(Конспект)
И все-таки вернемся к собственной библиотеке Булгакова...
Что читал Булгаков, работая над «древними» главами своего романа? Какие книги лежали на его рабочем столе — были у него под рукою?
В булгаковедении существует два способа определения этого. Один, трудный и очень непопулярный, упомянутый мною на предыдущих страницах: ставить на книжную полку писателя книгу за книгой — по одной, — сверяясь с его записями и какими-то другими надежными и доказательными упоминаниями и соображениями...
Есть и другой, необыкновенно популярный, особенно у булгаковедов-любителей. У дилетанта эрудиции всегда в избытке! Поэтому на книжную полку писателя поспешно ставятся десятки томов, для размещения которых скромной писательской квартиры в Нащокинском явно не хватило бы... Всё, что было издано в соответствующие годы. Всё, что могло быть доступно. И, стало быть, было приобретено, изучено, использовано!
Хорошо? Нет, плохо. На забитых случайными книгами полках не остается места для тех, которые на самом деле здесь стояли. Поэтому не суетитесь, не спешите. Не ставьте на эти полки ваши любимые книжки: может быть, Булгаков читал другие. Работайте. Время бесконечно, и его сколько угодно...
Что читал Булгаков, работая над «древними» главами?
М.О. Чудакова: чем больше перечислишь — тем больше вероятности, что где-то угадал...
Галинская, раскритиковав все списки, тут же добавила новую книжку — на немецком языке. Даже не озаботившись выяснить, насколько владел Булгаков немецким языком.
Кончаковский. Увы, очень интересной книгой А.П. Кончаковского пользоваться как надежным библиографическим источником нельзя: некоторые издания внимательно проверены, в других случаях — по принципу: один знакомый сказал...
Виртуальные стеллажи булгаковской библиотеки плотно забиты книгами. И если исследователь обнаружит еще одну, очень важную, принципиально важную, — ее просто некуда будет поставить. Но ведь книг таких было больше! Оставьте для них место на полке!
Не забывайте: Булгаков — не историк, а художник. Он не делал и не стремился делать исторические открытия. Он искал в надежных трудах историков — информацию, реалии, которые, совмещаясь с его художественным чувством цельности образа, помогли бы ему создать зримую картину. И если иногда не соглашался с историками — или с Евангелиями, которые тоже рассматриваются как исторический документ, — то не потому, что обладал какой-то новой, до него неизвестной информацией, а потому, что чувствовал дисгармонию, образные противоречия, неправоту в понимании жизни и ее законов.
И если спорил с историками или документами, то спорил как художник — чувствуя их художественную неправоту.
«Непосредственным источником образов Иешуа Га-Ноцри и Понтия Пилата были работы западных трансформаторов христианства Д.В. Штрауса, Ф. Фаррара, Э. Ренана»1. Господи! Фаррар-то как сюда попал?! Истово верующий человек, духовник королевы...
Так называемая рациональная критика Евангелий родилась отнюдь не в советской России, как пишет, к великому моему удивлению, диакон и профессор Московской духовной академии А. Кураев. Она родилась в XIX веке на Западе, в недрах христианской идеологии, и через некоторое время разделилась на два рукава — школу историческую и школу мифологическую.
В советской России большим, хотя и не исключительным успехом пользовалась мифологическая школа. Ее тезисы и излагает Берлиоз.
Другое дело, что была линия намеренного кощунства, богохульства, издевательства. Но и эта линия не была изобретением советских атеистов. Она восходит к авторам западноевропейским — к сочинениям Лео Таксиля, например. Мифологическая школа отрицала существование Иисуса начисто.
Историческая школа признавала, что Иисус существовал, но был не Богом, а историческим лицом. Основателем религии — подобно тому как были историческими лицами Будда и Магомет. Историческая школа не отвергала нравственное содержание христианства, но пыталась отделить проповедь от чудес.
Весь XIX век прошел под знаком «рациональной» критики Евангелия. Исследователи впервые строго и критически проштудировали Евангелия, определяя, что в них подтверждается, что нет. Они не только отлично знали евангельские тексты, они знали древние языки. Знали памятники древней письменности и археологию на уровне их времени. Они отвергали чудеса и всматривались в то, что безусловно было.
Эрнест Ренан. Филолог и семитолог, историк, блестящий литератор, за свою книгу «Жизнь Иисуса», вышедшую в 1863 году, лишенный кафедры в Коллеж де Франс, впоследствии член Французской академии.
Ренан предпринял попытку прочесть Евангелие как исторический документ. Попробовал извлечь из Евангелия некий реальный исторический образ, отбросив мистику и чудеса.
«Я критик светский, — писал Ренан, — я полагаю, что никакой рассказ о сверхъестественном событии не может быть дословно верным; я думаю, что из сотни таких рассказов восемьдесят порождаются народною фантазиею; но в то же время я допускаю, что в некоторых отдельных, довольно редких случаях легенда порождается и действительным фактом, получающим лишь фантастическую окраску».
Книгу свою Ренан назвал «Жизнь Иисуса», подчеркнув этим, что герой его не Христос, а человек.
Любовно созданный Ренаном образ Иисуса — «великого основателя религии» — в замысле булгаковского Иешуа, нищего философа из Гамалы, не отразился.
Булгакова Ренан, по-видимому, привлекал самим характером своей критики Евангелия, этим стремлением угадать («Надо стараться угадывать, — писал Ренан, обращаясь к недостоверным, с его точки зрения, библейским источникам, — угадывать, что в них скрывается, никогда не обольщая себя уверенностью, что вы угадали правильно»). Привлекал прекрасным знанием источников (например, Талмуда2) и еще достоинством, которого многие другие солидные авторы не имели: Эрнест Ренан путешествовал по описанным им местам, посетил Сирию, Ливан, Палестину, прошел пешком по дорогам Галилеи, его книга «Жизнь Иисуса» в основном была написана там.
Или вот такое место: «Были случаи, когда судьбу мира решали полет птиц, направления ветра, головная боль»3.
Эту книгу Булгаков, вероятно, прочел еще в юности...
Ренан неоднократно издавался на русском языке. В 1902—1903 годах 12-томное собрание сочинений Ренана вышло в Киеве и стало событием киевской интеллектуальной жизни. Преподаватели Киевской духовной академии относились к этому автору с интересом. Я просмотрела каталог библиотеки Академии. Сочинения Эрнеста Ренана, и в первую очередь «Жизнь Иисуса», были представлены в этой библиотеке многочисленными изданиями на русском, французском и немецком языках.
Думаю, что и огромный труд Давида Фридриха Штрауса «Жизнь Иисуса» попал в руки Булгакова довольно рано, хотя выписок из него писатель сделал немного.
Книга Штрауса — беспощадная критика Евангелий с точки зрения рационализма (с точки зрения рацио — переживавшего такой расцвет в XIX веке). Пафос Штрауса — при его признании Иисуса и вере в него — разрушителен. Пафос Ренана созидателен. Созидание нового образа, лишенного чудес, человечного, понятного, вызывающего преклонение, достойного обожания...
Ф.В. Фаррар писатель совершенно другого рода. Ренан был писатель светский, Фаррар — богослов, капеллан английской королевы Виктории. Его книга была написана через десять лет после «Жизни Иисуса» Ренана и названа так же демонстративно и полемично: «Жизнь Иисуса Христа».
Книга Фаррара была направлена против сочинений Д.Ф. Штрауса и Эрнеста Ренана, главным образом против Ренана, стремительно завоевывавшего огромную популярность, была ответом богословской литературы Штраусу и Ренану — попыткой спасти евангельскую легенду от весьма чувствительных ударов, наносимых религии рационалистической критикой XIX века.
Пропагандист умный и целеустремленный, Фаррар в этой книге прямо не полемизирует с критикой Евангелия (прямо своих оппонентов он называет только в предисловии), предпочитая непосредственное, как бы независимое изложение событий, — но изложение в полном соответствии с каноном Нового Завета, чрезвычайно подробное, оснащенное привлечением обширнейших источников, не меньшим, чем у Ренана, знанием древних текстов, археологии, географии и этнографии. Палестину — через десять лет после Ренана — Фаррар посетил, и это тоже обогатило его повествование.
Надо иметь в виду, что за всей этой кажущейся объективностью повествования Фаррара, за спокойным, даже доброжелательным тоном опытного проповедника просвечивали тщательно скрываемые наступательная тенденциозность и религиозная нетерпимость. Но информация в книге была обширной. В ней фактически сведено все, что церковь разрешала привлечь к биографии Иисуса Христа, все, что не противоречило бы освященному церковью, официальному образу. И написана книга была живо, красочно, живописно.
Аналогичного сочинения православная церковь не имела, англиканство близко к православию, и книга Фаррара стала в России, так сказать, рекомендованным чтением. Она неоднократно переводилась и полностью, и в сокращенном варианте, выдержала множество изданий. В пору детства Булгакова была едва ли не в каждой интеллигентной семье, в которой детям давали христианское воспитание. Короче, это был источник простейший, еще более доступный, чем Ренан.
(В киевской библиотеке Академии наук — тогда самой полной библиотеке Киева — я читала эту книгу Фаррара, в изд. 1887 года, по экземпляру, на котором можно было рассмотреть штемпель «Фундаментальная библиотека Киевской 1-й гимназии» и зачеркнутую помету чернилами: «Ученическая библиотека старшего возраста». Т.е. если гимназист Булгаков брал в гимназии книжку, то, вполне вероятно, именно этот экземпляр. Но книга, вероятно, была и дома, а потом, в Москве, он, конечно, работал по другому экземпляру и, возможно, по другому изданию.)
Фаррар написал свою книгу после Ренана, но Булгаков, вероятно, прочел сначала Фаррара (в детстве), а Ренана потом (в юности). Эти две столь разные и тем не менее прочно связанные между собою книги были под рукою Булгакова все двенадцать лет его работы над романом. Он открывал для себя все новые источники, но этим был верен неизменно. В 1936 году (а точно ли в 1936?) к нему попадает великолепное сочинение профессора Н.К. Маккавейского, коллеги отца, опубликованное в «Трудах Киевской духовной академии». Добротное и добросовестное, к тому же в прекрасном изложении... И многие реалии наполнились для Булгакова смыслом... А еще позже — в 1938—1939 годах — появились книги Гретца, Барбюса, Буассье и, может быть, что-то еще, мною нераспознанное.
Фаррар, по-видимому, привлекал Булгакова конкретностью описаний и тем, что я назвала бы красочностью зрения. (Ренан, при всех достоинствах его литературного стиля, равнодушен к цвету, почти бескрасочен.)
У Фаррара Булгаков нашел полосатую ткань, которой крыли свои шатры богомольцы.
У Фаррара же — описание Гефсимании в лунную ночь (пасхальная ночь всегда совпадает с весенним полнолунием), густые тени вековых маслин и трепет лунного света на траве полян... Фаррар уверял, что посетил «эту местность» «в это именно время и в тот самый час ночи».
И описанная Фарраром дорога на Гефсиманию, дорога, которую проходит Иисус со своими учениками, стала у Булгакова дорогой, по которой спешит на любовное свидание — к своей смерти — Иуда. Через городские ворота (Булгаков назвал их Гефсиманскими), через «Кедронский поток» и затем вверх (Фаррар: «и затем вверх, на зеленую, тихую отлогость за ним»; Булгаков: «Дорога вела в гору, Иуда подымался, тяжело дыша...») — в масличное имение.
«Самое название Гефсимания, — поясняет Фаррар, — означает жом масличный, и она названа была так, несомненно, от жома для выжимания маслин, собираемых с многочисленных дерев...» В романе «Мастер и Маргарита»: «Через некоторое время мелькнул на левой руке у Иуды, на поляне, масличный жом с тяжелым каменным колесом и груда каких-то бочек. В саду никого не было. Работы закончились на закате»...
У Фаррара эта лунная ночь — пугающая, вызывающая «невольный страх» — нема. В ней царит «торжественная тишина безмолвия». У Булгакова — влекущая влюбленного Иуду — она прекрасна, полна густых ароматов и озвучена гремящими хорами соловьев.
И описание дворца Ирода Великого, особенно той площадки (у Фаррара: «между двумя колоссальными флигелями из белого мрамора»; у Булгакова: «между двумя крыльями дворца Ирода Великого»), где Понтий Пилат вершил свой суд. В описании Фаррара это «открытое пространство», которое «было вымощено мозаикой и снабжено фонтанами», украшено «скульптурными портиками и разноцветного мрамора колоннами», и были здесь «зеленые аллеи, в которых находили для себя приятное убежище целые стаи голубей».
Вот отсюда вошли в роман «мозаичные полы» и «фонтаны» («На мозаичном полу у фонтана уже было приготовлено кресло, и прокуратор, не глядя ни на кого, сел в него и протянул руку в сторону».) И «голуби у Пилата» отсюда. Голуби понадобились Булгакову дважды — оба раза чтобы создать ощущение наступившей тишины. «...Полное молчание настало в колоннаде, и слышно было, как ворковали голуби на площадке сада у балкона...» И после грозы: «Фонтан совсем ожил и распелся во всю мочь, голуби выбрались на песок, гулькали, перепрыгивали через сломанные сучья, клевали что-то в мокром песке».
По выражению Фаррара, с этой площадки «открывался великолепный вид на Иерусалим». И самое расположение этой высоко вознесенной над городом площадки Булгаков также использовал — чтобы с края балкона, с верхней террасы сада развернуть странную, обольстительную и тревожную панораму ненавидимого прокуратором города...
Но «открытое пространство» превратил в «крытую колоннаду», или «балкон» (сделал выписки из ряда источников о другом архитектурном сооружении древнего Иерусалима — храме — и все упоминания «колоннад» и «крытых колоннад» отметил.) А «скульптурные портики» Фаррара обернулись так привлекавшей Булгакова скульптурой, характерной для римлянина Пилата, но древней иудейской столице не присущей.
У Флавия никакой скульптуры во дворце нет. У Фаррара — скульптурные портики. У Н.К. Маккавейского — медные статуи: «Много энергии и вкуса потратил страстный поклонник греческой архитектуры Ирод Великий при постройке этого здания. <...> Круглая стена в тридцать локтей высотою с красивыми башнями, построенными в одинаковом расстоянии одна от другой окружала внешнее пространство дворца. Здесь прелестные рощи с медными статуями у фонтанов и башнями для ручных голубей очаровывали посетителя картиною роскошной природы среди знойного города. Разнообразные мраморные колонны, соединяясь в изящные перистили и величественные портики, открывали вход внутрь дворца, где было в изобилии все, что только мог придумать вкус Рима и Антиохии. Красивые потолки, удивлявшие длиною балок и прихотливою, искусною резьбою, причудливо-разнообразные украшения стен, мозаические полы, художественно устланные пестрым мрамором, множество прекрасных статуи, расставленных в нишах стен, богатая серебряная и золотая сервировка столов — были принадлежностью многих чертогов этого дворца, обставленных роскошью и удобством соответственно назначению каждого из них; но и среди этого общего блеска и великолепия еще выделялись две залы — Кесариум и Агриппиум. С их великолепием даже храм едва выдерживал сравнение» (с. 213—214; есть ссылки на древние тексты.)
Вы можете упрекнуть в неточности Иосифа Флавия, Ренана, Фаррара, Маккавейского — они историки.
Вы не можете упрекнуть в исторической неточности Булгакова: он художник, он строит свои миры — из материала, которым располагает. И критерий только один — получилось или не получилось. И если у него получилось и созданный им мир существует, дышит, живет — значит, писатель прав. А моя задача — понять: как же это у него так получилось?!
Откуда эти статуи? Из каких московских или питерских впечатлений? Пусть это определит кто-нибудь, кто знает архитектуру этих городов лучше, чем я.
А попробуйте забыть эти страшные безглазые золотые статуи, взлетающие из тьмы под удары грома...
Описание дворца Ирода Великого у Фаррара восходит к описаниям Иосифа Флавия («Иудейская война», книга V, 4, 4) и по этой причине в разной степени совпадает или перекликается с описаниями Эрнеста Ренана, Генриха Гретца, Н.К. Маккавейского...
Сравнение текста в романе и в первоисточнике — у Иосифа Флавия — показывает, что Булгаков Иосифа Флавия не читал...
И Фаррар, и Ренан, и Маккавейский, и Гретц, безусловно, читали Иосифа Флавия в оригинале. Булгаков мог бы читать только в переводе на русский язык. В переводах он читал Фаррара, Ренана и Гретца.
Переводы расходились между собой, все более и разнообразно удаляясь от первоисточника.
Как одет Иешуа Га-Ноцри? Как одет Левий Матвей? Иуда из города Кириафа? Как одевались люди в ту эпоху?
Как ни странно, информации было немного — гораздо меньше, чем информации об одежде, вооружении, внешнем виде римлян. (См. исследования А. Левина — «Terra incognita».)
Булгаков доверчиво штудирует книгу Фаррара, представляющуюся ему очень надежным источником.
Мужской платок на голове, называемый «кефи». Длинная рубаха — как и Евангелия, Фаррар называет ее хитоном. И таллиф — Фаррар представляет его как верхнюю одежду, нечто вроде плаща, из голубой ткани.
(Булгаков не знает, что в этом случае Фаррар неточен или, может быть, не точны его переводчики. Таллиф — собственно, по-еврейски талит — накидка в виде вытянутого прямоугольного куска ткани — с голубыми полосами на концах, с кистями по углам... Его накидывали на плечи, в холодную погоду или под палящим солнцем накидывали на голову, в него можно было завернуться, набросив один из концов на плечо... Это тот самый талит, которым и теперь верующие евреи покрывают голову во время молитвы и цвета которого — две голубые полосы на белом фоне — стали цветами израильского государственного флага.)
У Фаррара так одет Иисус — чисто, красиво, благостно... Волосы «ниспадают на плечи». «Лицо его светится свежестью и прелестью юности». Впрочем — булгаковские перевертыши! — в романе «Мастер и Маргарита» так одет — чисто и празднично — только один персонаж — Иуда из Кириафа: «в белом чистом кефи, ниспадавшем на плечи, в новом праздничном голубом таллифе с кисточками внизу и в новеньких скрипящих сандалиях». Красавец Иешуа у Фаррара превратился у Булгакова в красавца Иуду. А Иешуа мы видим таким: «...и поставили перед прокуратором человека лет двадцати семи. Этот человек был одет в старенький и разорванный голубой хитон. Голова его была прикрыта белой повязкой с ремешком вокруг лба, а руки связаны за спиной». У него «обезображенное побоями лицо». Сандалии его «стоптаны». Таллифа на нем нет, только рубаха — хитон.
Хитон упоминается в одном из Евангелий — в Евангелии от Иоанна: стражники, бросая жребий, делят последнюю одежду распятого, в том числе хитон. У Фаррара эта дележка одежды казнимого описана подробно. У Булгакова одежду не делят совсем: у булгаковского Иешуа нечего делить. «Крысобой, брезгливо покосившись на грязные тряпки, лежащие на земле у столбов, тряпки, бывшие недавно одеждой преступников, от которой отказались палачи...»
В кефи и таллиф одет и Левий Матвей. Но кефи его лишен даже эпитета белый. Его таллиф — «истасканный в скитаниях», «из голубого превратившийся в грязно-серый». Понтий Пилат у Булгакова видит Левия таким: «Пришедший человек, лет под сорок, был черен, оборван, покрыт засохшей грязью, смотрел по-волчьи, исподлобья. Словом, он был очень непригляден и скорее всего походил на городского нищего, каких много толчется на террасах храма или на базарах шумного и грязного Нижнего Города».
Нечего и говорить, что на изображенных Фарраром апостолов «с честными и открытыми лицами» он нимало не похож. Разве что на «Иуду из Кариота», единственного, кому в окружающей Иисуса толпе Фаррар решительно отказал в привлекательной внешности: между апостолами «замечается тот, чей беспокойный взгляд и мрачный вид мало согласуются с открытым и непорочным взглядом, отличающим прочих апостолов. Некоторые, глядя на него, узнают в нем Иуду Искариотского, единственного в то время последователя Христова не из Галилеи» (с. 135).
В книге А.П. Кончаковского «Библиотека Михаила Булгакова» утверждается, что на книжных полках у Булгакова были и Филон Александрийский и Иосиф Флавий и что тому есть вполне авторитетные свидетельства.
Конкретно — под № 257 Кончаковским указано издание Филона Александрийского «О жизни созерцательной» (Киев, 1908); под № 258 — книга Иосифа Флавия «Иудейские древности», в двух томах (СПб., 1900). В первом случае дана ссылка на книгу С.А. Ермолинского «Драматические сочинения» (М., 1982. С. 624). Во втором — на статью М.О. Чудаковой «М.А. Булгаков — читатель» («Книга. Исследования и материалы». Вып. 40. М., 1980. С. 172)4.
Но если мы обратимся к сочинениям, на которые ссылается А.П. Кончаковский, то обнаружим, что никаких собственно свидетельств там нет.
Известно, что в мемуарах С.А. Ермолинского немало неточностей. Но в данном случае Ермолинский ни при чем. Свой вывод о том, что Булгаков был знаком с первоисточниками он делает исключительно как читатель — на основании впечатления от романа «Мастер и Маргарита».
Пересказывая те строки первой главы романа, где Берлиоз упоминает Флавия, Тацита, Филона Александрийского, Ермолинский восклицает восхищенно: «Ну, "Жизнь Иисуса Христа" Ренана5 — книга широко известная, мимо нее Булгаков пройти не мог. Но как докопаться до первоисточников — до того же Флавия, Тацита, Филона? А ведь докопался. Именно оттуда, как мне кажется, начались его домыслы о Понтии Пилате...»
Это не свидетельство мемуариста, это очень искреннее впечатление читателя...
Ермолинского как читателя поразили строки о Берлиозе: «Надо заметить, что редактор был человеком начитанным и очень умело указывал в своей речи на древних историков, например, на знаменитого Филона Александрийского, на блестяще образованного Иосифа Флавия, никогда ни словом не упоминавших о существовании Иисуса».
Но Берлиоз — эрудит очень поверхностный и вряд ли обращался к трудам древних, а все его цитации, вероятно, почерпнуты из современной ему популярной атеистической литературы.
И М.О. Чудакова — по крайней мере на указанных А.П. Кончаковским страницах — отнюдь не утверждает, что в распоряжении Булгакова были «Иудейские древности» или «История Иудейской войны» Иосифа Флавия.
Выписывает отсылку: «Иосиф Флавий, иудейский историк. Кн. 18, гл. 2». Это помета — откуда информация о Пилате, куда следует обратиться за информацией о Пилате. А вот обратился ли? Неизвестно. Такая же помета дальше о Даниэле Массе́ — но книгу Даниэля Массе разыскивать не стал — сам принял решение.
Читал — не читал... Очень навязывали Булгакову книгу Жебелева. (С.А. Жебелев. Евангелия канонические и апокрифические. Пг., 1919.) Чудакова, Бэлза... По принципу: как можно было не читать такую хорошую книжку! А Сергей Бобров даже подарил Музею на Андреевском спуске принадлежавший Булгакову экземпляр. Напрасно я писала в Музей, запрашивая, чем аргументировано, что экземпляр принадлежал Булгакову? Обычно очень любезные сотрудники Музея на этот раз не ответили. А что было отвечать? Не читал и никогда не держал в руках Булгаков эту книгу.
Разумеется, я просмотрела ее, очень давно, едва имя Жебелева стало входить в моду в булгаковедении. Увидела, что она непременно заинтересовала бы Булгакова, если бы случайно попала к нему в руки. Но — не попала. Никаких перекличек ни с текстами романа, ни с выписками и записями Булгакова здесь нет.
«Евангелие Никодима»? Да, у Жебелева описано это апокрифическое Евангелие, с ссылкой на которое в одной из тетрадей Булгакова выписаны имена двух казненных вместе с Иешуа Га-Ноцри: Гестас и Дисмас. У Булгакова даже отсылка проставлена: Evang. Nicodemi. Но у Жебелева это Евангелие нигде не названо по-латыни и имена казненных ни разу не упомянуты. Придется признать, что Булгаков сделал свою выписку не отсюда.
Другое дело — книжка А. Рановича «Первоисточники по истории раннего христианства. Материалы и документы» (М., 1933). Это хрестоматия — тексты и документы, большей частью представленные фрагментами. И вот документ, привлекший мое внимание.
Это отрывок из сочинения римского философа Цельса (о котором только и известно, что он был римлянином и противником очень молодой религии — христианства). Жил Цельс в середине II века н. э., а сочинение его уцелело в пересказе и цитатах (весьма обширных, впрочем, цитатах) его идейного противника — христианского мыслителя и проповедника Оригена, жившего приблизительно сто лет спустя — в середине III века (Ориген. «Против Цельса». Перевод с греч. на русский только первых четырех книг — из восьми — сделан Л. Писаревым в 1912 году. Сочинение римского философа Цельса — «Истинное слово»).
Цельс утверждал, что христиане какие-то тезисы своего учения просто-напросто заимствовали у греческих авторов.
«Есть у них и такое предписание, — обличает христиан (в цитации Оригена) Цельс, — не противиться обидчику. "Если, — говорит он, — тебя ударят в одну щеку, подставь и другую". И это старо, гораздо раньше уже сказано, они лишь грубо это повторяют. У Платона Сократ следующим образом разговаривает с Критоном: "Ни в каком случае нельзя поступать несправедливо? — Ни в каком. — Даже если терпишь обиду, с тобой поступают несправедливо, нельзя ответить несправедливостью, как большинство привыкло думать, раз ни в каком случае нельзя обижать? — Думаю, что нет. — Так как же, Критон, следует делать зло или нет? — Ни в каком случае, Сократ. — А что же, воздать злом за зло, как это принято говорить, справедливо или несправедливо? — Безусловно нет. Делать зло человеку ничем не отличается от совершения несправедливости. — Верно. Следовательно, нельзя отвечать несправедливостью и нельзя делать зло ни одному человеку, даже когда терпишь от него". Вот как говорит Платон, и далее: "Поразмысли, согласен ли ты и сходишься ли со мной, — и начнем с этого пункта рассуждать, — что никогда не бывает правильно ни поступать несправедливо, ни отвечать несправедливостью, ни защищаться против зла, отвечая злом. Или ты отказываешься и не соглашаешься с исходным положением? — Я всегда был того мнения и теперь при нем остаюсь". Таково было убеждение Платона, но еще раньше тому же учили божественные люди»6.
«В какой-нибудь из греческих книг ты прочел об этом?» — спрашивает Пилат в романе «Мастер и Маргарита». «Нет, — отвечает Иешуа, — я своим умом дошел до этого».
Вероятно, Булгаков просматривал этот сборник; не исключено, правда, что сохраненные Оригеном цитаты из Цельса он мог найти в каком-то другом издании. Надеюсь, будущий исследователь, просмотрев все подходящие издания, определит это точно.
Примечания
1. И.П. Карпов (доктор филологических наук, доцент кафедры литературы Марийского гос. пед. ин-та). Роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» в православном прочтении. — «Открытый урок по литературе. Пособие для учителей». М.: Московский лицей, 2001. С. 354.
2. Нет оснований считать, что Булгаков изучал или читал Талмуд. Об этом см.: «Записки о Михаиле Булгакове».
3. Эрнест Ренан. Жизнь Иисуса. Киев, 1990. Репринт с изд. СПб., 1906. С. 23.
4. А.П. Кончаковский. Библиотека Михаила Булгакова: Реконструкция. Киев: Музей истории города Киева; Литературно-мемориальный музей М.А. Булгакова, 1997. С. 85.
5. Напомню: книга называется «Жизнь Иисуса».
6. А. Ранович. Первоисточники по истории раннего христианства. Материалы и документы. М., 1933. С. 157. Сочинение Оригена «Против Цельса» написано на греческом языке. А. Ранович представляет перевод с немецкого издания 1899 года.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |