«Ты совершишь со мной мой последний полет»

Думаю, отголоски детской мечты о полетах остались с Булгаковым навсегда. Мечты, которую так подпитывали и любимый с детства Вагнеров «Полет валькирий» — предвестие «последнего полета» Воланда. С детства же знакомая повесть Тургенева «Призраки». А может быть, и «Ночь перед Рождеством» — Гоголя тогда в России читали с младенчества.

С начала 1930-х годов слово полет у писателя все настойчивей соединяется с понятием судьбы. «Мысль о вас облегчает этот полет в осенней мгле», — говорит Голубков Серафиме в «Беге» (в редакции 1937 года). И Булгаков надписывает Елене Сергеевне «Дьяволиаду» 21 мая 1933 года, в первый год их брака, так: «Тайному другу, ставшему явным — жене моей Елене. Ты совершишь со мной мой последний полет. Твой М.»

«Полет Воланда», или мотив полета как судьбы, проходит от редакции к редакции в романе «Мастер и Маргарита», то наполняясь яростной жаждой свободы («Я провел свою жизнь заключенный. Я слеп и нищ») в редакции второй, то трактуемый как уход из жизни после сведения всех счетов — в редакции последней.

И все-таки полет — и слово, и образ — остается в романе и в своем первоначальном, в своем простом и сладостном смысле — как вольное перемещение в пространствах, как купанье в пространствах... подобно птице? Нет, еще свободней, чем птица... И так же, как, раскрывая себя в мастере, писатель тем не менее какие-то черты своей личности вкладывает в Воланда, так же что-то глубоко сокровенное, что-то свое, собственное он отдает Маргарите.

Маргарите он отдает полет. Свою мечту о полете. Свое физическое ощущение полета.

Возможно ли это? Да, конечно.

Давно замечено, что в большом треугольнике романа «Мастер и Маргарита» (треугольнике: мастер — Воланд — Маргарита) не все так просто и не все совпадает с треугольником у Гёте (Фауст — Мефистофель — Гретхен). Замечено, что в булгаковской Маргарите очень много от Фауста. Она, а не мастер, заключает сделку с сатаной. Ее, а не мастера, Воланд берет на великий бал полнолуния — аналог «Вальпургиевой ночи» у Гёте.

Воплощение вечной женственности в понимании художника XX века, булгаковская Маргарита — очень не Гретхен. Она, как выразилась одна исследовательница, — «духовный партнер» мастера. Опора мастера и его защита. У Маргариты и мастера общий взгляд на мир, общее отношение к творческому труду. Можно сломать мастера («Он мне ненавистен, этот роман, — ответил мастер, — я слишком много испытал из-за него»). Но Маргариту — ни в ее любви к мастеру, ни в ее преданности его творчеству — сломать невозможно. Она неизменно верна себе.

Маргарита и мастер — удивительное сочетание, сплетение, почти слияние ее сильного женского начала и его — менее наступательного, поскольку творческого, и тем не менее — мужского...

И полет должен принадлежать ей. Это ее — «невидима и свободна!». Ее — колдовское, русалочье, бесконечно женственное, родственное природе, сама природа...

Никогда не расспрашивала Елену Сергеевну об этом, но, думаю, она любила купаться в реке и плавать. Булгаков пишет ей в Лебедянь летом 1938 года: «Лю! Три раза тебе купаться нельзя!» (Три раза в день, разумеется.) И с тем большим удовольствием дает так похожей на нее Маргарите наплаваться в ночной реке:

«Вода манила ее после воздушной гонки. Отбросив от себя щетку, она разбежалась и кинулась в воду вниз головой. Легкое ее тело, как стрела, вонзилось в воду, и столб воды выбросило почти до самой луны. Вода оказалась теплой, как в бане, и, вынырнув из бездны, Маргарита вдоволь наплавалась в полном одиночестве ночью в этой реке».

Чувствуете это русалочье, из Лермонтова: «И старалась она доплеснуть до луны / Серебристую пену волны»... Я подчеркнула несколько слов и у Булгакова и у Лермонтова, потому что уверена: совпадение не случайно. В предшествующей, рукописной редакции романа было просто: «Столб воды выбросило почти до самого неба». И только диктуя на машинку, в редакции пятой, Булгаков вводит эту тихую аллюзию с лермонтовской «Русалкой»...

Конечно (и я писала об этом), купанье Маргариты в ночной реке — это ее «крещение» в ведьмы. Точнее, антикрещение. Наверно, отправляясь в гости к дьяволу, она должна была пройти через отказ от чего-то, что было дано ей традиционным крещением в младенчестве... Но символическое, тайно проступающее из «подтекстов», у Булгакова никогда не оттесняет реальности. На первом плане все равно остается чувственное и поэтическое. В данном случае — радостное наслаждение плаванием. Приобщение к природе. Растворение в природе.

И полет — еще более самозабвенный, бесстрашный и сладостный, чем купанье в реке. Даже кувырок вниз головой дает еще раз почувствовать, как естественно и надежно ей в воздухе:

«Маргарита сделала еще один рывок, и тогда все скопище крыш провалилось сквозь землю, а вместо него появилось внизу озеро дрожащих электрических огней, и это озеро внезапно поднялось вертикально, а затем появилось над головой у Маргариты, а под ногами блеснула луна. Поняв, что она перекувыркнулась, Маргарита приняла нормальное положение и, обернувшись, увидела, что и озера уже нет, а что там, сзади за нею, осталось только розовое зарево на горизонте».

Впрочем, и этот кувырок Маргариты нашел в булгаковедении некое символическое, даже философское истолкование. «Можно... сравнить разрыв пространства, когда Маргарита летит (со скоростью света) к Воланду, с путешествием Данте в чистилище и ад», — пишет Павел Абрагам, предлагая считать свидетельством брошюру П.А. Флоренского «Мнимости в геометрии», вышедшую в Москве в 1922 году и сохранившуюся в числе немногих уцелевших книг булгаковской библиотеки.

Трудно сказать, когда, собственно, брошюра была приобретена Булгаковым или, может быть, подарена ему одним из его друзей. Не исключено, что это произошло в конце 1930-х годов. Саму брошюру, наполненную математическими формулами, Булгаков, по-видимому, не штудировал. По крайней мере, в начале 1970-х, когда я держала эту брошюру в руках, очень многие листы в ней оставались неразрезанными. И только последние страницы (48—53), те, где Флоренский, отодвинув формулы, говорит о гениально неевклидовом построении пространства в «Божественной комедии», привлекли внимание писателя: на этих страницах остались булгаковские пометы — в виде подчеркиваний и нескольких восклицательных знаков на полях.

Павла Абрагама, однако, заинтересовали не подчеркивания, а те страницы, на которых булгаковских помет нет. И, почему-то решив, что именно на этих страницах следует искать «структурные правила построения» романа «Мастер и Маргарита», он цитирует строки (повторю: не тронутые булгаковским карандашом), в которых Флоренский описывает движение Данте и Вергилия сквозь центр Земли к южному полушарию: «...когда поэты достигают приблизительно поясницы Люцифера, оба они внезапно переворачиваются, обращаясь ногами к поверхности Земли, откуда они вошли в подземное царство, а головою — в обратную сторону...»

«Если вернуться к полету Маргариты, — неожиданно делает вывод Павел Абрагам, — можно заметить, что, когда она достигает "поясницы Воланда", то переворачивается по образцу Данте. Так как она летит со скоростью больше скорости света (или со скоростью света), пространство ломается и условия его существования характеризуются мнимыми параметрами». И далее (считая это безусловным подтверждением своей мысли) приводит строки из романа: «Поворачивая голову вверх и влево, летящая любовалась тем, что луна несется над нею, как сумасшедшая, обратно в Москву и в то же время странным образом стоит на месте...»

Как это слишком часто бывает в клубках, сложно заверчиваемых булгаковедами, за какую ниточку ни потянешь — ничего вытянуть не удается. Маргарита — «со скоростью света»... Ну, Степу Лиходеева, может быть, и выбросило из Москвы в Ялту со скоростью света («И тогда спальня завертелась вокруг Степы, и он ударился о притолоку головой и, теряя сознание, подумал: "Я умираю..." Но он не умер. Приоткрыв слегка глаза, он увидел себя сидящим на чем-то каменном. Вокруг него что-то шумело. Когда он раскрыл глаза как следует, он понял, что шумит море...»)

А под Маргаритой, которая летит на своей щетке еще веселее, чем кузнец Вакула на черте, струится ночная земля... И мы вместе с летуньей видим эту землю, вдыхаем запахи земли («...и Маргариту уже обдавало запахом зеленеющих лесов»), слышим звуки земли («Под Маргаритой хором пели лягушки...»). А в редакции четвертой, рукописной, где многое подробней, писатель не отказал себе в удовольствии спустить Маргариту на землю и дать ей прогуляться в одиночестве на какой-то плотине. Да, Маргарита летит с «чудовищной» быстротой. Под нею вспыхивают и исчезают «озера» электрического света («Города! Города!» — кричит Маргарита). Она обгоняет поезд («...а где-то вдали, почему-то очень волнуя сердце, шумел поезд. Маргарита вскоре увидела его. Он полз медленно, как гусеница, сыпя в воздух искры. Обогнав его, Маргарита...»). Но это все же не «скорость света».

Может быть, на обратном пути, в буланой машине с остроносым черным грачом на шоферском месте? «Ровное гудение машины, летящей высоко над землей, убаюкивало Маргариту, а лунный свет ее приятно согревал. Закрыв глаза, она отдала лицо ветру...» Нет, «скорости света» нет и здесь.

То же и с «разрывом пространства» в этом полете. Читатель знает: Булгаков свободен в обращении с пространствами. Где-то явно на границе Земли и Неба (писатель подчеркнул у Флоренского слова о «границе Земли и Неба»), ломая пространство, Воланд обрушивается в провал вместе со своей свитой, чтобы уйти с Земли и из романа. На границе Земли и Неба ждет мастера вечный дом с венецианским окном. Там же, между Землей и Небом, возникают и гаснут по манию Воланда навсегда оставшийся в вечности Ершалаим и только что покинутая Москва (что так напоминает картину в «Страшной мести» Гоголя: «За Киевом показалось неслыханное чудо... вдруг стало видимо далеко во все концы света. Вдали засинел Лиман, за Лиманом разливалось Черное море. Бывалые люди узнали и Крым, горою подымавшийся из моря, и болотный Сиваш... — А то что такое? — допрашивал собравшийся народ старых людей... — То Карпатские горы! — говорили старые люди...»).

А в полете Маргариты никакого разрыва пространства нет — есть волшебство осуществившихся сновидений. И то, что луна несется над нею и стоит на месте, — так ведь иначе и быть не может. Это с замечательной точностью переданное впечатление: вы мчитесь вперед — и все летит мимо вас назад, и луна со всем вместе... и все уходит, а луна остается...

Нет, не срабатывает в конструкции Павла Абрагама ни «скорость света», ни «разрыв пространства», ни несущаяся и странным образом остающаяся на месте луна, ни, тем более, «поясница Воланда». Воланд все-таки не Дантов Люцифер. Совершенно другой персонаж — в другом художественном мире. И все же... все же на самом донышке этой во всех отношениях нелепой идеи, кажется, таится прелюбопытное зернышко, и если оно действительно есть, то восходит, конечно, не к Флоренскому, а непосредственно к Данте, который, безусловно, Булгакова интересовал.

Да, в последней главе «Ада» Вергилий ведет Данте — в этом месте даже не ведет, а влечет на себе, велев покрепче обхватить себя за шею, — туда, где на самом дне Ада, в Джудекке, навеки вмерзло в ледяную сердцевину Земли огромное тело Люцифера, подобно исполинскому червю «пронзившее мир». И там, достигнув середины тела Люцифера, Вергилий переворачивается («Но я в той точке сделал поворот»), чтобы нормально, вверх головою, выйти в южном полушарии, где — по Данте — находится остров Чистилища.

Дерзкая шутка Булгакова — и нагая Маргарита вместе со своей щеткой переворачивается в полете, пародируя Данте? Восхитительная мысль! Если только это не случайное совпадение...

А луна, светило Воланда, сопровождает Маргариту всю дорогу — полная луна в ночь весеннего полнолуния. Как серьезно занимает Булгакова эта мелодия лунного света!

Рукопись второй редакции романа. Беспощадно выдранные страницы с описанием полета Маргариты — от момента ее вылета из Москвы до того, как она, перелетев реку, приземляется на низком противоположном берегу. А на уцелевшей странице надпись, которую можно датировать первыми числами ноября 1933 года: «Луна! Проверить луну!»

Не знаю, как он проверял луну тогда, в конце 1933 года. В Дневнике Е.С. Булгаковой сохранилась запись, сделанная 25 июня 1937-го: «М.А. часто уходил к себе в комнату, наблюдал луну в бинокль — для романа. Сейчас — полнолуние». (В.И. Лосев приводит черновую редакцию этой записи: «М.А. возится с луной, смотрит целыми вечерами на нее в бинокль — для романа. Сейчас полнолуние».)

Записи самого Булгакова, почти дневниковые, с общим заголовком «Луна» и с множеством зарисовок луны, то полной, то почти полной, то ущербной, сохранились начиная с марта 1938 года — с той самой поры, когда пишутся соответствующие главы четвертой редакции:

«10.III.38 г. без двадцати одиннадцать вечера она была такова: <рис.> (белая) (видна из окон, обращенных к Б. Афанасьевскому пер.).

Вскоре пропала (облака?).

В ночь с 11.III на 12.III без двадцати час на том же месте. <рис.>

В ночь на 14.III небо затянуто, снег.

В 4½ часа утра 15.III бежит, прорезывается среди темных облаков.

<рис.> Видна была с Никитской Большой в стороне Арбата и его переулков.

В ночь с 10.IV на 11.IV.38 г. между часом и двумя ночи луна висит над Гагаринским и Афанасьевским <рис.> высоко. Серебриста.

В ночь с 12-го на 13-е апреля около 2-х часов луна почти полная висит высоко над домом против кухни.

<рис.> В четыре часа ночи ее уже нет над домом, но как будто чувствуется ее отсвет слева. Возможно, что она светит слева.

В ночь с 13 на 14 апр. В 10 час. вечера в упор с Пречистенки светит в Чертольский пер. В 2 ч. ночи тоже. Значит, из моего кабинета тоже слева. Почти полная. А, может быть, и полная».

(14 апреля 1938 года Е.С. записывает в своем Дневнике: «Вчера вечером М.А. пошел к Сергею Ермолинскому...» Следовательно, в 10 часов вечера он шел к Ермолинскому, а в 2 часа ночи возвращался в одиночестве, рассматривая и рассчитывая направление лунного света.)

В конце мая четвертая редакция романа будет закончена; эпилога в ней, как помнит читатель, нет; стало быть, в мае пишутся последние главы. Тем не менее записи продолжаются:

«В ночь с 12 на 13 мая над Пречистенкой высоко. Почти полная или полная. Матовая (небо затянуто).

В 9 ч. 20 м. вечера 13 мая из окон моей квартиры небо чистое. Темно-синее, пониже к горизонту грязновато-желтое, с одной беловатой и блестящей звездой справа (над Арбатом). Луны нет (или не видна из квартиры)» (подчеркнуто Булгаковым. — Л.Я.).

И далее:

«Луна.

13-го мая в 10 ч. 15 м. позлащенная полная луна над Пречистенкой (видна из Нащокинского переулка).

18 мая в 5 ч. утра, белая, уже ущербленная, беловатая, над Пречистенкой. В это время солнце уже золотит окна. Перламутровые облака над Арбатом».

В июне диктуется пятая, машинописная, редакция романа. И снова возникает запись о луне:

«Продолжение луны:

В ночь с 10-го на 11-е июня. Без четверти час. Полная или почти полная, над Пречистенкой, на левой руке у меня».

Благодаря сохранившимся письмам Булгакова к Е.С. диктовку отдельных глав можно датировать. 10 июня писатель диктует главу 18-ю, завершая первую часть романа. В следующие три дня продиктует три первые главы второй части: 19-ю, 20-ю и 21-ю. «Маргарита»... «Крем Азазелло»... «Полет»... В ночь на 11 июня, в предчувствии второй части романа, он стоит у окна, всматриваясь в луну, повисшую слева...

Несколько месяцев спустя. Идет правка по машинописи. И снова луна — вставкой в старые записи:

«В ночь (2—3 часа) с 8-го на 9-е октября 1938 г. луна полная высоко над Пречистенкой (из моих окон)».

И еще позже, в 1939-м:

«Луна.

29 марта 1939 г. около 10 часов вечера была на левой руке высоко, если смотреть из окна моей комнаты, в виде <рис.>.

30 марта 39 г. <рис.> 10 час. 45 м. вечера».

Как определялось положение луны по отношению к летящей Маргарите во второй и третьей редакциях романа, неизвестно, поскольку соответствующие страницы не сохранились. В редакции же четвертой оно отмечено только однажды, так:

«Сосны сдвинулись, но щетка полетела не над вершинами, а между стволами, посеребренными светом. Легкая тень ведьмы скользила впереди, луна светила Маргарите в спину».

И только в пятой редакции появляется это положение луны — слева: «Поворачивая голову вверх и влево, летящая любовалась тем, что луна несется над нею...» Причем в полете ее между стволами сосен луна по-прежнему светит сзади, писатель помнит об этом и, пробуя снять противоречие, вводит крохотный интонационный штрих: «Легкая тень летящей скользила по земле впереди — теперь луна светила в спину Маргарите» (курсив мой. — Л.Я.).

И навсегда (по крайней мере, надолго) останется загадкой: Маргарита ли изменила направление? или передвинулась луна? или, может быть, живописи Булгакова было нужно, чтобы там, недалеко от цели, перед Маргаритой, подчеркивая яркость лунного света, летела тень?.. Шестая редакция этих глав, увы, не состоялась.

Но куда же летит Маргарита?