между прочим, решен этот образ в художественном фильме режиссера В. Бортко). Но, увлекшись, он снова забывает о доказательствах, как и о том, что Булгаков всегда избегает однозначной оценки событий и персонажей, на что справедливо указывает А. Зеркалов: «Для нас чрезвычайно важна двойственность (Курсив мой. — Т.Р.) булгаковской оценки события...»4.
Вс. Сахаров считает, что «авторская оценка Преображенского отрицательна, несмотря на очевидную симпатию к бесспорным его достоинствам, врачебному гению и высокой культуре ума и знания». На мой взгляд, авторская оценка сложнее, и способы ее выражения в повести тоже сложны. Отношение автора к профессору на протяжении повести меняется от язвительной иронии до искреннего сочувствия. И важно не определить его одним словом, а понять, когда и почему происходят эти изменения. Сомнителен и вывод о том, что в финале «Преображенский понял всю безнравственность «научного» насилия над природой и человеком...»5. Вспомним эпилог повести: ведь эксперимент продолжается!
Узко трактует основную тему повести и В. Лакшин, обозначая ее как «ответственность науки (и шире — теории) перед живой жизнью». То, что у Булгакова является следствием более глобальных событий, Лакшин трактует как причины: «Таковы невеселые раздумья сатирика о возможных результатах взаимодействия в исторической практике трех сил: аполитичной науки, агрессивного социального хамства и сниженной до уровня домкома духовной власти, претендующей на святость прав, огражденных теорией»6.
Но почему стало возможным объединение этих трех сил? Ответ — конечно, непрямой — в повести есть, но критик его не замечает.
А. Зеркалов считает, что в центре внимания М. Булгакова — проблема отношений «между старой интеллигенцией и нечистой пеной, всплывающей на волне великой революции»7. И опять оказывается, что исследователь останавливается лишь на частной идее.
М. Золотоносов тоже основной в повести считает проблему «отношений между новой властью и старой интеллигенцией», но, в отличие от А. Зеркалова, по-другому расставляет акценты, утверждая, что Булгаков демонстративно опровергал стоявшие за Преображенским «культурные понятия и традиции» в спорах Преображенского с Борменталем, поскольку «в споре побеждает Борменталь, практически доказавший, что усмирить Шарикова можно лишь простым насилием». Хотя нельзя не согласиться с М. Золотоносовым в том, что «Преображенский в создании Шарикова виноват не меньше Швондера»8, — но общая его позиция мне представляется во многом уязвимой, так как и она предполагает однозначное, категоричное решение, не учитывающее всей сложной системы связей между героями, их словами, поступками и событиями.
Более точной мне кажется позиция Н. Сергованцева. Он прежде всего характеризует эпоху: «...время, когда все двоилось, несочетаемое сочеталось, противоположности укрощались». Сложность времени определила, по мнению Н. Сергованцева, и две главные линии повести — «нравственную и социально-философскую». О нравственной линии писали многие литературоведы. Но всю структуру повести определяет вторая линия, ведущая читателя к мысли о том, что «не революция с ее непредсказуемыми взрывами и поворотами, а великая неостановимая эволюция — вот что действительно согласно естеству, природному и человеческому»9. Хотелось бы только, чтобы эта мысль была обстоятельнее аргументирована.
Спор доктора Борменталя и профессора Преображенского о том, собачье или человеческое сердце у Шарикова (конечно, не в прямом значении слов), занимает до сих пор и читателей, и исследователей. Большинство склоняется к позиции Преображенского, которую С. Фуссо формулирует так: «В Шарикове непереносимы отнюдь не рудименты его собачьей сути, но именно «человеческая» сущность Клима <...> у Шарикова — человеческое сердце, сердце Клима Чугункина»10.
Но здесь смущает одно обстоятельство: если бы все было так просто, то зачем Булгакову вообще нужно было бы «превращать» собаку в человека? Не потеряет ли — при такой интерпретации — основная коллизия повести свой смысл? Не проще ли было бы, в таком случае, ввести в действие натурального Клима Чугункина? Но автору почему-то понадобился пес...
Некоторая однозначность, а иногда и поверхностность интерпретаций «Собачьего сердца» объясняются, скорее всего, торопливым, а потому неизбежно неполным анализом повести. В основе школьного анализа, опирающегося на целостную интерпретацию произведения, должна лежать авторская концепция. Не находя таковой в литературоведении, учитель оказывается перед необходимостью создания собственной интерпретации, обязательно отвечающей двум главным требованиям — адекватности авторской концепции и доступности ее школьникам.
На уроках же чаще всего происходит спрямление авторской позиции за счет укрупнения какого-либо одного пласта повести: либо социального, либо нравственного, а в последнее время — с настойчивого благословения преподавателя Санкт-Петербургского Университета педагогического мастерства М.Р. Беловой — мистического. Безусловно, все эти линии есть в повести, все они достаточно легко выявляются, но нельзя в обозначенном автором «аккорде» брать только один звук, даже если он кажется исполнителю самым главным, самым близким его интерпретаторскому чувству.
Я не претендую на то, что мне удалось постичь все глубинные смыслы «Собачьего сердца», но свою задачу вижу в том, чтобы предложить интерпретацию, которая послужит учителю основой для целостного изучения произведения и будет доступна ученикам 8-го класса.
Примечания
1. Сахаров Вс. Михаил Булгаков: уроки судьбы // Подъем. — 1991. — № 5. — С. 132.
2. Грознова Н.А. Повесть «Собачье сердце» в литературном контексте 20-х годов // Творчество Михаила Булгакова: Исследования. Материалы. Библиография. Кн. I. — Л.: Наука. Ленингр. отд., 1991. — С. 43—64.
3. Сахаров Вс. Михаил Булгаков: уроки судьбы, с. 130.
4. Зеркалов А. «Душу и ум теснят...» Социологические размышления Михаила Булгакова // Знание — сила. — 1989. — № 7. — С. 62.
5. Сахаров Вс. Михаил Булгаков: уроки судьбы, с. 131.
6. Лакшин В. Мир Михаила Булгакова // Литературное обозрение. — 1989. № 11. — С. 18—19.
7. Зеркалов А. «Душу и ум теснят...», с. 62.
8. Золотоносов М. «Родись второрожденьем тайным...» Михаил Булгаков: позиция писателя и движение времени // Вопросы литературы. — 1989. — № 4. С. 164, 168, 169.
9. Сергованцев Н. Два самоотречения Михаила Булгакова // Молодая гвардия. — 1989. — № 8. — С. 259—272.
10. Фуссо С. «Собачье сердце» — неуспех превращения // Литературное обозрение. — 1991. — № 5. — С. 31.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |