Повесть «Собачье сердце» играет ключевую роль в творческой эволюции М.А. Булгакова. Она позволяет глубже понять творчество писателя. «Собачье сердце» было написано в 1925 году, в переломное для автора время в творческом и в личном плане. Повесть завершает первый период его творчества, став последним прозаическим произведением, созданным в 1920-е годы. После неудачи с его публикацией М.А. Булгаков перешел от прозы к драматургии. В том же 1925 году им написана для МХАТа пьеса «Дни Турбиных», а для Театра им. Вахтангова «Зойкина квартира». Во время написания «Собачьего сердца» М.А. Булгаков был полон творческих сил и новых замыслов, у него за плечами был богатый и разносторонний жизненный и творческий опыт. В этом плане проступают возможности осуществления новых более сложных творческих замыслов.
В 1925 году о М.А. Булгакове впервые заговорили как о писателе. К этому времени уже были опубликованы и замечены литературными критиками его ранние произведения: во многом автобиографические «Записки на манжетах», цикл сатирических рассказов-фельетонов о Москве в эпоху НЭПа, две повести «Дьяволиада» и «Роковые яйца». М.А. Булгакова узнали как автора философско-исторического романа «Белая гвардия». Талант М.А. Булгакова высоко оценили многие выдающиеся писатели XX века, чьим мнением он дорожил.
А.Н. Толстой и Е.И. Замятин хвалили первую повесть «Дьяволиада». Несмотря на их положительные отзывы, к своему творчеству М.А. Булгаков относился критически, «но меня-то самого рассказ не удовлетворяет»1 — записал он в дневнике. И еще одна запись, сделанная 26 ноября 1924 года: «повесть дурацкая, ни к черту не годная. Но Вересаеву (он один из редакторов «Недр») очень понравилась»2. Следующую повесть, «Роковые яйца», оценил А.М. Горький: «Булгаков очень понравился мне, очень, но он сделал конец рассказа плохо. Поход пресмыкающихся на Москву не использован, а подумайте, какая это чудовищно интересная картина!»3. Не зная этого отзыва А.М. Горького, М.А. Булгаков 18 октября 1924 года сделал запись в дневнике: «в повести испорчен конец, потому что писал я ее наспех»4.
Относительно самого большого на тот момент произведения — первого романа М.А. Булгаков терзался сомнениями: «Ужасно будет жаль, если я заблуждаюсь и «Белая гвардия» не сильная вещь». Несмотря на самокритику автора, М.А. Волошин о «Белой гвардии» писал: «И во вторичном прочтении эта вещь представляется мне очень крупной и оригинальной: как дебют начинающего писателя ее можно сравнить только с дебютами Достоевского и Толстого»5.
В 1923—1924 годах М.А. Булгаков сетовал: «плохо лишь то, что у меня никогда нет ясной уверенности, что я действительно хорошо написал»6. Впрочем, временами были вспышки уверенности, как, например, в сентябре 1923 года: «...сейчас я слышу в себе, как взвывает моя мысль, что я неизмеримо сильнее как писатель всех, кого я ни знаю»7. Пройдя через эти сомнения, а в самые трудные и голодные периоды жизни и сожаления, что бросил медицину, к концу 1923 года М.А. Булгаков окончательно осознал: «ничем иным я быть не могу — я могу быть одним — писателем»8. М.А. Булгаков ощущал: «в литературе я медленно, но все же иду вперед. Это я знаю твердо». И к моменту написания «Собачьего сердца» к нему приходит уверенность в своей писательской силе.
«Собачье сердце» является ранним произведением, но вместе с тем, уже в нем проявились основные черты зрелого творчества М.А. Булгакова. Выразилось это и в целостно выстроенной структуре повести, в детальной продуманности каждого момента и характеристиках героев повести, яркой и острой сатире на современность, авторской стилистике и силе художественного воздействия. Помимо этого «Собачье сердце» впервые объединило в себе ранее не пересекающиеся мотивы творчества: сатирическое, бытовое изображение современной Москвы с фантастическим и философским пластом повествования. Эти мотивы перешли затем в последующие романы: «Записки покойника» и «Мастер и Маргарита».
На допросе в ОГПУ в середине 1920-х годов писатель сообщил: «я могу писать только из жизни интеллигенции в советской стране. Но склад моего ума сатирический. Из-под пера выходят вещи, которые порою, по-видимому, остро задевают общественно-коммунистические круги.
Я всегда пишу по чистой совести и так, как вижу! Отрицательные явления жизни в Советской стране привлекают мое пристальное внимание, потому что в них я инстинктивно вижу большую пищу для себя (я — сатирик)»9. М.А. Булгаков отвел себе место среди писателей-сатириков, хотя сила таланта позволяла ему в своем творчестве не обращаться к сатире. Это прекрасно продемонстрировал роман «Белая гвардия», но характер и склад ума, подмечающий все вокруг, да и сама эпоха, время расцвета НЭПа определили мощное сатирическое начало в творчестве М.А. Булгакова 1920-х годов. Эти годы с переустройством всего уклада жизни откликнулись очень мощным движением сатиры не только в творчестве М.А. Булгакова, но и во всей литературе 1920-х годов. Этот период представляет собой один из самых значительных этапов развития сатиры. Именно в 1920-е годы ярко раскрывается комедийно-сатирический талант многих крупнейших мастеров художественного слова — И. Ильфа и Е. Петрова, В. Маяковского, М. Зощенко. Симптоматично, что тяготение к сатире наблюдается в деятельности целого ряда писателей, содержание, пафос и поэтика творчества которых не укладывается в рамки задач и специфики только сатирического искусства, например, у А. Толстого, Л. Леонова, В. Катаева, А. Платонова и других.
В 1920-е годы бурно развивалась сатирическая журналистика. В период с 1917 по 1930 годы только в Москве и Ленинграде выходило более 60 периодических сатирических журналов. Из журналистики в литературу пришел и М.А. Булгаков, который в 1922—1926 годах служил фельетонистом в «Гудке», где его коллегами были И. Ильф и Е. Петров, В. Катаев, Ю. Олеша. Двое последних вслед за автором «Дней Турбиных» впоследствии стали авторами Московского Художественного театра.
Главной темой сатирических произведений М.А. Булгакова стала Москва в эпоху НЭПа, которая ознаменовалась серьезной борьбой за выживание, сворачиванием госучреждений, с бюрократизмом, жилищным кризисом и т. д. Все это М.А. Булгаков описал на страницах своих рассказов, опубликованных в берлинской газете «Накануне» и фельетонах в газетах «Гудок», «Смехач», «Бузотер» и «Красный перец». Этому посвящены первые две повести «Дьяволиада» и «Роковые яйца», напечатанные в альманахе «Недра».
Если в фельетонах у М.А. Булгакова преобладает в основном сатира, то уже в первой повести — более сложной жанровой и стилевой структуре — писатель расширяет богатство используемых художественных приемов. Булгаковская сатира становится неотделима от фантастического сюжета. Это сразу подметил Е.И. Замятин, определив повесть «Дьяволиада» как «фантастика, корнями врастающая в быт»10.
Повесть «Роковые яйца» вызвала многочисленные отклики в прессе 1925 года. Эти критические рецензии, сохраненные М.А. Булгаковым и вклеенные им в специальный альбом11, интересны тем, что отражают взгляды и восприятие сатирических повестей современниками писателя. По этим статьям несложно догадаться о том, как было бы воспринято «Собачье сердце», если бы ему было суждено увидеть свет в 1920-е годы.
Николай Смирнов, обозревая 6-й номер «Недр» (где были опубликованы: Н. Никандров — рассказ «Всем утешение», М. Булгаков — повесть «Роковые яйца», М. Волошин — поэма «Россия», Н. Тихонов — поэма «Лицом к лицу», А. Яковлев — рассказ «Болото», стихотворение В. Брюсова и материалы по истории литературы: статья М. Гофмана и Л. Гроссмана — «Пушкин и Рылеев»), пишет, что по сравнению с другими произведениями сборника: ««Роковые яйца» удачнее, здесь много увлекательных юмористически-певучих страниц, много гротескной остроты, но слишком много и крупнейших, обесцвечивающих ее недочетов. Повесть смята и незакончена»12.
Литературный критик «Красной газеты» Генрих Барш заключает: «Центральной вещью шестой книги является талантливая повесть М. Булгакова «Роковые яйца». Изумителен темп, занимательность и напряжение в этой комической, пародийной, иногда несколько двусмысленной, но все время блестящей повести. Здесь и фельетон, и сатира на людей, и бюрократизм, пародия на Уэльсовскую «Пищу богов». Вещь определенно злободневная, несмотря на мотивировку всех событий фантастикой»13.
«Рабочий журнал» пишет: «Повесть Булгакова — легкое вагонное чтение». Рецензент, как и многие современники писателя, отчетливо понимает, на что в действительности направлена булгаковская сатира, и что, «несмотря на явную фантастичность и «авантюрность» сюжета, в повести проглядывают характерные черточки быта»14.
Ю. Соболь в рубрике «Среди книг и журналов» газеты «Заря Востока» так характеризует писателя: «Один только Булгаков со своей иронически-фантастической и сатирически-утопической повестью «Роковые яйца» неожиданно выпадает из общего, весьма благонамеренного и весьма приличного тона». Впрочем, автор статьи скорее хвалит писателя и дает весьма подробный анализ сатиры М.А. Булгакова, рассуждая о диалектике связи его произведений с классическими сатирическими традициями. «Еще в «Дьяволиаде» М. Булгаков обнаружил любопытнейшее сочетание Гофмана с весьма современным Гоголем.
Это было очень занятно: русская тема о русских нелепых людишках, взятая в преломлении советской действительности, втиснутая в гущу советского быта, в его канцелярии и приемные, а затем своеобразно преломленная сквозь призму фантастики — в стиле Гофмана. В повести о «Роковых яйцах» воздействие Гоголя почти убрано, но ироническая маска Т. Амадея Гофмана по-прежнему улыбается нам в этом, опять-таки очень русском и очень современном рассказе, густо насыщенном московским бытом». Далее Ю. Соболь анализирует «утопическое» будущее 1928 года, в котором существует Персиков. Утопичность он находит не только «в явном гротеске, но и в самом рисунке Москвы 1928 года, в котором профессор Персиков вновь получает «квартиру в пять комнат» и ощущает весь свой быт таким, каким он был... до октября.
Впрочем, это, конечно, не утопия в строгом смысле слова, а лишь ироническая усмешка, с какой нам автор рисует и чудака Персикова, и безграмотных московских репортеров в 1928, пишущих заметки в том же стиле, в каком писали они в 1925-м». Критик журит Булгакова «за легкомысленную улыбку, скользящую по повести», и уверен, что «у Булгакова есть та острота дарования, которая обещает более значительное, чем повесть о Персикове...». В целом, заключает рецензент, «рассказ Булгакова — самый занимательный и самый острый во всей книге»15.
В журнале «Октябрь» критик И. Гроссман-Рощин замечает: «Приходилось — в частных беседах — выслушивать отзывы такого характера: повесть написана блестяще. По идеологическому замыслу повесть — «неблагонадежна». Автор написал тонкую, едкую талантливую критику на нашу жизнь»16.
Впрочем, с каждым месяцем критики все больше подмечают, так называемое, «равнение на потребителя» в сатирических произведениях М.А. Булгакова и акцент этих статей с плоскости литературной все больше смещается в плоскость идеологическую. Так, журналист А. Меньшой в ленинградском журнале «Жизнь Искусства» о повести ««Роковые яйца» столь нашумевшей в Москве» — пишет, что М. Булгаков «задумывал задачу интересно, а разрешить не сумел». В своей статье он ставит вопрос: «Есть ли у нас, наконец, своя революционная литература? И сейчас по прочтении «Роковых яиц» Булгакова мы отвечаем: Нет, у нас нет литературы. Нет у нас, нет пока еще революционной литературы ни в Москве, ни в Ленинграде»17.
Ярый противник М.А. Булгакова критик Л. Авербах в рецензии от 20 ноября 1925 года на сборник «Дьяволиада» пишет, что «Булгакову нельзя отказать в остром пере. Пишет он легко, свободно, подчас занимательно» и далее переходит в идеологическое наступление. «Так что на вопрос: как? — можно ответить ничего. Но что он пишет? Но что печатают «Недра»? Вопрос, пожалуй, более интересный. Булгаковы появляться будут неизбежно, ибо нэпманству на потребу злая сатира на советскую страну, откровенное издевательство над ней, прямая враждебность. Но неужели Булгаковы и дальше будут находить наши приветливые издательства и встречать благосклонность Главлита.
Рассказы М. Булгакова цельны, выдержаны, единое в них настроение и единая тема. Тема эта — удручающая бессмыслица, путаность и никчемность советского быта, хаос, рождающийся из коммунистических попыток строить новое общество. (...)
Нам нужна сатира, но эта сатира должна быть наполнена болью за наше дело, и только из под пера писателя живущего нашей борьбой и понимающего ее, может родиться советская сатира. Нужно обладать большой общественной чуткостью, чтобы от сатиры и обличения не свалиться к злопыхательству и зубоскальству. Между тем рассказы Булгакова должны заставить нас тревожно насторожиться. Появляется писатель не рядящийся даже в попутнические цвета. Не только наша критика и библиография, наши издательства должны быть настороже, а Главлит — тем паче!...»18.
Литературных критиков 1920-х годов в сатирических произведениях М.А. Булгакова и в романе «Белая гвардия» больше всего раздражала независимая и неподобострастная позиция автора по отношению к советскому строю. М.А. Булгакову единодушно было отведено место среди писателей «попутчиков». Писатель и сам это признавал. В дневнике есть запись: «Литература теперь трудное дело. Мне с моими взглядами, волей-неволей выливающимися в произведениях, трудно печататься и жить»19.
Многое из того, что писали критики 1920-х годов о специфике булгаковской сатиры, о ее преемственности классическим сатирическим традициям — все это замечает и современный читатель. «Сатира не терпит оглядки»20 — заметил М.А. Булгаков. И именно этот принцип, как показало время, помог М.А. Булгакову создать сатирические произведения, обладающие силой долговременного эстетического воздействия. М.А. Булгакову-сатирику удалось от социальной маски — образной формы, которая доминировала в начале 1920-х годов в творческой практике многих советских сатириков, через «Дьяволиаду» и «Роковые яйца» постепенно перейти и найти более сложные сатирические формы изображения персонажей. В «Собачьем сердце» М.А. Булгаков на примере профессора Ф.Ф. Преображенского, Шарикова и Швондера создал яркие сатирические, социально-психологические образы, которые вошли в нашу жизнь.
Творческая деятельность М.А. Булгакова и ряда других писателей (А. Толстого, В. Катаева) в целом укладывается в процессы развития сатиры 1920-х годов, в которых под влиянием серьезных изменений в общественно-политической жизни второй половины 1920-х годов происходили весьма важные изменения. В прозе М.А. Булгакова «Собачье сердце» стало произведением, в котором наряду с сатирическим отображением эпохи по сравнению с другими повестями все большее место отводилось другим, важным для него темам. При этом следует учитывать, что, несмотря на всю серьезность затрагиваемых проблем в последующих произведениях М.А. Булгакова, сатира не исчезает, а входит в общий, в целом не сатирический план изображения, нередко ощущается в самой тональности повествования и в характере смеха.
Помимо сатирического изображения отрицательных явлений и форм современной действительности, главной в творчестве М.А. Булгакова стала тема ответственности человека за свои дела. Это очень важный мотив для понимания всего творчества М.А. Булгакова, сформированный не только историческими условиями, но и обстоятельствами личной жизни писателя. Скоропостижная смерть отца, а так как он был самый старший из семи братьев и сестер, он остро ощутил бремя ответственности. Окончательно этот мотив укрепился, когда М.А. Булгаков стал земским врачом. От его работы зависело здоровье и жизнь многих людей. Этому посвящен автобиографический цикл «Записки юного врача». В 23 года без должного врачебного опыта М.А. Булгаков, оказался один в глухом уездном городе и должен был сражаться за жизни людей. «Мне хотелось у кого-то попросить прощенья, покаяться в своем легкомыслии, в том, что я поступил на медицинский факультет»21. Каждый день и ночь были для него испытанием. «Я чувствовал себя побежденным, разбитым, задавленным жестокой судьбой. Она меня бросила в эту глушь и заставила бороться одного, без всякой поддержки и указаний. А если не победишь, вот и мучайся, как сейчас, когда валяет тебя по ухабам, а сзади остался трупик младенца и мамаша. (...) Да и как мне отстоять ее? Как понимать это величественное слово? В сущности, действую я наобум, ничего не знаю. Ну, до сих пор везло, сходили с рук благополучно изумительные вещи, а сегодня не свезло»22.
Помимо ответственности у молодого врача «нервы не выдерживали созданных мною страхов»23. Каждый прием был проверкой на прочность. «Все против меня, судьба, — подумал я, — теперь уж, несомненно, зарезали мы девочку, — и мысленно строго добавил: Только дойду домой — и застрелюсь...»24. Проводя операцию на Лидином горле, М.А. Булгаков заболел, и тогда ему впервые вкололи морфий. Наркотик легко снял внутреннее напряжение. Это во многом объясняет быстрое привыкание и пристрастие к нему писателя, от которого его чудом спасла первая жена Т.Н. Лаппа. И только попав в другую больницу, где много разных врачей «тяжкое бремя соскользнуло с моей души... Я не был виноват в ущемленной грыже и не вздрагивал, когда приезжали сани и привозили женщину с поперечным положением, меня не касались гнойные плевриты, требовавшие операции. Я почувствовал себя впервые человеком, объем ответственности которого ограничен какими-то рамками»25.
Мотив ответственности проявляется в каждом произведении писателя и в каждом — по-своему. В литературе М.А. Булгаков показал, что не только врач несет ответственность за жизнь человека. Ответственность за судьбу России и произошедшую революцию М.А. Булгаков возложил на интеллигенцию. Тема ответственности всегда у писателя связана с мотивом расплаты. Еще в своей первой статье «Грядущие перспективы», опубликованной в газете «Грозный» в ноябре 1919 года, он рассуждает: «Прошла революция, что же будет с нами?» и отвечает: «Нужно будет платить за прошлое неимоверным трудом, суровой бедностью жизни. Платить и в переносном и буквальном смысле слова. (...) И мы представители неудачливого поколения, умирая еще в чине жалких банкротов, вынуждены будем сказать нашим детям:
— Платите, платите честно и вечно помните социальную революцию»26.
Сам писатель неоднократно говорил, что предпочел бы родиться в более спокойное время: «Ах, от чего я опоздал родиться! Отчего я не родился сто лет назад»27.
Об ответственности и расплате повествует роман «Белая гвардия», в котором писатель с горечью устами Турбина говорит о причинах, происходящих в Городе: «Довольно сентиментальничать. Просентиментальничали свою жизнь. Довольно»28. Тему ответственности интеллигенции за свои дела и революцию М.А. Булгаков продолжил и в повестях. Современник писателя И.М. Нусинов, делая в 1926 году доклад о творчестве М.А. Булгакова, писал о «Роковых яйцах». «Рок для него олицетворение революции, из всего его творчества в конце концов выйдут гады, от которых мы спасемся только разве таким чудом как 18° мороз в августе. Политический смысл этой утопии слишком ясен. (...) Этот мор сперва охватил весь Советский союз: он дошел до Владивостока и до Ташкента. Но на «Западе» удивительным образом задержался как раз на Польско-Румынских границах. Тоже повторилось с гадами, они почему-то тоже пошли только на Москву, на СССР, но не пошли на Запад. Ведь для простого авантюрного романа это было бы чрезвычайно благодатной задачей направить «гадов на запад». Докладчик заключает: «Эта задача, однако, не соблазнила Булгакова, ибо не Запад, а Москва нанесли столь сокрушительное поражение его классу, и не Запад, а Москва, творчество революции, ее лучи жизни породили тех, от которых погиб его класс. И именно потому, что перед Булгаковым была задача политической сатиры, «Роковые яйца» стали лишь фельетоном, а не картиной ужаса и гибели мира»29.
В этом докладе, который писатель сохранил в перепечатанном виде, И.М. Нусинов разбирает те перемены в настроении М.А. Булгакова, которые произошли с момента написания романа «Белая гвардия» и его переделки в пьесу «Дни Турбиных» — именно, в то время, когда создавалось «Собачье сердце». «Булгаков выпустил из текста романа все то, что делало гибель Турбиных не только неизбежной, но исторически оправданной, все то, что раньше заставило его признать, что они были «судимы сообразно с делами своими»30. Докладчик говорит о том, что «Булгаков принял победу народа не с радостью, а с покорностью, с великой болью. Он жаждет отомстить за фактическую победу победителям моральным поражением, и изображает победителей в образе «Дьяволиады», в образе «гадов» из «Роковых яиц». И сейчас в 1926 году, когда момент раскаяния прошел, он пытается перейти в идеологическое наступление»31.
В своеобразное идеологическое наступление, о котором говорил И.М. Нусинов, М.А. Булгаков перешел еще до создания пьесы «Дни Турбиных». 26 декабря 1924 года накануне создания третьей повести М.А. Булгаков записал в дневнике свое понимание эпохи, которое отразилось в «Собачьем сердце» и во всех последующих произведениях. На вечере у Н.С. Ангарского-Клестова, в споре с пролетарским писателем Н.Н. Ляшко М.А. Булгаков сказал: «Нынешняя эпоха, это эпоха сведения счетов»32. Интересно, что до «Собачьего сердца», чуть ли не во всех произведениях интеллигенция «в эпоху ведения счетов» погибает, но уже в третьей повести М.А. Булгаков по-иному смотрит на судьбы интеллигенции в России — которая отстаивает свое право на нормальную жизнь.
Еще в 1922 году в автобиографическом рассказе «Необыкновенное приключение доктора» писатель заключает: «Быть интеллигентом вовсе не значит обязательно быть идиотом...»33. Незадолго до этого, в письме к матери о жизни в Москве в ноябре 1921 года М.А. Булгаков пишет: «Коротко могу сказать, что идет бешеная борьба за существование и приспособление к новым условиям жизни. (...) Работать приходится не просто, а с остервенением. С утра до вечера, и так каждый день без перерыва. (...) Вне такой жизни жить нельзя, иначе погибнешь. В числе погибших быть не желаю»34. В 1922 году в рассказе «Столица в блокноте» М.А. Булгаков выводит новый тип интеллигенции, стойкой к различным жизненным ситуациям и превратностям судьбы: «Вот писали все: гнилая интеллигенция, гнилая... Ведь, пожалуй, она уже умерла. После революции народилась новая, железная интеллигенция. Она и мебель может грузить, и дрова колоть, и рентгеном заниматься»35.
В самой первой повести «Дьяволиада» автор в начале называет причину гибели главного героя: «Пригревшись в Спимате, нежный, тихий блондин Коротков совершенно вытравил у себя в душе мысль, что существуют на свете так называемые превратности судьбы»36, за что и поплатился. Оказавшись не в силах справиться с превратностями жизни — различить братьев близнецов Кальсонеров, делопроизводитель бросается с крыши со словами: «Лучше смерть, чем позор».
В следующей повести «Роковые яйца» явно звучит мотив ответственности человека за свои действия. «Не бездарная посредственность, на горе республике, сидела у микроскопа. Нет, сидел профессор Персиков!»37. С самой первой минуты Персиков понял, чем грозит «луч жизни»: «Боже мой. Ведь это даже нельзя себе представить всех последствий»38. Однако, когда пришел «Рокк с бумагой», чтобы конфисковать его изобретение, Персиков бросился к телефону:
«Простите... Я не могу понять... как же так? Я... без моего согласия, совета... Да ведь он черт знает что наделает!!.» и потом: «Я не даю своей санкции на опыты с яйцами... Пока я сам не опробую их». «Кончилось тем, что багровый Персиков с грохотом повесил трубку и мимо нее в стену сказал:
— Я умываю руки»39.
Из того, что Персиков не взял на себя ответственности за опыт, заранее зная о его последствиях, а «умыл руки» — возникает другой мотив — мотив расплаты. Разъяренная толпа ворвалась к Персикову в институт и крушила все на своем пути: «Низкий человек, на обезьяньих кривых ногах, в разорванном пиджаке, в разорванной манишке, сбившейся на сторону, опередил других, дорвался до Персикова и страшным ударом палки раскроил ему голову»40.
Впрочем, Ф.Ф. Преображенский в отличие от своего «предшественника» В.И. Персикова «не умыл руки», не проявил трусость, не бросил ученика И.А. Борменталя и не уехал за границу, а начал думать об операции над Шариковым, которая привела бы к иному результату. М.А. Булгаков показывает, что Ф.Ф. Преображенский вновь возродил к жизни пса Шарика, но все последствия очеловечивания, как у истинного ученого не отбили у него желания и дальше изучать проблему омоложения и думать о евгенике.
Л.Е. Белозерская в своих воспоминаниях говорит, что М.А. Булгаков очень любил повторять: «Ни одно доброе дело не остается не наказанным» и всегда добавлял: «Так говорят англичане». Это высказывание сильно перекликается с так называемыми «превратностями судьбы», которые в произведениях М.А. Булгакова выступают как «пусковой элемент» для закручивания сюжета. В «Собачьем сердце» превратностью судьбы явилась операция на гипофизе, которая дала не «улучшение человеческой породы» и омоложение, а привела к неожиданным последствиям.
Булгаковский мотив ответственности и расплаты можно лучше понять через стремление защищать свое жилище: через ставший «легендарным» квартирный вопрос. В 1923 году М.А. Булгаков записал в дневнике: «Самый ужасный вопрос в Москве — квартирный»41, — а потом повторял эту мысль чуть ли в каждом своем произведении. В «Собачьем сердце» немало страниц отведено квартирному вопросу. Квартира для писателя была чем-то святым, о чем свидетельствуют многочисленные дневниковые записи 1920-х годов: «Пока у меня нет квартиры — я не человек, а лишь полчеловека»42 и «Если отбросить мои воображаемые и действительные страхи жизни, можно признаться, что в жизни моей теперь крупный дефект только один — отсутствие квартиры»43. Попав в Москву в 1921 году М.А. Булгаков поставил перед собой цель: «осуществить idea-fixe. А заключается она в том, чтоб в 3 года восстановить норму — квартиру, одежду, пищу и книги»44. Однако на первом месте у писателя всегда была квартира.
Обустройство и улучшение своего жилища было важно для М.А. Булгакова на протяжении всей жизни. Е.С. Булгакова 23 августа 1934 года записала свое наблюдение: «Для М.А. квартира — магическое слово. Ничему на свете не завидует — квартире хорошей! Это какой-то пунктик у него»45. И 29 ноября 1938 года вписала в дневник слова писателя: «Я не то что МХАТу, я дьяволу готов продаться за квартиру»46. Все эти свидетельства очень важны для понимания «Собачьего сердца» и того как Ф.Ф. Преображенский отстаивал свое право на достойные жилищные условия.
В рассказе «Москва 20-х» М.А. Булгаков написал: «Условимся раз и навсегда: жилище есть основной камень жизни человеческой. Примем за аксиому: без жилища человек существовать не может»47. М.А. Булгаков, в зависимости от квартиры, можно сказать, восхищается двумя типами людей. «С течением времени я стал классифицировать. И классификация моя проста, как не знаю что. Два сорта, живущих хорошей жизнью:
1) Имели и сумели сохранить (Зина, Николай Иванович, Яша, Паша и др...)
2) Ничего не имели, приехали и получили»48.
Исходя из этой булгаковской «квартирной» классификации интересно проанализировать образы профессоров Преображенского из «Собачьего сердца» и Персикова из «Роковых яиц». Повести написаны практически в одно время: «Роковые яйца» в октябре 1924, а «Собачье сердце» в январе—марте 1925 года. В них изображены два профессора, оба приблизительно одного возраста, занимаются исследовательской работой, они известные и уважаемые люди, у обоих есть ассистенты, живут в хороших квартирах на Пречистенке с прислугой. Только Персиков «в квартире из 5 комнат, одну из которых занимала сухонькая старушка, экономка Марья Степановна, ходившая за профессором, как нянька. «В 1919 году у профессора отняли из 5 комнат 3. Тогда он заявил Марье Степановне:
— Если они не прекратят эти безобразия, я уеду за границу»49.
Персиков даже и не пытался отстоять свою квартиру. Три комнаты ему вернули не благодаря стараниям профессора, а из-за фантастической детали, которую как абсолютно невозможную подметили современники писателя. «Выстроив в центре Москвы 15 пятнадцатиэтажных домов, а на окраинах 300 рабочих коттеджей, каждый по 8 квартир, раз и навсегда покончив этот страшный и смешной жилищный кризис, который так терзал москвичей в годы 1919—1925»50. Профессор Персиков не вписывается в классификацию писателя: «имели и сумели сохранить».
Желание профессора Преображенского отстоять квартиру в «эпоху сведения счетов» может о многом рассказать. Для М.А. Булгакова достоинство распространяется, в первую очередь и на условия жизни, то есть квартиру и ее обстановку. Покушение на квартиру с целью отнять часть ее для писателя стоит чуть ли не в одном ряду с нападением врага на страну. Защита квартиры, на которую нападают Швондеры, это своего рода бой, война. Филипп Филиппович готов отстаивать свои права: и наукой заниматься, и жить достойно. Преображенский не только имел и сумел сохранить, но более того: «Я один живу и работаю в семи комнатах, — ответил Филипп Филиппович, — и желал бы иметь восьмую. Она мне необходима под библиотеку»51. В желании профессора иметь библиотеку отразились сокровенные мечты самого писателя: иметь кабинет, библиотеку и зеленую лампу. Биограф писателя П.С. Попов записал по памяти со слов М.А. Булгакова — «Особое значение для меня имеет образ лампы с абажуром зеленого цвета. Это для меня очень важный образ. Возник он из детских впечатлений — образ моего отца, пишущего за столом»52. В автобиографическом рассказе «Необыкновенное приключение доктора» М.А. Булгаков говорит: «Моя любовь — зеленая лампа и книги в моем кабинете»53.
Прототипа Преображенского — Н.М. Покровского, «несмотря на все его охранные грамоты, уплотнили. Дядю Мишу выставили в гостиную, а в его комнате поселилась пара, которая ввинтила две лампы: одну в 100, другую в 50 свечей и не тушит их ни днем не ночью»54, но Ф.Ф. Преображенский защищается всеми силами. Звонит Виталию Александровичу: «Больше я так не согласен. Терпение мое лопнуло. Это уже второй случай с августа месяца. Как? Гм... Как угодно. Хотя бы... Но только одно условие: кем угодно, что угодно, когда угодно, но чтобы это была такая бумажка, при наличности которой ни Швондер, ни кто-либо иной не мог бы даже подойти к дверям моей квартиры. Окончательная бумажка. Фактическая. Настоящая. Броня. Чтобы мое имя даже не упоминалось. Кончено. Я для них умер»55.
В этом отстаивании квартиры профессором Преображенским можно увидеть много личностных качеств самого М.А. Булгакова. Писатель действовал также как и Ф.Ф. Преображенский. В автобиографическом рассказе «Необыкновенное приключение доктора» читаем: «достал бумажки с 18 печатями о том, что меня нельзя уплотнить, и наклеил на парадной двери, на двери кабинета и в столовой»56. Когда писатель перебрался в Москву и жил у родственников, его пытались выселить. Для того, чтобы прописаться в квартиру № 50 в злополучном Эльпит доме М.А. Булгаков дошел даже до Н.К. Крупской, которая дала распоряжение домкому прописать писателя. Этот случай описан в рассказе «Воспоминание». В нем М.А. Булгаков говорит, что прежде чем наяву пойти к Н.К. Крупской, он увидел сон, что пришел к Ленину, и тот ему помог с квартирным вопросом. Подобно Ф.Ф. Преображенскому М.А. Булгаков на протяжении всей жизни искал защиты у вышестоящих. 26 декабря 1938 года Е.С. Булгакова оставила запись в дневнике: «Миша пишет и диктует мне письмо В.М. Молотову — с просьбой помочь в квартирном вопросе. (...) Не знаю, что получится из этого письма, но это — единственный выход»57.
Через квартирный вопрос можно лучше понять и булгаковскую тему ответственности и расплаты. Одно из самых страшных наказаний для человека также связано с квартирой. Это М.А. Булгаков блестяще показал в романе «Мастер и Маргарита». Превратившись в ведьму, Маргарита влетела в «Дом Драматурга и Литератора» и устроила погром в квартире ненавистного ей критика: «Латунский! — завизжала Маргарита. — Латунский! Да ведь это же он... Это он погубил мастера!». Булгаков тщательно прописывает, как Маргарита разбила молотком рояль, залила водой ящики письменного стола с рукописями, крушила все вокруг, разбила окна и затопила всю квартиру. М.А. Булгаков как бы наводит на мысль, что уничтожение имущества порой может быть страшнее смерти.
Беды Мастера в романе также происходят отчасти из-за квартиры. После обрушившейся на Мастера критики в прессе, Алоизий Могарыч упросил Мастера прочитать роман, а потом написал на Мастера донос и заполучил его квартиру. На вопрос о москвичах: «изменились ли горожане внутренне?», — Воланд заключает: «Обыкновенные люди... В общем, напоминают прежних... квартирный вопрос только испортил их»58.
Мотив ответственности, звучащий в произведениях писателя, напрямую связан с ключевой для понимания творчества М.А. Булгакова проблемой, с тем, как понимает и представляет он в своих произведениях «добро и зло». Понять проблему «добра и зла» помимо самих текстов помогают эпиграфы, которые М.А. Булгаков дает далеко не к каждому своему произведению. Он предвосхищает ими романы, которые ему особенно дороги: «Белую гвардию» и «Мастер и Маргарита». «Белую Гвардию» М.А. Булгаков «выделял из всех своих вещей, так как к замыслу относился очень серьезно»59. Закатный роман «Мастер и Маргарита» писатель создавал более десяти лет и умирая, он говорил: «Может быть, это и правильно... Что я мог бы написать после «Мастера?..»60.
Эпиграф — это своего рода квинтэссенция главной мысли произведения. К «Белой гвардии» дан эпиграф из Откровения Иоанна Богослова: «И судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими...».
К «Мастеру и Маргарите» — из «Фауста» Гете:
«...так кто ж ты, наконец?
— Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».
Оба эти эпиграфа по сути своей передают христианско-богословское понимание «добра и зла» в человеке и в мире. Истинная вера Христова указывает на две причины существования зла в мире. Первая причина лежит в свободе человека. Этот Божий дар отличает человека от всех живых существ. В отличие от животных люди действуют не столько по законам природы, сколько в соответствии со своей свободной волей. Таким образом, внутренняя причина происхождения зла или греха заключается не только во внешних обстоятельствах, но и в свободной воле человека. Вторая причина существования зла состоит в том, что «Бог в Своем мировом плане заставляет также и зло служить добру»61.
Сразу оговоримся, что самого М.А. Булгакова и его творчество, равно как и любого другого писателя, нельзя рассматривать исключительно в религиозном аспекте. Писатель сам себя как бы наделяет ролью Создателя и создает свой художественный мир, выстраивает его по своим законам. Для М.А. Булгакова непреложен закон — ответственности человека за свои дела, по которым он и будет судим. Мотив ответственности прошел через все произведения, и с особой силой высветился в романе «Мастер и Маргарита». М.А. Булгаков создает свой образ Понтия Пилата, отличный от исторического. У писателя личная ответственность выше коллективной. В Библии записано: «весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших»62. Иными словами, весь народ ответственен. В «Мастере и Маргарите» писатель концентрирует внимание на ответственности Понтия Пилата. Прокуратор расплачивается за то, что «умыл руки». В исторической реальности, запечатленной в Библии, все происходило несколько иначе, чем в романе. В Евангелии от Матфея читаем: «между тем, как сидел он на судейском месте, жена его послала ему сказать: не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за него»63. Но для М.А. Булгакова было важно подчеркнуть индивидуальную ответственность человека. Булгаковскому Пилату никто не помогает и не подсказывает — он одинок и страдает страшными мигренями, к которым впоследствии добавляются и муки раскаяния. Более того, по Библии Иуда сам удавился, осознав, что сделал и к его смерти не причастен Понтий Пилат, но М.А. Булгакову важно показать, что Пилат, понимая свою роль в произошедшем, пытается как-то исправить ситуацию: отсюда и отмщение Иуде за смерть Иешуа Га-Ноцри. В своем «булгаковском евангелии» писатель устами Га-Ноцри указывает: «в числе человеческих пороков одним из самых главных считает трусость»64. Эта мысль была озвучена писателем не только в романе, ею он поделился с В. Виленкиным: «Трусость — вот главный порок... От него идут все остальные»65. Непринятие ответственности за свои дела, трусость перед лицом серьезных решений, за этим в произведениях М.А. Булгакова всегда наступает суд: либо совесть не дает покоя и человек раскаивается, либо наступает гибель.
Такой подход к художественному решению проблемы ответственности, а через нее и сущности «добра и зла» наблюдается и в «Собачьем сердце». В повести мотив расплаты соединен с мотивом раскаяния. Профессор Преображенский прекрасно понимает, что все, что происходит в его квартире, породил он сам. Несмотря на благие намерения, произведя опыт, Филипп Филиппович сам навлек на себя страдания. Преображенский за две недели после операции и общения с Полиграфом Полиграфовичем устал больше, чем за последние 14 лет, весь изнервничался, ссутулился, поседел. Из-за пребывания Шарикова в квартире стало невозможно работать, вести прием. Профессор по-своему кается перед своим учеником И.А. Борменталем: «Если бы кто-нибудь, — сладострастно продолжал Филипп Филиппович, — разложил меня здесь и выпорол, я бы, клянусь, заплатил червонцев пять... «От Севильи до Гренады...» Черт меня возьми... Ведь я пять лет сидел, выковыривая придатки из мозгов... Вы знаете, какую я работу проделал, уму непостижимо. И вот теперь спрашивается, зачем? Чтобы в один прекрасный день милейшего пса превратить в такую мразь, что волосы дыбом встают!»66. Профессор не струсил, не убежал за границу, не бросил коллегу в беде, и более того, когда И.А. Борменталь говорит, что на свой страх и риск накормит Шарикова мышьяком, Преображенский предостерегает его: «На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до старости с чистыми руками»67. В тоже время писатель оправдывает обратную операцию над Шариком, говоря, что «какой-то нечистый дух вселился в Полиграфа Полиграфовича, очевидно, гибель уже караулила его и рок стоял у него за плечами. Он сам бросился в объятия неизбежного»68. Впрочем, профессор действует в рамках свободной воли, он не убивает Шарикова и, несмотря на неудачу с экспериментом, не бросает опыты по омоложению, а продолжает дальше работать. За такой выбор М.А. Булгаков возвращает Ф.Ф. Преображенского к прежней достойной жизни, а не «наказывает» его, как героев предыдущих повестей Короткова и Персикова.
В романе «Белая гвардия», написанном практически в то же время, М.А. Булгаков прямо говорит, что интеллигенция сама повинна и ответственна в том, что произошло. В письме к И.В. Сталину М.А. Булгаков пишет, что в романе он попытался «стать бесстрастно над красными и белыми»69. На страницах «Белой гвардии» он заключает: «Все, что происходит, всегда так, как нужно и только к лучшему»70. И это объяснение в рамках христианско-богословского толкования добра и зла, что зло приводит к добру. И здесь опять переплетение с фаустовской темой: «я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».
В своих произведениях М.А. Булгаков показывает, что в том, что происходит с людьми, нет фатализма. Не из-за «происков» темных сил, а из-за действий самих людей, вследствие того, как именно они ведут себя в тех или иных случаях, оставаясь лицом к лицу с «превратностями судьбы», — и возникает тот «знак судьбы», который определяет во многом их жизнь и бытие. Несмотря на то, что повесть «Собачье сердце» и романы «Мастер и Маргарита» и «Записки покойника» наполнены фаустовской эстетикой, бесовщиной и мистицизмом, М.А. Булгаков указывает, что все происходящее в жизни зависит от свободной воли человека или, как ее назвал писатель в закатном романе, «доброй воли».
Отношения М.А. Булгакова с религией и верой в Бога — непростые. Писатель вырос в религиозной семье, деды по обеим линиям были священнослужителями, отец — доктором богословия, работавшим в Киевской духовной академии, сам писатель в школе и в институте по Закону Божьему всегда имел отлично. Однако в юности, как и большинство образованной молодежи того времени, М.А. Булгаков попал под влияние трудов Ф. Ницше. В.С. Соловьев в ницшеанских идеях «сверхчеловека» видел большую опасность, грозящую религиозной культуре. Сестра Михаила Афанасьевича Надежда Земская подчеркивала «необузданную сатанинскую гордость» М.А. Булгакова. Однако уже после революции, практики врача, голодных годов и болезней М.А. Булгаков записал в дневнике 19 октября 1923 года: «Итак, будем надеяться на Бога и жить. Это единственный и лучший способ»71. Запись неделей позже: «Может быть, сильным и смелым он не нужен, но таким как я, жить с мыслью о нем легче. Нездоровье мое осложненное, затяжное. Весь я разбит. Оно может помешать мне работать, вот почему я боюсь его, вот почему я надеюсь на Бога»72.
Итак, незадолго до написания «Собачьего сердца», «Белой гвардии» и других своих произведений писатель сам сформулировал свое отношение к Богу. М.А. Булгаков не столько верит в Бога, сколько на Него надеется — и это очень существенно. Сам себя М.А. Булгаков называл «мистическим писателем» и роман «Мастер и Маргарита» с сюжетной линией в нем Иешуа и Понтия Пилата, так же скорее мистический, чем религиозный. Впрочем, несмотря на это, возможно, под воздействием домашнего воспитания и религиозных знаний, в произведениях М.А. Булгакова, несмотря на их фаустовско-демоническую эстетику, существование «добра и зла» дается все же в большей степени в рамках христианско-богословского толкования. У М.А. Булгакова все доказательства существования Бога построены по-своему, как бы по математическому закону от противного. В 1931 году создавая, как он сам выразился «роман о дьяволе», который впоследствии получил название «Мастер и Маргарита», М.А. Булгаков на титульной странице написал: «Помоги, Господи, кончить роман». И это не случайно. Еще в конце романа «Белая гвардия» писатель приводит большие цитаты из апокалипсического Откровения Иоанна Богослова и заканчивает роман на глубокой философской ноте: «Последняя ночь расцвела. Во второй половине ее вся тяжелая синева, занавес бога, облекающий мир, покрылась звездами. Похоже было, что в неизмеримой высоте за этим пологом у царских врат служили всенощную. В алтаре зажигали огоньки, и они проступали на завесе целыми крестами, кустами и квадратами. (...) Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле. Нет ни одного человека, который бы этого не знал. Так почему мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?».73
* * *
Музыкальность — одна из самых характерных черт прозы М.А. Булгакова. Цитаты, ориентированные на музыкальные темы, есть в каждом произведении, но в «Собачьем сердце» их особенно много. Они даны не случайно и не только как украшательный элемент или для характеристики персонажей, во многих из них зашифровано отношение автора к происходящему, которое в силу цензурных соображений он не мог передать впрямую.
Цитаты, ориентированные на музыкальные источники, введенные М.А. Булгаковым в текст «Собачьего сердца», стали неким эзоповым языком, понятным для просвещенного читателя, к которому адресовался писатель, создавая свои произведения. Для М.А. Булгакова есть принципиальное различие, при каких обстоятельствах и что напевает Ф.Ф. Преображенский. Профессор 11 раз поет: «От Севильи до Гренады» — «Серенаду Дон Жуана» — романс П.И. Чайковского на стихи А.К. Толстого. Другая мелодия, используемая 6 раз в «Собачьем сердце» — это ария «К берегам священным Нила...» из оперы «Аида» Джузеппе Верди.
Музыка переплетена с творческой мыслью писателя и поэтому может быть понята только как часть художественного целого. «Потребность слушать музыку для меня очень характерна, — рассказывал своему библиографу П.С. Попову М.А. Булгаков. — Можно сказать, что музыку хорошую я обожаю. Способствует творчеству»74. С самого рождения и до конца жизни писатель был окружен хорошей, классической музыкой. В детстве М.А. Булгаков мечтал стать оперным певцом, у него был мягкий, красивый баритон. Сестра писателя вспоминает: «На столе у него, гимназиста, стояла фотографическая карточка артиста Киевской оперы Льва Сибирякова — с надписью, которую брат с гордостью дал мне прочесть: «Мечты иногда претворяются в действительность»75. В доме Булгаковых все увлекались оперой, серьезной музыкой и пением. На ночь мама играла детям на пианино Шуберта, отец играл на скрипке. Михаил Афанасьевич исполнял на пианино увертюры и пел арии из своих любимых опер: «Фауст», «Кармен», «Руслан и Людмила», «Севильский цирюльник», «Травиата», «Тангейзер», «Аида». И хотя оперным певцом М.А. Булгаков не стал, — «Знаете, как говорят итальянцы: человек, который поет на лестнице, певцом не будет. Так вот я пою теперь только на лестнице»76 — говорил про себя писатель. Впрочем, так или иначе, судьба свела писателя с музыкой, с оперой и Большим театром. В Большом, как известно, в 1930-е годы М.А. Булгаков работал либреттистом. По воспоминаниям близких писателя М.А. Булгаков любил дирижировать, а так же мечтал, чтобы его пасынок стал пианистом.
На творчество М.А. Булгакова особенно повлияли две оперы — «Аида» и «Фауст». Вместе они упоминаются сначала в «Белой гвардии», а потом в «Собачьем сердце», а впоследствии переходят на страницы «Мастера и Маргариты». Фаустизм М.А. Булгакова хоть и восходит к Гете, но взят он все же из оперы Шарля Гуно «Фауст». Родная сестра писателя указывает, что еще будучи в Киеве «Михаил, который умел увлекаться, видел «Фауста», свою любимую оперу, 41 раз — гимназистом и студентом. Это точно. Он приносил билетики и накалывал, а потом сестра Вера, она любила дотошность, сосчитала...»77. В своем первом романе «Белая Гвардия» М.А. Булгаков несколько раз упоминает «Фауста» говоря, что «Фауст совершенно бессмертен». В семье Турбиных, как потом и в московской квартире писателя стоял рояль с клавиром «Фауста». По воспоминаниям первой жены писателя Т.Н. Лаппы-Кисельгоф, писатель «больше всего любил «Фауста» — и чаще всего пел «На земле весь род людской» и арию Валентина — «Я за сестру тебя молю...»78 — эта ария Валентина есть и в романе «Белая гвардия». «Фауст» упоминается и в пьесе «Адам и Ева», чувствуется его влияние в «Театральном романе», его дух царит и в «Мастере и Маргарите», достаточно вспомнить Воланда и его свиту. Помимо «Фауста» в «Белой гвардии» дважды звучит фраза: «Я взял билет на Аиду».
Фауст присутствует и на страницах «Собачьего сердца». Сперва в дневнике доктора И.А. Борменталя в записи, которая указывает на причину всех несчастий, возникших в квартире профессора: «без всякой реторты Фауста создан гомункул! Скальпель хирурга вызвал к жизни новую человеческую единицу! Профессор Преображенский, вы — творец!! (Клякса.)». Второй раз Фауст упоминается, когда Филипп Филиппович сидит в своем кабинете, размышляя о последствиях проделанной им операции и возможности обратить ее последствия вспять: «Он долго палил вторую сигару, совершенно изжевал ее конец и, в полном одиночестве, зеленоокрашенный, как седой Фауст, воскликнул наконец:
— Ей-богу, я, кажется, решусь!».
В «Собачьем сердце» присутствует сразу несколько мелодий. Филипп Филиппович, «напевая по своему обыкновению», делает это не от рассеянности, как считают некоторые исследователи, а для того, чтобы лучше думалось, сосредотачиваясь на какой-то мысли. Одиннадцать раз Ф.Ф. Преображенский поет «Серенаду Дон Жуана» — романс П.И. Чайковского на стихи А.К. Толстого:
«От Севильи до Гренады,
В тихом сумраке ночей,
Раздаются серенады,
Раздается стук мечей;
Много крови, много песней
Для прелестных льется дам, —
Я же той, кто всех прелестней,
Песнь и кровь свою отдам!»
При этом важно в каких случаях, при каких обстоятельствах и что Ф.Ф. Преображенский поет. Он напевает «От Севильи до Гренады» за обеденным столом, когда принимает пациентов, когда размышляет о чем-то житейском. Нередко эта ария звучит из уст Преображенского, когда он делает операции по омоложению. Может показаться, что музыкальное обрамление появляется тут неслучайно: писатель как бы намекает на то, что пациенты профессора становятся как бы Дон Жуанами, омолаживаются для любовных утех.
С другой стороны, в этих сценах есть и более глубокий смысл. У А.К. Толстого за Дон Жуана борются светлые силы с дьяволом. И в этом смысле у толстовского Дон Жуана немало общего с героем «Фауста» Гете. Дон Жуан обманул Донну Анну, но А.К. Толстой устами Донны Анны, говорит:
«Нет, не меня ты обманул, Жуан, —
Ты обманул и Бога и природу!»79
Профессор Преображенский, проделывая свои опыты, как бы пытается обмануть и Бога, и природу. «Вот, доктор, что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти ощупью и параллельно с природой, форсирует вопрос и приподымает завесу! На, получай Шарикова и ешь его с кашей! (...) Человечество само заботится об этом и, в эволюционном порядке каждый год упорно выделяя из массы всякой мрази, создает десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар»80.
Совершенно иной смысл, а можно даже сказать призыв, заключен в другой мелодии, которую М.А. Булгаков ввел в «Собачье сердце». Это ария «К берегам священным Нила...» из оперы Джузеппе Верди «Аида», которая стала спутником московского этапа жизни М.А. Булгакова. Все три жены писателя вспоминают, что он часто напевал арии из «Аиды»: «Милая Аида... Рая создание...» и «Боги мои, молю вас...». «Сколько раз слышала я, как М.А. напевал эту арию из «Аиды»81. За несколько дней до начала работы над «Собачьим сердцем» М.А. Булгаков записал в дневнике «Только что вернулся из Большого театра с «Аиды», где был с Любовью Евгеньевной. Тенор Викторов невероятно кричит»82. Вероятно, «Аида» в какой-то степени повлияла на кристаллизацию творческого замысла повести «Собачье сердце». М.А. Булгакову, как и Филипп Филипповичу, не надоедало слушать любимые оперы. М.А. Булгаков говорил: «Совершенно неважно, заказная ли работа или возникшая по собственному желанию. «Аида» — заказная опера, а получилось замечательно»83. Филипп Филиппович вечерами, когда не проводил опыты или не было заседаний Всероссийского хирургического общества, ездил в Большой театр на «Аиду».
Сюжет оперы «Аиды» заимствован из древнеегипетской легенды и поражает своим «оперным» трагизмом. Аида, ее возлюбленный Радамес и даже ее соперница Амнерис поставлены в тяжелейшие драматические обстоятельства, им приходится делать убийственный выбор. Он сродни тому выбору, что пришлось делать русскому народу в годы братоубийственной гражданской войны. Именно этот трагизм, заключенный в характерах и обстоятельствах, по всей видимости, привлек М.А. Булгакова. Дочь Эфиопского царя Аида, попавшая в плен к Египтянам и ставшая рабыней дочери царя Египта Амнерис, разрывается между любовью к возлюбленному Радамесу, долгом перед родной Эфиопией и любовью к своему отцу Амонасро. Отец Аиды ведет войска на Египет, чтобы освободить дочь, и сразиться с предводителем Египтян, возлюбленным Аиды — Радамесом. Эмоциональные переживания, душевные муки и трагическая неразрешенность ситуации, в которую попала Аида, осложненная еще и заговорами жрецов и соперницей Амнерис, столь сильны, что Аида в отчаянии просит богов послать ей смерть.
На протяжении всей повести профессор Преображенский 6 раз напевает арию Царя Египта «К берегам священным Нила...». Она звучит совершенно при других обстоятельствах, нежели — «От Севильи до Гренады». В.И. Сахаров полагает, что М.А. Булгаков ввел тему «Аиды» для того, чтобы показать, что «профессор считает себя всесильным жрецом, творцом новой жизни и нового человека, и потому в Аиде его влечет тема жрецов — таинственных мудрецов и могучих хозяев жизни, которых боится сам фараон. Здесь одна музыкальная цитата, умело введенная в повествование, характеризует персонажа как человека умного, культурного и даровитого, но высокомерного, потерявшего должное уважение к человеческой жизни с ее неповторимым характером и судьбой»84.
В том, что говорит В.И. Сахаров, безусловно, есть своя правда, но хочется обратить внимание и на другое. При сопоставлении отдельных сцен повести «Собачье сердце» и оперы «Аида» открывается другой смысл. Ф.Ф. Преображенский поет арию из «Аиды» при особенных обстоятельствах — занимаясь научной работой и при проведении опытов.
«К берегам священным Нила...» — тихонько напевало божество, закусывая губы и вспоминая золотую внутренность Большого театра».
Потом два раза во время операции над Шариком. «В белом сиянии стоял жрец и сквозь зубы напевал про священные берега Нила» и «Некогда рассуждать тут — живет не живет, — засипел страшный Филипп Филиппович, — я в седле! Все равно помрет... ах ты, че... «К берегам священным...» придаток давайте!»
В следующий раз профессор напевает, когда «тяжкая дума терзала его ученый с взлизами лоб. Он причмокивал, напевал сквозь зубы «К берегам священным Нила...» и что-то бормотал» и задумался над обратной операцией по превращению Полиграфа Полиграфовича в пса Шарика. И еще раз в разговоре с И.А. Борменталем, которого приютил на кафедре и для которого стал «гораздо больше, чем профессор-учитель... (...) Ну, спасибо вам... «К берегам священным Нила!..» Спасибо. И я вас полюбил, как способного врача (...) вы — первый ученик моей школы и, кроме этого, мой друг, как я убедился сегодня». Заканчивается повесть «Собачье сердце» темой из «Аиды»:
Седой же волшебник сидел и напевал:
«К берегам священным Нила...»
Пес видел страшные дела. Руки в скользких перчатках важный человек погружал в сосуд, доставал мозги. Упорный человек настойчиво все чего-то добивался в них, резал, рассматривал, щурился и пел:
«К берегам священным Нила...»
Думается, что столь частое обращение к одному и тому же мотиву из «Аиды» говорит о многом. Возможно, М.А. Булгаков вложил в уста Ф.Ф. Преображенского, несомненно, лучшего представителя интеллигенции, «мотив мщения и гибели всем врагам» в «эпоху сведения счетов». Именно так называл М.А. Булгаков наставшую после революции ситуацию.
Профессор Преображенский исполняет арию не жреца — как ошибочно считают многие булгаковеды, а арию Царя Египта из оперы «Аида». Писатель, по всей видимости, рассчитывал, что читатели поймут и вспомнят величественную сцену, громогласную, помпезную, бравурную арию, которая выделяется из всей оперы. Она звучит как мотив защиты родины от врагов. Египетский Царь на протяжении трех минут поет и трижды рефреном ему подпевают Рамфис, Радамес и Амнерис. И хотя М.А. Булгаков дает лишь первую строку, главный для него смысл заложен ниже, о чем свидетельствует еще и то, что в конце всех шести цитат стоит знак многоточия. Вот что поет Царь:
«К берегам священным Нила
Боги путь укажут нам,
Боги нам умножат силы!
Смерть без пощады, гибель всем врагам!»
Этот мотив еще дважды звучит с небольшими вариациями тут же в арии:
«Да, к берегам священным Нила
Боги путь укажут нам,
Боги нам умножат силы!
Без пощады смерть врагам!»
и
«К берегам священным Нила
Боги вам укажут путь.
Там раздастся клич победный,
Смерть без пощады и гибель всем врагам».
А потом еще дважды его повторяют министры и военачальники:
«Берег наш священный Нила
Охраним мы нашей грудью.
Боги нам умножат силы.
Мщенье, мщенье и гибель всем врагам85.
Арию «К берегам священным Нила» М.А. Булгаков сознательно ввел в произведение, чтобы показать, что после революции и гражданской войны, «Боги умножат силы» интеллигенции и воздадут «Смерть без пощады и гибель всем врагам».
Мотив «сведения счетов», но уже в несколько ином виде, появится у М.А. Булгакова в финале романа «Мастер и Маргарита», где говорится: «Сегодня такая ночь, когда сводятся счеты». Завершает М.А. Булгаков свой «закатный» роман полетом Мастера и его возлюбленной. Полет этот также навеян оперой «Аида». Филипп Филиппович любит ходить в Большой театр: «А я давно не слышал. Люблю... Помните дуэт... Тара... ра-рим...». Профессор Преображенский имеет в виду дуэт Радамеса и Аиды, заточенных в темнице и обреченных на смерть, где они поют:
«Прощай, земля, где мы страдали,
Теперь разлука больше нам не страшна,
Соединим мы навеки сердца.
Как далеки от нас земные печали!
Летим туда, где счастью нет конца,
Летим туда, где вечный свет всегда царит».
А в это время соперница Аиды, Амнерис, в траурных одеждах оплакивая любимого, поет:
«Молю вас, боги,
Ему пошлите свое прощенье,
Дайте ему в небесах покой!»86.
Покой был дан Мастеру и его верной спутнице Маргарите, в которой, как видно по многим приметам, М.А. Булгаков вывел свою третью жену Е.С. Булгакову. 12 апреля 1936 года Е.С. Булгакова сделала в дневнике запись: «Была с Женичкой на «Аиде». Вспомнилось, что первый раз после знакомства мы были с М.А. на «Аиде», и М.А. говорил: «Вы — Амнерис»87. Таким образом, прослеживается цепочка: Амнерис — Маргарита — Елена Сергеевна. В устах этих женщин звучит мотив «покоя в небесах», который они просят послать для своих возлюбленных.
Помимо классической музыки в произведениях М.А. Булгакова звучит другая музыка — музыка улиц и простого народа, которая в зависимости от ситуации как бы противопоставлена классической.
В самом начале повести пес Шарик «размышляет»: «И если бы не грымза какая-то, что поет на кругу при луне — «милая Аида», — так что сердце падает, было бы отлично». И потом — «Если играли на гармонике, что было немногим лучше «милой Аиды». Шариков, в свою очередь, «свистал «Ой, яблочко», которую профессор Преображенский называет: «вот окаянная мелодия!».
Если Ф.Ф. Преображенский любит оперу и Большой театр, то у Чугункина-Шарикова другая страсть, скажем так, другая музыкальная характеристика. Любимое его занятие — игра на балалайке. О том, что в семье М.А. Булгакова не все любили балалайку как инструмент, мы узнаем из воспоминаний сестры писателя: «Младшие братья участвовали в гимназическом оркестре струнных и духовых инструментов, у них были свои балалайки и домры, и из их комнаты часто звучали «Светит месяц», «Полянка» и другие народные песни. Мама сносила это все терпеливо». Балалайка не давала спокойно жить М.А. Булгакову и в доме № 10 на Большой Садовой. Он даже сочинил по этому поводу шутливое стихотворение:
«И пролетариат очень рад.
За левой стеной женский голос
Выводит: ...«бедная чайка...»,
А за правой играют на балалайке».
У домоуправления также есть своя мелодия. «Глухой, смягченный потолками и коврами, хорал донесся откуда-то сверху и сбоку». М.А. Булгаков намекает, что Швондеры поют «Интернационал». На это профессор замечает: «Если я, вместо того чтобы оперировать, каждый вечер начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха!»88. «В Большом пусть поют, а я буду оперировать. Вот и хорошо — и никаких разрух...»89.
Как видим, М.А. Булгаков придавал большое значение музыкальным темам в своем творчестве, и особенно в «Собачьем сердце». В музыкальных цитатах в «Собачьем сердце» он заложил антицензурный код, который как полагал автор, читатель сможет разгадать.
* * *
Характерные особенности творчества М.А. Булгакова и свидетельства самого автора, сохранившиеся в дневниках, статьях, письмах писателя, а также в воспоминаниях современников, позволяют сделать новые, дополнительные штрихи к творческой истории повести.
Все самые личностные переживания, мысли о собственной судьбе, о писательском будущем, о судьбах интеллигенции, о московской жизни, о политической ситуации в России и мире М.А. Булгаков записывал на страницах своего дневника, который вел с 1922 по 1925 год. Миропонимание М.А. Булгакова, уже зрелого человека и писателя, проявившееся сперва в дневниках, затем перешло на страницы третьей повести. «Собачье сердце» стало зеркалом мировоззрений М.А. Булгакова. Неслучайно американская исследовательница Э. Проффер указывает, что в повести «Собачье сердце» М.А. Булгаков «высказался начистоту — в первый и последний раз»90.
Родственность дневников и «Собачьего сердца» понимали и близкие ему люди, и те, с кем ему приходилось весьма близко «соприкасаться». Видимо неслучайно, из всего, что хранилось дома, что написал писатель, ОГПУ интересовали только дневники и «Собачье сердце». Впрочем, и сам М.А. Булгаков никогда не скрывал и неоднократно подчеркивал в своих письмах в ОГПУ, и в заявлении на имя председателя совета народных комиссаров, что были отобраны «имеющие для меня громадную интимную ценность рукописи: Повесть «Собачье сердце» в 2-х экземплярах и «Мой дневник» (3 тетради). Убедительно прошу о возвращении мне их»91. Спустя два года писатель в заявлении заместителю председателя коллегии ОГПУ т. Ягоде настаивает на «возвращении мне моих рукописей, содержащих крайне ценное лично для меня отражение моего настроения в прошедшие годы (1921—1925)»92.
Дневник М.А. Булгаков вел с 1922 по 1925 год93, впрочем, за 1925 год записи по объему составляют меньше страницы. Основные свои мысли, переживания и настроения писатель, по всей видимости, изложил в «Собачьем сердце». Между дневниками и «Собачьим сердцем» есть психологическая и духовная близость. Сюжетными, тематическими и идеологическими стержнями для повести «Собачье сердце» стали дневниковые записи писателя.
Есть взаимосвязь дневника и «Собачьего сердца» — как на уровне деталей и характерных черт эпохи, так и на уровне ощущений и мыслей автора. Дневник писателя можно рассматривать в известном смысле как ключ к пониманию и осмыслению повести «Собачье сердце» и всего творчества М.А. Булгакова.
Рукописи, отражающие настроения писателя — об одном: о мыслях и судьбах русской интеллигенции. На допросе в ОГПУ 22 сентября 1926 года по поводу изъятых дневников и «Собачьего сердца» М.А. Булгаков практически словами Филиппа Филипповича изложил свое литературное кредо: «Из рабочего быта мне писать трудно, я быт рабочих представляю себе хотя и гораздо лучше, нежели крестьянский, но все-таки знаю его не очень хорошо. Да и интересуюсь я им мало и вот по какой причине: я занят. Я остро интересуюсь бытом интеллигенции русской, люблю ее, считаю хотя и слабым, но очень важным слоем в стране. Судьбы мне ее близки, переживания дороги»94.
В поле зрения булгаковедов ранее не попадал один примечательный момент. Очень интересной деталью в «Собачьем сердце» являются деньги. Денежные обозначения М.А. Булгаков приводит только в своем дневнике и повести «Собачье сердце». Ни в одном другом его произведении нет такого количества денежных эквивалентов эпохи. Спустя 80 лет непросто их понять, но в дневнике писателя находится ключ, который помогает вычислить цены конца 1924 и начала 1925 года — это водка. О водке немало записей в дневнике, они, к примеру, помогают лучше понять диалог Ф.Ф. Преображенского и И.А. Борменталя.
«— Новоблагословенная? — осведомился он.
— Бог с вами, голубчик, — отозвался хозяин. — Это спирт. Дарья Петровна сама отлично готовит водку.
— Не скажите, Филипп Филиппович, все утверждают, что очень приличная. Тридцать градусов.
— А водка должна быть в сорок градусов, а не в тридцать, — это во-первых, — наставительно перебил Филипп Филиппович, — а во-вторых, бог их знает, чего они туда плеснули. Вы можете сказать, что им придет в голову?
— Все что угодно, — уверенно молвил тяпнутый»95.
В Дневнике 20 декабря 1924 года М.А. Булгаков записал: «В Москве событие — выпустили 30° водку, которую публика с полным основанием назвала «рыковкой». Отличается она от царской водки тем, что на десять градусов она слабее, хуже на вкус и в четыре раза ее дороже»96. Спустя девять дней еще одна запись: «Водку называют «Рыковка» или «Полурыковка». «Полурыковка» потому, что она в 30°, а сам Рыков (горький пьяница) пьет в 60°»97. В «Собачьем сердце» М.А. Булгаков изначально написал народное название водки «Рыковка», но после того, как редактор «Недр» Н.С. Ангарский-Клестов подчеркнул название водки, писатель заменил ее название на «Новоблагословенную».
В дневнике писатель указывает стоимость этой самой водки «Рыковки»: «Бутылка ее стоит 1 р. 75 коп. Кроме того, появился в продаже «Коньяк Армении», на котором написано 31°. (Конечно, Шустовской фабрики.) Хуже прежнего, слабей, бутылка его стоит 3 р. 50 к.»98. Исходя из этих сведений можно понять, что, в среднем, 1 рубль 1925 года в переводе на деньги 2006 года составляет 100 рублей.
Прием у профессора Ф.Ф. Преображенского стоит 10 рублей, то есть, в переводе на современные деньги — 1000 рублей.
«Доктор, скольким вы вчера отказали?
— Тридцати девяти человекам, — тотчас ответил Борменталь.
— Гм... Триста девяносто рублей.»
Оперирует Преображенский на дому за 500 рублей, «— Видите ли, у себя я делаю операции лишь в крайних случаях. Это будет стоить очень дорого — пятьдесят червонцев»99. То есть современных 50.000 рублей, что по расценкам XXI века и особенно для операций по омоложению не самые высокие цены.
За прием Ф.Ф. Преображенский платит и своему ассистенту И.А. Борменталю: «Сегодня вам, Иван Арнольдович, сорок рублей причитается. Прошу!»100, то есть 4000 рублей на современные деньги.
Почти столько же получает машинистка за месяц. «Иная машинисточка получает по девятому разряду четыре с половиной червонца»101. Итого 4500 рублей.
На Шарика Преображенский денег не жалеет: «Я купил этому прохвосту краковской колбасы на один рубль сорок копеек»102. 140 рублей. Зине Преображенский дал «восемь рублей и шестнадцать копеек на трамвай, съезди к Мюру, купи ему хороший ошейник с цепью»103. Проезд на общественном транспорте стоит 16 рублей. Ошейник 800 рублей, «...ежедневно Дарьей Петровной закупалась груда обрезков на Смоленском рынке на восемнадцать копеек, — достаточно упомянуть обеды в семь часов вечера в столовой, на которых пес присутствовал»104. Шариков стащил со стола Ф.Ф. Преображенского 2000 рублей: «От двух червонцев Шариков категорически отперся».
Швейцар Федор за то, что помог прогнать двух друзей-пьяниц Шарикова удалился «спать, с рублем в кармане»105 — то есть получил 100 рублей. Потом, когда пропал Полиграф Полиграфович «Федор, заработавший на этом деле три рубля, обыскал весь дом сверху донизу. Нигде никаких следов Шарикова не было»106. Поиск Шарикова стоил 300 современных рублей.
В ресторанах цены следующие: «на Неглинном в ресторане «Бар» жрут дежурное блюдо — грибы соус пикан по три рубля семьдесят пять копеек порция». То есть — 375 рублей. Машинистка питается в столовой: «сорок копеек из двух блюд, а они, оба эти блюда, и пятиалтынного не стоят, потому что остальные двадцать пять копеек заведующий хозяйством уворовал»107 — то есть обед за 40 рублей.
Зная эти цены, можно понять, как жил сам писатель. 1 ноября 1924 года писатель купил в рассрочку комплект подержанной мебели (стол, зеркальный шкаф и кресло крокодиловой кожи» — «всего 125 рублей»108, то есть 12 тысяч 500 рублей. В «Недрах» 28 декабря 1924 года М.А. Булгаков «Получил, благодаря ему (Ангарскому) 10 рублей»109 — то есть 1000 рублей. Сборник «Недра» № 6 (227 стр.), в котором были опубликованы «Роковые яйца» стоил 2 рубля, что на современные деньги составляет 200 рублей.
3 января 1925 года М.А. Булгаков «у Лежнева получил 300 рублей в счет романа «Белая гвардия», который пойдет в «России». Таким образом, за свой первый роман М.А. Булгаков получил по нынешним меркам 30.000 рублей.
Еще одной интересной деталью в «Собачьем сердце» является обувь. Из обуви М.А. Булгаков выделил и противопоставил друг другу калоши и лакированные ботинки. Калоши — неслучайная деталь, их носят преимущественно интеллигенты. Самая первая статья, которая была опубликована в 1924 году про «Булгакова, который из «Гудка», сохранилась в архиве писателя под названием «Семилетняя война». В этом фельетоне про железную дорогу есть слова: «Калош я не ношу. Дешевое удовольствие. Калоши носит в Москве только один человек — Михаил Булгаков»110.
Калошам отведено немало места на страницах двух повестей «Роковые яйца» и «Собачье сердце». Профессоры Персиков и Преображенский ходят в калошах. Иностранный шпион, который пришел в дом к Персикову и забыл свои калоши, профессор велел сдать в домовой комитет: «Пусть примут шпионские калоши»111. В речах Преображенского много замечаний про калоши: «Вы, господа, напрасно ходите без калош в такую погоду, — перебил его наставительно Филипп Филиппович, — во-первых, вы простудитесь, а во-вторых, вы наследили мне на коврах, а все ковры у меня персидские»112.
«Не угодно ли — калошная стойка. С тысяча девятьсот третьего года я живу в этом доме. И вот в течение времени до апреля тысяча девятьсот семнадцатого года не было ни одного случая — подчеркиваю красным карандашом «ни одного»! — чтобы из нашего парадного внизу, при общей незапертой двери, пропала бы хоть одна пара калош. Заметьте, здесь двенадцать квартир, у меня прием. В апреле семнадцатого года, в один прекрасный день, пропали все калоши, в том числе две пары моих, три палки, пальто и самовар у швейцара. И с тех пор калошная стойка прекратила свое существование»113. И еще: «...почему, когда началась вся эта история, все стали ходить в грязных калошах и валенках по мраморной лестнице! Почему калоши до сих пор нужно запирать под замок и еще приставлять к ним солдата, чтобы кто-либо их не стащил?»114.
Столь много места на страницах «Собачьего сердца» автор отвел калошам намеренно. Калоши — это атрибут прошлой, царской эпохи, привилегия людей образованных и богатых. Калоши в «Собачьем сердце» как бы символизируют переход власти после революции 1917 года. Швондер влез в калоши Ф.Ф. Преображенского: «на нем теперь есть калоши, и эти калоши... мои!»115. «Ерунда — калоши, не в калошах счастье, — думал пес, — но личность выдающаяся». Однако, приобретя человеческий облик, Шариков обул ботинки, внешне похожие на калоши. Профессору «швырялись в глаза лаковые штиблеты с белыми гетрами.
«Как в калошах», — с неприятным чувством подумал Филипп Филиппович»116 о ботинках Полиграфа Полиграфовича. Обувь, таким образом, в повести М.А. Булгакова стала деталью, подчеркивающей социально-политическую иерархию.
Как своеобразное противопоставление интеллигентным калошам в произведениях М.А. Булгакова той поры возникает образ лаковых штиблет. «Родился нэп в лакированных ботинках»117 пишет он в рассказе «Столица в блокноте». В «Сорок сороков»: «Штатские сидят, заложив ножку за ножку, и, как загипнотизированные, смотрят на кончики своих лакированных ботинок (я тоже купил себе лакированные)»118. В дневнике и письмах писателя также часто встречаются упоминания ботинок. В 24 марта 1922 году в письме сестре Н.А. Земской «Сегодня купил себе английские ботинки желтые на рынке за 4% лимона. Страшно спешил, т. к. через неделю они будут стоить 10. (...) Сейчас собравшись запечатывать письмо, узнал: ботинки не английские, а американские и на картонной подошве. Господи, Боже мой! До чего мне все это надоело!»119. В этих ботинках М.А. Булгаков впервые познакомился с Л.Е. Белозерской. Она так вспоминает первую встречу: «Одет он был в глухую черную толстовку без пояса, «распашонкой». Я не привыкла к такому мужскому силуэту; он показался мне слегка комичным, также как и лакированные ботинки с ярко-желтым верхом, которые я сразу вслух окрестила «цыплячьими» и посмеялась. Когда мы познакомились ближе, он сказал мне не без горечи: «Если бы нарядная и надушенная дама знала, с каким трудом достались мне эти ботинки, она бы не смеялась»120.
После этого становится еще очевиднее пренебрежение Преображенского к блестящим ботинкам Шарикова. «Дарья Петровна вам мерзость подарила. Вроде этих ботинок. Что это за сияющая чепуха? откуда? Я что просил? Купить при-личные бо-тинки! А это что? Неужели доктор Борменталь такие выбрал?
— Я ему велел, чтоб лаковые. Что, я хуже людей? Пойдите на Кузнецкий, все в лаковых»121.
Помимо лакированных ботинок в «Собачьем сердце» много и других характерных примет НЭПа, которые М.А. Булгаков также отмечал в дневниках, письмах, рассказах и первых двух повестях. Описание определенных деталей и реалий, которые застыли во всех произведениях М.А. Булгакова 1920-х годов, говорят о том, что М.А. Булгаков выбрал для себя какие-то определенные приметы времени.
В «Собачьем сердце» — «Изразцовые квадратики, облицовывавшие угловые места в Москве, всегда и неизбежно означали «С-ы-р». Черный кран от самовара, возглавлявший слово, обозначал бывшего хозяина Чичкина, горы голландского красного, зверей-приказчиков, ненавидящих собак, опилки на полу и гнуснейший, дурно пахнущий бакштейн», «прощай, Москва! Не видать мне больше Чичкина и пролетариев и краковской колбасы!». «...Съезди к Мюру, купи ему хороший ошейник с цепью». «— У Никитина... У Никитина... гм... слоны и предел человеческой ловкости», «пройдя по Пречистенке до храма Христа», Большой театр. Тот же самый набор реалий есть и в «Роковых яйцах»: «в стеклянных магазинах бывшего «Сыр и масло Чичкина в Москве», «Над бывшим Мюр и Мерилизом», «В цирке бывшего Никитина», «На Пречистенском бульваре рождалась солнечная прорезь, а шлем Христа начал пылать».
Еще одной характерной приметой НЭПа стали появившиеся магазины Моссельпрома. В «Собачьем сердце» Преображенский купил колбасу для Шарика в магазине Моссельпрома. «Нигде кроме такой отравы не получите, как в Моссельпроме»122. До «Собачьего сердца» Моссельпром дважды упоминается в его дневнике. «На выставке сгорел только павильон Моссельпрома и быстро был потушен. Полагаю это, несомненно, поджог»123. И другая запись: «Вообще прилив серебра, в особенности это заметно в магазинах Моссельпрома — там дают в сдачу много серебра»124.
Много событий, которые запечатлены в дневнике писателя, нашли отражение в «Собачьем сердце». Пес Шарик «сидел в тени скатерти с видом часового у порохового склада». Во второй машинописи «Собачьего сердца» склад был изменен на магазин и об этом есть запись в дневнике. «В Москве несколько дней назад прошел взрыв пороха в охотничьем магазине на Неглинном. Катастрофа грандиозна. С разрушением дома и обильными жертвами»125.
Жизнь 1920-х годов была настолько яркая и насыщенная разными и порой несуразными событиями, что М.А. Булгакову зачастую и не надо было ничего специально придумывать — подмечай и записывай. Из диалога Ф.Ф. Преображенского с девушкой: «...хочу предложить вам, — тут женщина из-за пазухи вытащила несколько ярких и мокрых от снега журналов, — взять несколько журналов в пользу детей Франции. По полтиннику штука». Денежная помощь пролетариев западным странам стала приметой того времени. Аналогичный случай М.А. Булгаков записал и в дневнике: «Сегодня на службе в «Гудке» произошел замечательный корявый анекдот. «Инициативная группа беспартийных» предложила собрание по вопросу о помощи германскому пролетариату. Когда Н... открыл собрание, явился коммунист Р. И, волнуясь, угрожающе заявил, что это неслыханно, чтобы беспартийные собирали свои собрания! Что он требует закрыть заседание и собрать общее. Н..., побледнев, сослался на то, что это с разрешения ячейки.
Дальше пошло просто. Беспартийные как один, голосовали, чтобы партийцы пригласили партийных и говорили льстивые слова. Партийные явились и за это вынесли постановление, что они дают вдвое больше беспартийных (беспартийные — однодневный, а партийные — двухдневный заработок), наплевав, таким образом, беспартийным ослам в самую физиономию.
Когда голосовали, кого выбрать в редакционную комиссию, дружно предложили меня. И. Кочетков встал и сейчас же предложил другой состав».
Весь диалог Преображенского с девушкой Н.С. Ангарский подчеркнул и предложил изменить. Возможно, вспомнив этот реальный случай М.А. Булгаков во второй машинописи повести «Собачье сердце» «детей Франции» заменил на «детей Германии».
О том, что подлинная жизнь застыла на страницах «Собачьего сердца» говорит и следующая сцена с пациентом на приеме у Ф.Ф. Преображенского:
«Я — известный общественный деятель, профессор! (...) На днях я должен получить командировку в Лондон...»126.
В середине 1920-х годов в Лондон ездили Б.Л. Красин и Х.Г. Раковский. О них обоих на страницах дневника пишет М.А. Булгаков. 16 августа 1924 года: «Оказывается в эти дни Раковский ...|обрыв текста|... но последнее сообщение показывает, что в Англии началась сильная компания после такого договора...»127 и 21 декабря 1924 года: «тупые и медленные бритты хоть и с опозданием, но все же начинают соображать о том, что в мосье Раковском и курьерах, приезжающих с запечатанными пакетами, таится некая весьма грозная опасность разложения Британии. Теперь очередь французов. Мосье Красин с шиком поднял на Rue de Grenelle красный флаг на посольстве»128.
М.А. Булгаков всегда поселяет своих героев в известных и любимых им местах. В «Белой гвардии» события разворачиваются в Киеве, семья Турбиных живет на родной улице М.А. Булгакова — Андреевском спуске. В «Мастере и Маргарите» все события начинаются на Патриарших прудах, рядом с которыми тогда жил и любил бывать писатель. Да и в «Роковых яйцах» Персиков живет на Пречистенке, а Рок решил разводить кур в Смоленской губернии «устанавливая камеры в бывшим зимнем саду — оранжерее Шереметьевых...»129. В этой местности М.А. Булгаков работал земским врачом, о чем свидетельствуют его «Записки юного врача». В «Собачьем сердце» все действие разворачивается в квартире профессора Преображенского, что на Пречистенке.
Пречистенка — любимый район Москвы писателя в 1920-х годах. На страницах он ласково называет ее «моей любимой Пречистенкой». Сам писатель в конце 1924 года также поселился на Пречистенке. В декабре 1924 года записал в Дневнике: «Около двух месяце я уже живу в Обуховом переулке»130.
На Пречистенке 1920-х годов жила преимущественно интеллигенция: врачи, ученые, искусствоведы, философы, филологи, с которыми быстро сдружился М.А. Булгаков. Н.Н. Лямин филолог, сотрудник ГАХН и его жена художница Н.А. Ушакова, у которых он потом читал практически все свои произведения, включая и «Собачье сердце». М.М. Морозов — шекспировед, Ф.А. Петровский — античник, преподаватель МГУ. М.А. Булгаков общался с внучкой Л.Н. Толстого — Анной Ильиничной, муж которой П.С. Попов потом стал близком другом и библиографом писателя. Не отсюда ли пес Шарик вспоминает повара графов Толстых: «Покойный Влас с Пречистенки». Айседора Дункан имела танцевальную школу на Пречистенке и также упоминается в «Собачьем сердце». В пречистенском окружении писателя был и другой знакомый режиссер и переводчик В.Э. Мориц, который перешел на страницы повести «Собачьего сердца» и ради которого стареющая дама делает операцию по омоложению. На Пречистенке живут главные герои повестей М.А. Булгакова: профессор В.И. Персиков из «Роковых яиц» и «Пречистенский мудрец» — Ф.Ф. Преображенский из «Собачьего сердца».
Прототипом Ф.Ф. Преображенского стал родной брат матери М.А. Булгакова Н.М. Покровский — врач-гинеколог и бывший ассистент знаменитого московского профессора гинекологии В.Ф. Снегирева. Н.М. Покровский жил на углу Обухова переулка и Пречистенки, в так называемом «Калабуховом доме». Вся обстановка квартиры профессора Ф.Ф. Преображенского — это квартира Н.М. Покровского, которую прекрасно знал и в которой любил останавливаться М.А. Булгаков в школьные и студенческие годы. Н.М. Покровский не раз упоминается на страницах дневника писателя. 9 февраля 1922 года «Идет самый черный период моей жизни. Мы с женой голодаем. Пришлось взять у дядьки немного муки, постного масла и картошки»131. В марте 1922 года Булгаков пишет сестре: «В смысле питания дядя Коля живет хорошо», и спустя месяц «Дядя Коля живет прекрасно». Ф.Ф. Преображенский тоже великолепно питается и описание превосходных обедов дано на страницах «Собачьего сердца».
Исследователь Б. Мягков, написавший книгу «Булгаковская Москва», подмечает, что топографически точно описан весь путь пса Шарика от подворотни, в которой его нашел Ф.Ф. Преображенский (бывший дом Центрального комитета улучшения быта ученых — ныне дом ученых на Пречистенке) до Калабухова дома. Указано реальное название пивной «Стоп-Сигнал» у Преображенской заставы, в который был убит Клим Чугункин.
Известно, что М.А. Булгаков всегда очень тщательно подходил к отбору материала. При написании «Мольера» ходил в Ленинскую библиотеку, изучал специальную литературу и делал много выписок. Работая над пьесой «Последние дни» об А.С. Пушкине, М.А. Булгаков просил пушкиниста и своего друга В.В. Вересаева поставлять ему необходимый автобиографический материал, и сам изучал воспоминания современников о Пушкине. Пьесу «Бег» М.А. Булгаков построил, опираясь на реальные события и воспоминания Л.Е. Белозерской, которая после революции эмигрировала в Европу. Создавая «Белую гвардию», М.А. Булгаков специально приехал зимой на дачу к К. Паустовскому в Пушкино. «Булгаков останавливался и подолгу рассматривал шапки снега на пнях, заборах, на еловых ветвях. «Мне нужно это, — сказал он, — для моего романа». Он встряхивал ветки и следил, как снег слетает на землю и шуршит, рассыпаясь длинными белыми нитями»132.
В повести «Собачье сердце» М.А. Булгаков был также предельно точен в описании многих моментов, и особенно — связанных с чисто медицинским аспектом операции, которую произвел Ф.Ф. Преображенский по преображению пса Шарика. Современному читателю может показаться, что описываемые операции по омоложению в 1920-х годах — это фантастика. На самом деле это одна из самых ярких примет того времени. В специальной обзорно-аналитической статье «Новое об операции омоложения» за 1924 год узнаем: «взбудоражившие весь мир оперативные методы А. Штейнаха (Вена) и С. Воронова (Париж) за последние три года получили во всех странах значительную, хотя все еще недостаточную, клиническую проверку. Число экспериментов на животных и опыты на людях насчитываются уже тысячами, а в Америке, с ее богатыми, превосходно обставленными лабораториями и клиниками, работа приняла особенно широкий, чисто — американский масштаб»133.
Помимо того, что М.А. Булгаков опирается на реальные события, он досконально разобрался во всех тонкостях и нюансах операции по омоложению. В этом ему, разумеется, помогла хирургическая практика земского врача, но не только. Узнать информацию об операциях по омоложению он мог двумя способами. По многочисленным статьям в прессе: в 1924 году в Москве вышел уже второй специализированный сборник «Омоложение» под редакцией профессора Н.К. Кольцова. В тоже время в кинотеатрах показывали специальный документальный фильм по опытам Штейнаха. В литературно-общественном и научно-популярном журнале «Звезда» за 1924 год в статье врача Л.М. Василевского «Новое об операции омоложения» указывается, что «в Москве, насколько известно, по операциям Штейнаха работают только в трех пунктах: в Хирургической клинике проф. Мартынова (проф. Мартынов и д-р Трокин), затем в клинике проф. Соловово и, наконец, на собаках, в институте экспериментальной биологии Н.К. Кольцова (д-р И.Г. Коган). Число опытов в клинике Мартынова ограничено пятью и у Соловово тремя»134.
С профессором А.В. Мартыновым М.А. Булгаков был знаком через своего киевского друга Н.Л. Гладыревского, который в конце октября 1923 года заходил к писателю и лечил его. Н.Л. Гладыревский работал в клинике профессора Мартынова. В воспоминаниях Л.Е. Белозерской-Булгаковой есть одна очень интересная запись, проливающая свет на творческую историю повести. «Описывая в повести «Собачье сердце» операцию, М.А. за некоторыми хирургическими уточнениями обращался к нему. Он же, Николай Леонидович Гладыревский, показал Маку (прозвище М.А. Булгакова) профессору Алексею Васильевичу Мартынову, а тот положил его себе в клинику и сделал операцию по поводу аппендицита»135. (Приступ аппендицита был 31 мая 1924 года). Более того, «зимой, Гладыревский возил нас к проф. Мартынову на музыкальный вечер»136. Это все говорит о том, что М.А. Булгаков имел возможность выяснить необходимые подробности операции у Н.Л. Гладыревского. Не исключено, что какие-то детали операции по омоложению М.А. Булгаков мог узнать и у самого профессора А.В. Мартынова, который их лично проводил. Возможно так же, что образ профессора Преображенского не только конкретный, как может показаться на первый взгляд, но и собирательный. Не исключено, что в Преображенском отразились какие-то черты и профессора А.В. Мартынова, в частности, любовь к музыке.
Опубликованные в прессе сведения об операциях по омоложению помогают лучше понять многие моменты в «Собачьем сердце», отделить реальные факты от литературной фантастики. Процесс омолаживания в 1920-х годах связывали с деятельностью эндокринной системы организма, операции производились на пубертатной железе. «В виду тесной взаимосвязи всех частей эндокринной системы, усиленная активация пубертатной железы регулирует также деятельность щитовидной железы, а в некоторых случаях, надпочечника и гипофиза, поэтому не исключена возможность с помощью операции Штейнаха воздействовать на весь эндокринный аппарат»137.
Подобные операции производились не только в Москве, но и других городах России и делали их как совсем обычным людям — рабочим, так и крупным руководителям и политическим деятелям. Эти операции были распространены, с их помощью помимо омоложения организма лечили и другие болезни. «В длинном списке болезней, при которых метод является лечебной мерой, значатся среди других: туберкулез и, в частности, туберкулез половых органов, половое бессилие, общий упадок сил, гангрена нижних конечностей, злокачественные новообразования, астма, угреватость, ревматизм, эпилепсия, диабет, неврастения, истерия, разного рода психические болезни депрессивного характера»138.
Автор статьи сообщает: «Общепризнанно, что методы оперативного вмешательства и по Штейнаху, и по Воронову не представляют для пациента никакой опасности, безболезненны и легко осуществимы (метод Штейнаха), а пересадка железы по Воронову имеет, правда, невыгоду трудного добывания «имплантанта» (материала для пересадки), но зато «обратима»: пересаженную железу всегда можно, в случае надобности, вынуть у оперируемого обратно»139. Именно последнее и проделывает в «Собачьем сердце» Ф.Ф. Преображенский. И хотя в России опыты по методу Воронова производились реже, чем по Штейнаху, М.А. Булгакову был нужен именно метод Воронова, поскольку он гарантировал обратимость процесса.
М.А. Булгаков настолько мастерски описал операцию, что исследователь Б. Мягков в частности усомнился в реальности операции, описанной в «Собачьем сердце»: «Медики полагают, что столь ярко описанная двухэтапная операция по пересадке собаке человеческих семенных желез и человеческого же гипофиза, безусловно, является плодом творческой фантазии. (...) Фантастическим представляется уже первый этап операции — удаление собственно семенных канатиков Шарика и пересадка ему семенников Клима Чугункина. Если посмотреть на этот процесс не в литературном, а анатомическом аспекте, то, как известно, и у человека, и у собаки мужские половые железы находятся не в брюшной полости, а в специальном кармане — мошонке. Удаление их через брюшную полость бессмысленно»140.
М.А. Булгаков как врач прекрасно знал анатомию человека и плюс к этому саму технологию операций омоложения, как они проделывались в 1920-е годы. Операцию Ф.Ф. Преображенский производил, на самом деле, по методу Воронова. Описывая операции Воронова, врач Василевский, указывает, что «пересаживаемые в область живота семенники (часть половой железы)»141. Из той же статьи «Новое об операции омоложения» так же узнаем, что «для пересадки берутся части половых желез от баранов, козлов, а Вороновым, в последнее время, употребляются семенники от человекоподобных обезьян»142. Помимо этого Василевский указывает, что «операции по Воронову были сделаны в Батуми, Твери и Вологде. Для этого в одних случаях материалом служили яички от свежих трупов»143. Это свидетельствует о том, что М.А. Булгаков очень тщательно изучил способы и показания для проведения операций. Имплантант был взял от «свежего трупа» — Клима Чугункина и пересажен псу Шарику «в область живота».
Единственным отклонением от реальности у М.А. Булгакова стало то, что среди клиентов Преображенского указана стареющая дама, пытающаяся омолодиться ради молодого любовника, для чего хирург вставляет ей «яичники обезьяны». И хотя имплантанты обезьян действительно использовались, но операции по омоложению в 1920-х годах делали исключительно мужчинам. Дама выведена М.А. Булгаковым, видимо, под воздействием того, что образ Ф.Ф. Преображенского списан с Н.М. Покровского, который был известным врачом-гинекологом.
Вторая часть операции по Ф.Ф. Преображенскому, хоть и является по большей части плодом фантазии М.А. Булгакова, но также опирается на данные печатных научных исследований 1920-х годов. Ф.Ф. Преображенский «хотел проделать маленький опыт, после того как два года тому назад впервые получил из гипофиза вытяжку полового гормона. И вместо этого что ж получилось, боже ты мой! Этих гормонов в гипофизе, о господи... Доктор, передо мной тупая безнадежность, я, клянусь, потерялся...»144. Операции по омоложению воздействовали на эндокринную систему. Эффект их достигался за счет того, что «в половой железе, кроме чисто половых клеток, мужских или женских, имеющих чисто половой характер (воспроизводительный), есть особые клетки внутренней секреции, которые вырабатывают «гормоны». Последние суть еще мало исследуемые вещества, которые на одни отправления организма действуют возбуждающим, на другие, наоборот, тормозящим образом»145 — констатирует врач Л.М. Василевский.
Статистика по омолаживающим операциям показывала, что в 50% случаев они проходили успешно. Пациенты чувствовали себя лучше, появлялся интерес к жизни, также указывается, что после операции престарелый пациент становился «неумеренно прожорливым и похотливым»146. Из-за последнего обстоятельства операции по омоложению стали ошибочно считать чисто сексуальными операциями. Аналогичные симптомы повышенной сексуальной активности наблюдаются и у всех пациентов Ф.Ф. Преображенского, в том числе и у Шарикова. М.А. Булгаков все это отразил в «Собачьем сердце»: «Двадцать пять лет, клянусь богом, профессор, ничего подобного! (...) верите ли, профессор, каждую ночь обнаженные девушки стаями... Я положительно очарован», но Преображенский просит своего пациента: «вы все-таки смотрите не злоупотребляйте!»147.
И другой случай: «Господа! — возмущенно кричал Филипп Филиппович, — нельзя же так! Нужно сдерживать себя! Сколько ей лет?
— Четырнадцать, профессор...»148.
Кухарка профессора в адрес своего черноусого поклонника говорит: «Как демон пристал... — бормотала в полумраке Дарья Петровна, — отстань. Зина сейчас придет. Что ты, чисто тебя тоже омолодили?»149.
Еще одной существенной деталью, выведенной М.А. Булгаковым в «Собачьем сердце», является то, что в кабинете Ф.Ф. Преображенского висит портрет И.И. Мечникова, который символично разбил пес Шарик. И.И. Мечников был первым ученым, который основал в России науку евгенику, изучал проблемы продления жизни, предлагал свои методы омоложения, в том числе и оперативные хирургические вмешательства. Ф.Ф. Преображенский — продолжатель дела И.И. Мечникова. Про операцию Шарика Преображенский говорит Борменталю: «Я заботился совсем о другом, об евгенике, об улучшении человеческой породы. И вот на омоложении нарвался! Неужели вы думаете, что я из-за денег произвожу их? Ведь я же все-таки ученый...»150.
Операции по омоложению интересовали ученых, в том числе и И.И. Мечникова, еще и с другой стороны — очень модной и широко обсуждаемой сейчас проблемой эвтаназии. Опыты на мышах показали, а «по аналогии можно предположить, — замечает врач И.М. Василевский — что и у людей одним из результатов операции является понижение страха и страданий умирания, ослабление внутреннего протеста против смерти, ослабление борьбы с нею. Такая «эвтаназия», то есть облегчение расставания с жизнью, о чем, между прочим, мечтал Мечников, тоже не должна быть забыта при оценке штейнаховского метода»151. По всей видимости, и этот аспект омолаживающих операций также был известен М.А. Булгакову.
* * *
Вопрос о воздействии на текст взаимоотношений писателя и редактора-издателя, которые часто выступают в одном лице, — один из ключевых в текстологии. Из личностных и рабочих взаимоотношений писателя и редактора-издателя зачастую складывается не только история текста какого-то отдельного произведения и его дальнейшая история бытования, но и нередко судьба творческого наследия писателя. Знание личностных и профессиональных взаимоотношений между писателем и редактором-издателем, специфики их работы, позволяет по-новому провести критику текста произведения, выявить причину и характер многих исправлений, понять психологию творческого процесса каждого отдельного писателя.
До революции многие писатели жаловались на редакторов-издателей не только из-за разного рода творческих вопросов — редакторских правок, цензурных исправлений, полиграфических искажений текста, а также из-за их требований изменить сюжет, которые вели к созданию новых редакции и т. д. Камнем преткновения во все времена был и остается денежный вопрос. Ф.М. Достоевский, чтобы расплатиться с долгами, продал право одноразового опубликования всего им к тому времени написанного книгоиздателю Ф.Т. Стелловскому. В кабальном договоре, заключенном в октябре 1866 года был пункт, по которому писатель должен был предоставить до 1 ноября 1866 года новый роман в 12 авторских листов. В противном случае Ф.Т. Стелловский получал право в течение девяти лет издавать, как ему захочется все, что напишет писатель безо всякого авторского вознаграждения. Такие жесткие отношения между издателем и редактором привели к тому, что Ф.М. Достоевский для ускорения процесса написания романа «Игрок» разработал свой уникальный метод работы. Писатель после долгого и тщательного обдумывания плана и разработки отдельных эпизодов в своих записных тетрадях надиктовывал роман специально приглашенной стенографистке А.Г. Сниткиной (которая вскоре стала второй женой писателя) и в процессе диктовки обогащал его новыми деталями. Все последующие произведения были созданы аналогичным образом. Новый метод привел к тому, что в максимально сжатые сроки было создано несколько романов: «Идиот», «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы». Текстологу приходится учитывать, что Ф.М. Достоевский создавал свои произведения в чудовищных условиях. Писатель, живя в Европе, дописывал последние главы романа «Идиот», в то время как первые главы этого романа уже выходили в свет России. Таким образом, Ф.М. Достоевский не имел возможности хотя бы один раз полностью прочесть все произведение от начала до конца и на протяжении всей работы над романом должен был помнить мельчайшие подробности, что было невозможно. В результате в тексте встречаются несоответствия, один и тот персонаж назван разными именами и т. п. Эта специфика работы Ф.М. Достоевского при создании произведений, несомненно, учитывается при текстологической подготовке собраний сочинений писателя.
Конечно же, далеко не все писатели были связаны такими обязательствами с издателями, но в жизни многих писателей был свой редактор-издатель и зачастую не один, который повлиял на его творчество. Нередко случалось так, что хорошие отношения вначале, портились, когда к писателю приходила слава. Так произошло после нескольких лет сотрудничества между А.П. Чеховым и известным издателем, журналистом, редактором газеты «Новое время» А.С. Сувориным, который первым выпустил специальную серию книг для бедных «Дешевую библиотеку» и впервые опубликовал в ней посмертное собрание сочинений А.С. Пушкина небывало огромным по тем временам тиражом 95 тысяч экземпляров. А.С. Суворин в течение нескольких лет поддерживал морально и материально, издавал начинающего писателя. Впоследствии А.П. Чехов разорвал с А.С. Сувориным отношения и ушел к другому издателю А.Ф. Марксу. А.П. Чехов считал, что А.С. Суворин сильно обогащается на том, что платит всем писателям фиксированное авторское вознаграждение — 100 рублей за каждые 5 тысяч экземпляров книги, вышедшей в «Дешевой библиотеке», независимо от известности автора, объема рукописи и степени популярности произведения.
Однако, конфликты между писателями и редакторами-издателями возникают не только на денежной почве. Ряд писателей настолько требовательны, ревнивы к своим произведениям, что бьются с редакторами буквально за каждую запятую. Нередко случается, что произведения или по вине редакторов, или по вине типографии, выходят с ошибками, неверными исправлениями пунктуации и орфографии, а многие писатели бывают нетерпимы к этому. И.А. Бунин писал редактору: «как можно было мою точку с запятой переменить на запятую. Музыка вещи пропала» и добивался восстановления точки с запятой. Аналогичные письма писал и И.С. Шмелев, у которого слово «заиневшего» было изменено на «заиндевевшего». «Да, преступно. Это обида. Это насмешка над писателем. Я не допускаю, чтобы мне знаки препинания поправляли, а тут целые слова! Дойдет до того, что будут выкидывать одни слова и фразы и их заменять. Это неслыханное самовластие. Ведь иной раз одним каким-нибудь словом, знаком у автора связывается целый нужный ему аккорд! Ведь одна буква дает эффект!»152.
Впрочем, история знает случаи, когда, писатели, в целом, доверяют издателям-редакторам, долго и плодотворно сотрудничают и даже предоставляют права вносить в текст стилистические изменения. Например, Н.В. Гоголь доверял своему другу и редактору Н.Я. Прокоповичу править и издавать свои произведения. Аналогичные права предоставлял Л.Н. Толстой редакторам В.Г. Черткову и Н.Н. Страхову. М.А. Шолохов также разрешал разным редакторам править свои тексты, хотя нередко потом сожалел об этом.
У М.А. Булгакова, несмотря на то, что при жизни он мало издавался, были свои редакторы и издатели. В 1923—1924 годах М.А. Булгаков еще не был известным писателем, работал фельетонистом в газете «Гудок». Параллельно он публиковался в берлинской «сменовеховской» газете «Накануне». О вынужденной необходимости этого сотрудничества М.А. Булгаков с горечью констатировал в дневнике 26 октября 1923 года: «Мои предчувствия относительно людей никогда меня не обманывают. Никогда. Компания исключительной сволочи группируется вокруг «Накануне». Могу себя поздравить, что я в их среде. О, мне очень трудно придется впоследствии, когда нужно будет соскребать накопившуюся грязь со своего имени. Железная необходимость вынудила меня печататься в нем. Не будь «Накануне», никогда бы не увидели света ни «Записки на манжетах», ни многое другое, в чем я могу справедливо сказать литературное слово. Нужно было быть исключительным героем, чтобы молчать в течение четырех лет, молчать без надежды, что удастся открыть рот в будущем. Я, к сожалению, не герой»153.
Другой опыт разочарования М.А. Булгаков приобрел в 1924—1925 году, издав в журнале «Россия» свой первый роман «Белая гвардия». Редактором «России» был И.Г. Лежнев, а издателем-владельцем З.Л. Каганский. Писатель должен был предоставить роман «размером 17—16 печатных листов (21 глава) для напечатания его в журнале «Россия» в нескольких книжках и последующего издания романа отдельной книгой в количестве не выше 5.000 экземпляров»154. В дневнике писателя от 3 января 1925 есть запись: «У Лежнева получил 300 рублей в счет романа «Белая гвардия», который пойдет в «России». Обещали на остальную сумму векселя». И другая запись: «Векселями этими можно п|одтеретьс|я»155. Не заплатив писателю должным образом, И.Г. Лежнев настоял на том, чтобы 6 января 1925 года М.А. Булгаков перезаключил договор, где в качестве другой стороны вместо И.Г. Лежнева теперь выступал издатель З.Л. Каганский. По этому договору журнал и издательство «Россия» получили право «эксплуатировать» роман до 3 июля 1926 года, однако на деле этот срок продлился более чем на десять лет и не ограничился одним лишь романом «Белая гвардия».
М.А. Булгаков события своей жизни часто запечатлевал на страницах своих произведений. Издатель Каганский, получивший фамилию Рвацкий, отражен в рассказе «Тайному другу», который лег в основу романа «Записки покойника». М.А. Булгаков так охарактеризовал издателя: «За свою жизнь я видел прохвостов. Меня обирали. Но такого негодяя, как этот, я не встречал. Нет сомнений, что, если бы такой теперь встретился на моем пути, я сумел бы уйти благополучно, потому что стал опытен и печален — знаю людей, страшусь за них, но тогда... Мой бог, поймите, дорогая, это не было лицо, это был паспорт. И потом, скажите, кому, кому, кроме интеллигентной размазни, придет в голову заключать договор с человеком, фамилия которого Рвацкий! Да не выдумал я! Рвацкий. Маленького роста, в вишневом галстуке с фальшивой жемчужной булавкой, в полосатых брюках, ногти с черной каймой, в глаза...».
Журнал «Россия» в 1925 году был закрыт, вторая часть романа «Белая гвардия» не была опубликована, а З.Л. Каганский сразу же после подписания договора скрылся. О своем существовании З.Л. Каганский напомнил в 1928 году, заявив, что владеет еще и пьесой «Дни Турбиных», на что М.А. Булгаков через газету «Дни» ответил: «Г-н З. Каганский ухитрился без моего ведома достать в России один из первых вариантов пьесы «Дни Турбиных» и выпустить его в переводе на немецкий язык в Берлине, снабдив издание ложной пометкой «Авторизованный перевод». Затем г. З. Каганский, не имея на то никаких прав, приступил к закреплению за собой «Дней Турбиных» не только в Европе, но и в Америке и извлечению прибылей из героев пьесы М. Булгакова.
Когда я, М. Булгаков, которому г. З. Каганский своими действиями причинил ущерб и крупные неприятности, приступил к извлечению из рук г. З. Каганского моей собственной пьесы, г. З. Каганский, в расчете на то, что Булгакову трудно будет дотянуться до Каганского из Москвы, напечатал ложное сообщение о том, что он якобы приобрел «Дни Турбиных» вместе с романом «Белая гвардия» у М. Булгакова (газета «Дни», в январе 1928 г.)»156. На этом история тяжб и судебных разбирательств писателя с З.Л. Каганским не заканчивается. Издатель вновь напомнил о себе в 1937 году уже в связи с постановкой пьесы «Зойкина квартира» во Франции. Брат писателя Н.А. Булгаков писал М.А. Булгакову 2 февраля 1937 года: «На сцену вновь всплыл пресловутый Захар Л. Каганский. Пока шла кропотливая и трудная работа над переводом, адаптацией и устройством «Зойкиной», этот комбинатор ничем себя не проявлял и, конечно, палец о палец не ударил, чтобы делу помочь. Теперь же, когда дело налажено, когда спектакль сработан и о нем уже появились заметки, и когда дело запахло поступлением денег (авторского гонорара), он появился на горизонте сначала с предупреждением, а теперь с угрозами судом, арестом постановки и т. д.»157.
Не будем вдаваться во все подробности этой запутанной истории, но ситуация, уже однажды описанная в рассказе «Тайному другу», почти полностью повторилась: «Судился с редактором в третейском суде. Причем пять взрослых мужчин, разбирая договоры — мой с редактором, редактора со страдальцем, мой с Рвацким и редактора с Рвацким, — пришли в исступление. Даже Соломон не мог бы сказать, кто владеет романом, почему роман не допечатан, какие кильки лежали в конторе и куда делся сам Рвацкий».
Взаимоотношения с нечистым на руку издателем З.Л. Каганским на протяжении всей жизни доставляли М.А. Булгакову немало хлопот. В дневнике Е.С. Булгаковой есть запись от 12 февраля 1937 года: «Опять вчера рылись в архиве, опять посылали документы в Париж. У М.А. отвратительное состояние:
— Дома не играют, а за границей грабят»158.
Впрочем, в жизни М.А. Булгакова был и свой добрый редактор-издатель. Судьба свела М.А. Булгакова с редактором журнала «Недра» Николаем Семеновичем Ангарским-Клестовым, который стал его единомышленником, а впоследствии и другом, коим и оставался до конца жизни писателя. В издательстве «Недра» М.А. Булгаков появился в октябре 1923 года и был хорошо принят. Издатель «Недр» Н.С. Ангарский-Клестов, известный еще с дореволюционных времен литературный критик, редактор и издатель, а так же консультант-редактор альманаха В.В. Вересаев сразу по первой повести «Дьяволиада» распознали большой талант М.А. Булгакова.
В альманахе «Недра» в 1924 и 1925 годах были опубликованы повести М.А. Булгакова «Дьяволиада», «Роковые яйца» и специально для этого журнала было написано «Собачье сердце». Опубликованные повести М.А. Булгакова затем вышли отдельной книгой «Дьяволиада», в которую вошли фельетоны и автобиографические рассказы М.А. Булгакова. Впервые книга вышла в 1925 году, но часть тиража была изъята. Н.С. Ангарский-Клестов добился разрешения Главлита и в 1926 году сборник «Дьяволиада», в который вошли две повести «Дьяволиада» и «Роковые яйца», а также фельетоны и рассказы М.А. Булгакова, был переиздан. Таким образом, «Дьяволиада» стала первой и последней книгой М.А. Булгакова изданной в Советском союзе при жизни писателя.
Еще до революции Н.С. Ангарский-Клестов был издателем, который служил литературе, не думал лишь о своем обогащении. С целью объединения писателей для самоиздательства и защиты авторских прав Н.С. Ангарский-Клестов организовал в 1911 году «Товарищество писателей в Петербурге», а год спустя, опираясь на В.В. Вересаева и И.А. Бунина «Книгоиздательство писателей в Москве», просуществовавшее до 1923 года. Писатели сперва публиковали свои произведения в специально созданном для этих целей сборнике «Слово», а потом выходили в свет их книги. Сборник просуществовал 10 лет, за которые было издано более 40 номеров.
Н.С. Ангарский-Клестов работал практически со всеми писателями конца XIX начала XX века. К 1 января 1920 года список членов «Книгоиздательства писателей в Москве» насчитывал 124 фамилии159, среди них Л.Н. Андреев, А.А. Блок, А. Белый, И.А. Буниным, Б. Пильняк, С.А. Есенин, В.Г. Короленко, В.И. Немирович-Данченко, М.М. Пришвин, М. Горький (стал пайщиком с 1914 года), Н.С. Сергеев-Ценский, А.Н. Толстой, К.А. Тренев, А.С. Серафимовичем, И.С. Шмелев и другие. Работа с писателями была отнюдь не легкой. В одном письме Н.С. Ангарский-Клестов замечает: «писатели народ особый, очень несговорчивый. С ними надо пуд соли съесть, чтобы добиться самой малости»160.
Для массового читателя и для просвещения малообразованных читателей Н.С. Ангарский-Клестов в 1919 году огромными тиражами выпустил просветительские сборники «Времена года в русской поэзии», в которые включил лучшие произведения Пушкина, Тютчева, Некрасова, Фета, Бунина, а в качестве художественных иллюстрации для сборников использовал картины Васнецова, Коровина, Левитана.
Как редактор-издатель Н.С. Ангарский-Клестов послужил и делу революции. В 1902 году он стал членом РСДРП(б). В 1902—1903 годах Н.С. Ангарский-Клестов был корреспондентом «Искры» и членом Парижской группы содействия этой газете. В 1907 году уговорил купцов Блюмбергов издать впервые на русском языке «Капитал» К. Маркса в трех томах в переводе Скворцова-Степанова тиражом 8.000 экземпляров. В этом же году Н.С. Ангарский-Клестов встречался с В.И. Лениным на даче в Финляндии и договорился об издании первой книги В.И. Ленина «За 12 лет» и «Аграрный вопрос». Книга вышла тиражом 16.000, но тираж быстро изъяли, удалось сохранить лишь несколько экземпляров.
За хранение нелегальной литературы и организацию восстаний Н.С. Ангарский-Клестов был трижды судим. От первых двух приговоров удалось уйти, но в третий раз его сослали в Сибирь, в поселение на берегу реки Ангары — после этого Н.С. Клестов взял революционный псевдоним Ангарский. Впоследствии эти заслуги перед РСДРП(б), личные знакомства Н.С. Ангарского-Клестова с видными деятелями революции, позволили издателю и после революции плодотворно трудиться.
В 1917 году Н.С. Ангарский-Клестов стал членом МК РКП(б), и до 1929 года — членом Моссовета, заведуя отделами печати и социального обеспечения. В 1919—1922 годах издавал журнал «Творчество». Н.С. Ангарский-Клестов участвовал в заседаниях редколлегии первого Государственного книгоиздательства РСФСР. В 1920 годы как член президиума Моссовета Н.С. Ангарский-Клестов был назначен на работу в берлинское представительство Мосвнешторга. Ему было поручено выкупить архив Г.В. Плеханова, за которым охотились меньшевики. Н.С. Ангарский-Клестов, который был лично знаком с Г.В. Плехановым и встречался с ним в Женеве в 1900 году, убедил вдову Плеханова все продать Советскому союзу. Помимо этого Н.С. Ангарский-Клестов пытался договориться с писателями-эмигрантами об их возвращении на родину.
Партийные связи, богатый издательский опыт и умение сплотить вокруг себя писателей позволили Н.С. Ангарскому-Клестову организовать в 1922 году выпуск литературных сборников «Недра» и быть директором распорядителем издательства «Недра» с 1922 по 1932 годы. Та программа, что была осуществлена в сборнике «Слово»: «Ничего антижизненного, и антиобщественного, антиреволюционного, стремление к простоте и ясности языка, никаких вывертов и кривляний»161, — легла и в основу сборников «Недра». Н.С. Ангарский-Клестов в «Недрах» пытался сплотить писателей реалистического направления из числа бывших сотрудников «Слова». Кроме писателей старшего поколения: В.В. Вересаева, К.А. Тренева, С.Н. Сергеева-Ценского, А.П. Чапыгина, С.П. Подъячева, — издатель стремился привлечь и молодых авторов: Н.Н. Ляшко, А.С. Неверова, Вл. Бахметьева, А.С. Яковлева, М.Я. Козырева, Вс. Иванова, К.А. Федина, Н. Тихова, М.А. Булгакова. Первый номер «Недра» открывали: В.В. Вересаев «В тупике», И.С. Шмелев «Это было», отрывок из романа И.Г. Эренбурга «Жизнь и гибель Николая Коробова», К.А. Тренев, С.Н. Сергеев-Ценский, Н.Н. Никандров.
«Недра» всячески старались помочь молодым писателям, финансовое положение которых было незавидным. Н.С. Ангарский-Клестов в письме к ЦК ВКП(б) 1924 года о просьбе предоставить годовой план издательства писал: «Как можно говорить о появлении значительных произведений, если у писателей нет элементарных условий для работы. Нет даже стола, за которым он мог бы трудиться. Вот примеры. Всеволод Иванов ночует в чужих квартирах и, конечно, не имеет места, где бы он мог писать. (...) Михаил Булгаков не имеет денег для оплаты квартиры. Тренев, написавший талантливую трагедию «Пугачевщина», преследуется, третируется и выселяется из квартиры.
Никандров, Яковлев, Козырев поглощены думами об авансах. О поэтах и говорить не приходится: они и в прежнее время бедствовали, а теперь и подавно!»162. В дневнике М.А. Булгакова от 28 декабря 1924 года есть запись, подтверждающая заботливое отношение Н.С. Ангарского-Клестова к писателям: «Был в «Недрах», где странный Ангарский производит какой-то разгром служащих. Получил, благодаря ему, 10 рублей».
Издание литературных сборников «Недра» и одноименного издательства художественной литературы Н.С. Ангарский-Клестов организовал при издательстве «Новая Москва» на правах автономной секции, но уже осенью 1923 года «Недра» перешли к тресту «Мосполиграф». «Я иду на полный разрыв и уступок никаких не сделаю. Литература — область, где я никому и никогда не уступал и невежественному человеку распоряжаться не позволю. Мы прекрасно организуемся вновь»163, — писал Н.С. Ангарский-Клестов заведующему редакцией «Недр». Переход в новое издательство предоставил большие возможности, в том числе и больший выбор бумаги и обложек. Мосполиграфтрест был объектом государственной собственности, владел шестью типографиями и обеспечивался государственными кредитами. Критики всегда отмечали, что сборники «Недр» выполнены на высоком полиграфическом уровне.
Несмотря на то, что Н.С. Ангарский-Клестов в середине 1920-х годов часто по делам Моссовета выезжал за границу, он очень требовательно и внимательно относился к своей работе как редактора «Недр». Заведующий редакцией «Недр» П.Н. Зайцев пишет: «Ангарский из-за границы очень внимательно следил за каждым сборником «Недр», я отсылал ему сигнальные экземпляры, рукописи авторов, гранки, о каждом авторе его мнение было решающим»164.
Н.С. Ангарский-Клестов и за границей способствовал популяризации произведений М.А. Булгакова. В дневнике писателя есть запись от 26 декабря 1924 года: «Ангарский (он только что вернулся из-за границы) в Берлине, а кажется и в Париже, всем, кому мог, показал гранки моей повести «Роковые яйца». Говорит, что страшно понравилось и кто-то в Берлине (в каком-то издательстве) ее будут переводить»165.
Отношения между М.А. Булгаковым и Н.С. Ангарским-Клестовым оставались дружескими на протяжении почти двадцать лет. В 1920-е годы они не только вместе работали, но и отдыхали. «Когда выкраивалось редкое свободное время, стремился вместе с Булгаковым и своей семьей выехать за город: подышать воздухом, отвлечься от напряженных перегрузок в увлекательных, интересных беседах»166. Дочь Н.С. Ангарского-Клестова в воспоминаниях об отце и его дружбе с М.А. Булгаковым пишет: «Оба они любили Гоголя, Грибоедова, Салтыкова-Щедрина, часто цитировали их применительно к нашему бескультурью, невежеству, безвкусице, порой цинично-пренебрежительному отношению к старой культуре, искусству»167.
М.А. Булгаков уважительно относился к Н.С. Ангарскому-Клестову, но сатирический склад ума породил анекдот об издателе. «В редакцию пришел автор с рукописью:
Н.С. ему еще издали:
— Героиню зовут Нина? Не надо!»168.
«Конечно это сильный гротеск — писал Н.С. Ангарский-Клестов. Несмотря на всю требовательность, я старался все же быть гибким редактором. Особенно мне нравились «Роковые яйца» Булгакова. Автор рассказывает о профессоре — селекционере. (...) К этому профессору приходит журналист брать интервью. Первый вопрос его был такой: «Что вы скажете за кур? Профессор с искренним удивлением спросил журналиста:
— Как он, не владея русским языком, собирается писать статью?
Я часто говорил эту фразу: «Что вы скажете за кур?». В редакции «Недра» она стала крылатой. Когда приходилось отвергать слабую рукопись, пояснял:
— Не пойдет, по причине: «Что вы скажете за кур»169.
М.А. Булгаков считался с мнением Н.С. Ангарского-Клестова и ему, одному из первых, в 1930-х годах читал свои произведения. Вот свидетельства разных лет из дневника Е.С. Булгаковой. 20 сентября 1935 года: «Ангарский (по телефону) предлагает перевести «Пушкина» и печатать за границей»170. Запись от 3 мая 1937 года: «Ангарский слушал роман «Мастер и Маргарита»: сказал, что это печатать нельзя» и в марте 1938 года: «М.А. днем у Ангарского. Сговорились, что М.А. почитает роман»171. А вот еще одно свидетельство, относящееся к 1938 году, когда Н.С. Ангарский-Клестов был председателем акционерного общества «Международная книга». «В один из своих посещений Булгакова, я предложил ему написать авантюрный, советский роман. Сулил массовый тираж, перевод на все языки, кучу денег, валюту. Обещал аванс. Как не заманчиво было мое предложение, Михаил Афанасьевич отказался, сказав: «Это не могу»172.
Последние годы жизни 1936—1939 Н.С. Ангарский-Клестов работал во Всесоюзном внешнеторговом объединении «Международная книга», затем в Институте Маркса-Энгельса-Ленина, в секторе произведений В.И. Ленина. Пережил писателя на год. 11 мая 1940 года Н.С. Ангарского-Клестова арестовали: по обвинению он являлся «агентом царской охранки, агентом германской разведки и участником контрреволюционной вредительской организации». 28 июля 1941 года он погиб в застенках Лубянки. Н.С. Ангарский-Клестов пережил писателя и смог проводить М.А. Булгакова в последний путь. Дочь издателя М.Н. Ангарская вспоминает: «Вместе с отцом я присутствовала на похоронах Булгакова. Вытирая слезы, Николай Семенович, нагнувшись ко мне, сказал: «Какой угробили талант, уму непостижимо. Проклятые, невежественные, жестокие бюрократы. Сколько людей мы потеряли из-за них. Михаил Афанасьевич — классик русской словесности XX века, а классики не умирают!»173.
Н.С. Ангарский-Клестов отчаянно боролся за то, чтобы «Собачье сердце» было опубликовано. Эту повесть М.А. Булгаков впервые прочел в феврале 1925 года на заседании «Недр», которые часто проходили на квартире у Н.С. Ангарского-Клестова и сопровождались чаепитием и музыкальными выступлениями. Редактор вспоминал, что «все присутствующие признали это произведение очень значительным. Поздравляя Михаила Афанасьевича с большой творческой удачей, я сказал, что это произведение классическое, и, ему уготована большая жизнь. Меня горячо поддержал Вересаев, который также сулил успех этому произведению»174.
Редактор Н.С. Ангарский-Клестов «стремился к широкой цензурной проходимости каждого художественного произведения. Но, увы, часто наталкивался на совершенно непреодолимые трудности»175. Л.Е. Белозерская-Булгакова вспоминает, что однажды Н.С. Ангарский пришел к ним домой «и рассказал, что он много хлопочет в высоких инстанциях о напечатании «Собачьего сердца», да вот все не получается. Мы очень оценили эти слова: в них чувствовалась искренняя заинтересованность»176.
Можно не сомневаться, что если бы не арест рукописи ОГПУ Н.С. Ангарский-Клестов предпринял бы дальнейшие попытки договорится о ее издании. Причем на самом высоком уровне, как это, например, было в 1923 году с романом В.В. Вересаева «В тупике». Несмотря на запрет цензуры, Н.С. Ангарский-Клестов договорился о чтении романа на квартире Л.Б. Каменева в Кремле в присутствии других членов правительства. Отношение к роману у слушавших было неоднозначным, многие его сильно критиковали. Однако Ф.Э. Дзержинский и И.В. Сталин отнеслись к роману, в основном, одобрительно, — вспоминает В.В. Вересаев. И.В. Сталин сказал, что государственному издательству публиковать такой роман, конечно, неудобно. Но, вообще говоря, издать его следует и роман был опубликован в «Недрах»177.
По мнению Н.С. Ангарского-Клестова, сотрудничество М.А. Булгакова со сменовеховцами привели к тому, что сотрудники ОГПУ стали пристально наблюдать за писателем, а в 1926 году произвели обыск на квартире и изъяли его дневник «Под пятой» и машинопись «Собачьего сердца», тем самым, сделав окончательно невозможным публикацию повести.
Отношения между М.А. Булгаковым и Н.С. Ангарским-Клестовым важны для понимания булгаковской текстологии, поскольку это единственный пример того, как писатель работал с редакторами. В следующей главе на примере текста повести «Собачье сердце» будет подробно рассмотрено, на какие исправления редактора в текстах своих произведений был готов пойти М.А. Булгаков, чтобы оно увидело свет.
Примечания
1. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 54.
2. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 60.
3. Горький и советские писатели. Неизданная переписка // Литературное наследство. Т. 70. М., 1963. С. 389.
4. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 71.
5. Цит. по: Булгаков М.А. Собр. соч. В 5 т. М.: Худож. лит., 1990. Т. 1. С. 573.
6. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 56.
7. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 53.
8. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 63.
9. Михаил и Елена Булгаковы. Дневник Мастера и Маргариты. М.: Вагриус, 2001. С. 66.
10. Русский современник. № 2, 1924. С. 264—266.
11. НИОР РГБ. Ф. 562, к. 2, ед. хр. 27.
12. Смирнов Н. см. НИОР РГБ. Ф. 562, к. 2, ед. хр. 27.
13. Барш Г. «Недра»: книга шестая // Красная газета. Веч. Выпуск. Л., 1925. 28 февр. С. 5.
14. Коротков Н. «Недра»: кн. 6, 1925 // Рабочий журнал. М., 1925. № 3. С. 156—157.
15. Соболь Ю. Среди книг и журналов // Заря Востока. Тифлис, 1925.
16. Гроссман-Рощин И. Стабилизация интеллигентских душ и проблемы литературы // Октябрь. М., 1925. № 7. С. 129.
17. Меньшой А. Москва в 1928 году // Жизнь искусства. Л., 1925. 5 мая. № 18. С. 2—3.
18. Авербах Л.М. Булгаков Дьяволиада: «Недра», 1925 // Известия. М., 1925. 20 сент. С. 4.
19. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 60.
20. Август Явич. О былом // Воспоминания о Михаиле Булгакове. М.: Советский писатель, 1988. С. 163.
21. Булгаков М.А. Стальное горло // Собр. соч. в 5 т. Т. 1. М.: Худож. лит., 1989. С. 98.
22. Булгаков М.А. Пропавший глаз // Собр. соч. в 5 т. Т. 1. М.: Худож. лит., 1989. С. 126.
23. Булгаков М.А. Полотенце с петухом // Собр. соч. в 5 т. Т. 1. М.: Худож. лит., 1989. С. 76.
24. Булгаков М.А. Стальное горло // Собр. соч. в 5 т. Т. 1. М.: Худож. лит., 1989. С. 98.
25. Булгаков М.А. Морфий // Собр. соч. в 5 т. Т. 1. М.: Худож. лит., 1989. С. 148.
26. М. Булгаков. Грядущие перспективы // В. Сахаров. Писатель и власть. М.: Олма-пресс, 2000. С. 268—270.
27. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 10.
28. Булгаков М.А. Белая гвардия // Киев.: Днипро, 1990. С. 115.
29. НИОР РГБ. Ф. 562, к. 2, ед. хр. 27.
30. НИОР РГБ. Ф. 562, к. 2, ед. хр. 27.
31. НИОР РГБ. Ф. 562, к. 2, ед. хр. 27.
32. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 78.
33. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 1. М.: Худож. лит., 1989. С. 442.
34. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 26—27.
35. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 253.
36. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 7.
37. Булгаков М.А. Роковые яйца // Собр. соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 50.
38. Булгаков М.А. Роковые яйца // Собр. соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 52.
39. Булгаков М.А. Роковые яйца // Собр. соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 82—83.
40. Булгаков М.А. Роковые яйца // Собр. соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 114.
41. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 39.
42. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 54.
43. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 56.
44. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 28.
45. Михаил и Елена Булгаковы. Дневник Мастера и Маргариты. М.: Вагриус, 2001. С. 176.
46. Михаил и Елена Булгаковы. Дневник Мастера и Маргариты. М.: Вагриус, 2001. С. 394.
47. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 2 М.: Худож. лит., 1989. С. 437.
48. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 2 М.: Худож. лит., 1989. С. 445.
49. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 46.
50. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 48.
51. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 135—136.
52. НИОР РГБ. Ф. 562, к. 5, ед. хр. 27.
53. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 432.
54. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 36.
55. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 138.
56. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 434.
57. Михаил и Елена Булгаковы. Дневник Мастера и Маргариты. М.: Вагриус, 2001. С. 401.
58. Булгаков М.А. Мастер и Маргарита // Собр. соч. в 5 т. Т. 5. М. Худож. лит., 1990. С. 123.
59. НИОР РГБ. Ф. 562, к. 27, ед. хр. 5.
60. Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. М.: Книга, 1988. С. 649.
61. Закон Божий. Санкт-Петербург: Сатисъ, 2004. С. 363.
62. Евангелие от Матфея. Гл. 27 стих 25.
63. Евангелие от Матфея. Гл. 27 стих 19.
64. Булгаков М.А. Мастер и Маргарита // Собр. соч. в 5 т. Т. 5. М. Худож. лит., 1990. С. 296.
65. В. Виленкин. Незабываемые встречи // Воспоминания о Михаиле Булгакове. М.: Советский писатель, 1988. С. 293—294.
66. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 193.
67. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 195.
68. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 204.
69. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 5. М.: Худож. лит., 1989. С. 447.
70. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 1. М.: Худож. лит., 1989. С. 412.
71. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 58.
72. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 60.
73. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 1. М.: Худож. лит., 1989. С. 427—428.
74. НИОР РГБ. Ф. 562, к. 5, ед. хр. 27.
75. Земская Н. Из семейного архива // Воспоминание о Михаиле Булгакове. М.: Советский писатель, 1988. С. 59.
76. И. Овчинников. В редакции «Гудка» // Воспоминание о Михаиле Булгакове. М.: Советский писатель, 1988. С. 138.
77. Земская Н. Из семейного архива // Воспоминание о Михаиле Булгакове. М.: Советский писатель, 1988. С. 53.
78. Кисельгоф Т.Н. Годы молодые // Воспоминание о Михаиле Булгакове. М.: Советский писатель, 1988. С. 111.
79. Толстой А.К. Дон Жуан. М.: АСТ, 2002. С. 68.
80. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 194.
81. Белозерская-Булгакова Л.Е. Воспоминания. М.: Худож. лит, 1990. С. 189.
82. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 71.
83. Белозерская-Булгакова Л.Е. Воспоминания. М.: Худож. лит, 1990. С. 189.
84. Сахаров В. Михаил Булгаков: писатель и власть. М.: Олма-Пресс, 2000. С. 195—196.
85. Дж. Верди. Аида. Либретто. М.: Музыка, 1977. С. 16—17.
86. Дж. Верди. Аида. Либретто. М.: Музыка, 1977. С. 64.
87. Михаил и Елена Булгаковы. Дневник Мастера и Маргариты. М.: Вагриус, 2001. С. 336.
88. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 144.
89. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 146.
90. Э. Проффер // М. Булгаков. Собр. соч. в 10 т. Т. 3. Анн-Арбор: Ардис, 1983. С. XXX.
91. Михаил и Елена Булгаковы. Дневник Мастера и Маргариты. М.: Вагриус, 2001. С. 60.
92. Михаил и Елена Булгаковы. Дневник Мастера и Маргариты. М.: Вагриус, 2001. С. 71.
93. В своем письме М.А. Булгаков сообщает, что он вел дневник с 1921 года. Тексты дневников, которыми мы располагаем начинаются с января 1922 года. Когда М.А. Булгаков говорит про дневниковые записи 1921 года, возможно, он был не точен — это ошибка памяти. Но вероятнее всего, что существовали тексты за 1921, которые не вернули писателю из ОГПУ или они не сохранились.
94. Михаил и Елена Булгаковы. Дневник Мастера и Маргариты. М.: Вагриус, 2001. С. 66.
95. Булгаков М.А. Собачье сердце // Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 141.
96. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 73.
97. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 81.
98. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 73.
99. Булгаков М.А. Собачье сердце // Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 134.
100. Булгаков М.А. Собачье сердце // Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 146.
101. Булгаков М.А. Собачье сердце // Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 120.
102. Булгаков М.А. Собачье сердце // Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 129.
103. Булгаков М.А. Собачье сердце // Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 148.
104. Булгаков М.А. Собачье сердце // Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 147.
105. Булгаков М.А. Собачье сердце // Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 190.
106. Булгаков М.А. Собачье сердце // Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 197.
107. Булгаков М.А. Собачье сердце // Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 120—121.
108. Е.И. Колесникова. Нет документа, нет и человека... Обзор биографических материалов М.А. Булгакова в Пушкинском доме // Творчество Михаила Булгакова. Исследования. Материалы. Биография. В 3 т. Т. 3. С. 150—151.
109. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 80.
110. НИОР РГБ. Ф. 562, к. 2, ед. хр. 27.
111. Булгаков М.А. Роковые яйца // Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 68.
112. Булгаков М.А. Собачье сердце // Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 135.
113. Булгаков М.А. Собачье сердце // Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 143.
114. Булгаков М.А. Собачье сердце // Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 143.
115. Булгаков М.А. Собачье сердце // Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 144.
116. Булгаков М.А. Собачье сердце // Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 168.
117. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 264.
118. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 283.
119. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 37.
120. Л.Е. Белозерская-Булгакова. Воспоминания. М.: Худож. лит. 1990. С. 88.
121. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 168.
122. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 123.
123. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 62.
124. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 66.
125. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 57.
126. Булгаков М.А. Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 134.
127. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 69.
128. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 72.
129. Булгаков М.А. Роковые яйца // Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 87.
130. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 74.
131. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 49.
132. Паустовский К. Булгаков // Воспоминания о Михаиле Булгакове. М.: Советский писатель, 1988. С. 103.
133. Василевский Л.М. Новое об операции омоложения // Звезда. Л.: Госуд. изд., 1924. С. 188.
134. Василевский Л.М. Новое об операции омоложения // Звезда. Л.: Госуд. изд., 1924. С. 198.
135. Л.Е. Белозерская-Булгакова. Воспоминания. М.: Худож. лит, 1990. С. 98.
136. Л.Е. Белозерская-Булгакова. Воспоминания. М.: Худож. лит, 1990. С. 98.
137. Василевский Л.М. Новое об операции омоложения // Звезда. Л.: Госуд. изд., 1924. С. 193.
138. Василевский Л.М. Новое об операции омоложения // Звезда. Л.: Госуд. изд., 1924. С. 191.
139. Василевский Л.М. Новое об операции омоложения // Звезда. Л.: Госуд. изд., 1924. С. 189.
140. Мягков Б. // Булгаков М.А. Избранные сочинения: В 2 т. Т. 1. М.: Рипол-Классик, 1997. С. 285.
141. Василевский Л.М. Новое об операции омоложения // Звезда. Л.: Госуд. изд., 1924. С. 194.
142. Василевский Л.М. Новое об операции омоложения // Звезда. Л.: Госуд. изд., 1924. С. 194.
143. Василевский Л.М. Новое об операции омоложения // Звезда. Л.: Госуд. изд., 1924. С. 196.
144. Булгаков М.А. Собачье сердце // Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 194.
145. Василевский Л.М. Новое об операции омоложения // Звезда. Л.: Госуд. изд., 1924. С. 188.
146. Василевский Л.М. Новое об операции омоложения // Звезда. Л.: Госуд. изд., 1924. С. 193.
147. Булгаков М.А. Собачье сердце // Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 132.
148. Булгаков М.А. Собачье сердце // Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 134.
149. Булгаков М.А. Собачье сердце // Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 150.
150. Булгаков М.А. Собачье сердце // Собр. Соч. в 5 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1989. С. 194.
151. Василевский Л.М. Новое об операции омоложения // Звезда. Л.: Госуд. изд., 1924. С. 192.
152. НИОР РГБ. Ф. 9, к. 1, ед. хр. 28.
153. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М., 1997. С. 61.
154. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М., 1997. С. 137.
155. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М., 1997. С. 82.
156. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М., 1997. С. 178.
157. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М., 1997. С. 424.
158. Михаил и Елена Булгаковы. Дневник Мастера и Маргариты. М., 2001. С. 262.
159. Архив Н.С. Ангарского // Записки отдела рукописей ГПБ. 1966. № 2. С. 29—30.
160. Ангарская М.Н. По следам отца. М., 1992. С. 212.
161. В.В. Вересаев. Сочинения. Т. 4. М., 1948. С. 388.
162. Ангарская М.Н. По следам отца. М., 1992. С. 288.
163. НИОР РГБ. Ф. 9, к. 9, ед. хр. 22.
164. НИОР РГБ. Ф. 9, к. 9, ед. хр. 22.
165. Булгаков М.А. Дневник. Письма. 1914—1940. М., 1997. С. 80.
166. НИОР РГБ. Ф. 9, к. 9, ед. хр. 1.
167. Ангарская М.Н. По следам отца. М., 1992. С. 268.
168. Белозерская-Булгакова Л.Е. Воспоминания. М., 1990. С. 104.
169. НИОР РГБ. Ф. 9, к. 9, ед. хр. 1.
170. Михаил и Елена Булгаковы. Дневник Мастера и Маргариты. М.: Вагриус, 2001. С. 226.
171. Там же. С. 330.
172. НИОР РГБ. Ф. 9, к. 9, ед. хр. 1.
173. Ангарская М.Н. По следам отца. М., 1992. С. 270.
174. НИОР РГБ. Ф. 9, к. 9, ед. хр. 1.
175. НИОР РГБ. Ф. 9, к. 9, ед. хр. 1.
176. Белозерская-Булгакова Л.Е. Воспоминания. М., 1990. С. 104.
177. Ангарская М.Н. По следам отца. М., 1992. С. 271—272.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |