И без детектива с плагиатом не обошлось. В.В. Петелин нашел плагиат — у меня, из книги Д.А. Гиреева. Очень трогательно рассказал, как Гиреев обнаружил в ЦГАЛИ фонд писателя Юрия Слёзкина, нашел в этом фонде старые владикавказские афиши, в частности, афишу первого представления пьесы Булгакова «Братья Турбины», потом в своей книге «Михаил Булгаков на берегах Терека» об этом человечеству поведал, а Яновская, прочитав книжку Гиреева, побежала в ЦГАЛИ, «нашла» по указанному Гиреевым архивному адресу нужные «единицы хранения» и в книге «Творческий путь Михаила Булгакова», вышедшей три года спустя, представила как собственное открытие. И даже фоторепродукцию уже опубликованной Гиреевым афиши «Братьев Турбиных» повторила.
«...Д. Гиреев уже опубликовал и указал адрес, где искать эти афиши — в архиве Юрия Слёзкина, где и "нашла" их Яновская». «Когда же мы начнем учитывать опыт своих предшественников и ссылаться на результаты их труда?» — наставительно писал Петелин, и снисходительное мы по отношению ко мне, по-видимому, обозначало добродушную интонацию учителя по отношению к нерадивому ученику.
Читатель уже догадывается (а булгаковедам старшего поколения, и в первую очередь В.В. Петелину, это хорошо известно), что на самом деле все было точнехонько наоборот и именно так, как обыкновенно бывает.
Архивы ЦГАЛИ мне были знакомы с середины 1950-х годов. С тех давних пор, когда руководитель этого учреждения назывался не директором или заведующим, а Начальником и носил военную форму, а доступ к документам уже был приоткрыт — оттепель! — хотя все еще очень затруднен, настолько затруднен, что запрещалось вносить в читальный зал ручки и карандаши, не то что делать выписки. А у Начальника уже появилась молоденькая и очень милая — опять-таки оттепель! — заместительница, Наталья Борисовна Волкова, та самая, которая впоследствии на многие десятилетия возглавит ЦГАЛИ и будет известна своей редкостной строгостью, а я так никогда и не поверю в ее строгость, потому что всегда буду помнить зарю приобщения к литературным архивам и первые шаги сладостного жанра — жанра архивной литературной публикации в просыпавшейся после долгого оцепенения стране.
В ЦГАЛИ был фонд Ильфа и Петрова, в котором в 1950-е годы я делала свои первые открытия, а с начала 1960-х, едва начав изучение Михаила Булгакова, с головой ушла в новые бесконечности. Здесь были фонды Главискусства и Главреперткома с застрявшими в них пьесами Михаила Булгакова, фонды московских театров, литературных редакций, Союза писателей, множество фондов отдельных лиц, знаменитых и незнаменитых, с самыми неожиданными упоминаниями и документами.
Но исследовательская работа — процесс, и не все в этом процессе происходит сразу. В фонд Юрия Слёзкина, писателя, с которым Булгаков дружил во Владикавказе и которого тепло описал в «Записках на манжетах», я «врубилась» только в середине 1970-х, после поездки на Северный Кавказ. Что было конкретным толчком, уже не помню. Очередной просмотр немалого каталога фондов ЦГАЛИ? Или, может быть, реорганизация предназначенной для читателей, общедоступной архивной картотеки (этого «Сезам, отворись!», этого ключика к несметным богатствам хранилища)?
В какой-то момент в подвальном помещении ЦГАЛИ был оборудован маленький зал, или, точнее, просторная комната, плотно уставленная по периметру шкафами с алфавитными ящичками. А где-то в невидимых служебных помещениях студенты — архивисты и историки, проходившие практику в ЦГАЛИ, — терпеливо просматривали одну за другою описи фондов, а иногда и самые фонды; неожиданно встретившееся в них литературное имя аккуратно заносилось в карточку; карточки добавлялись в алфавитные ящички, заполняя эти самые «каталожные» шкафы. И, приезжая в Москву и непременно навестив ЦГАЛИ (навестишь — если фонд Булгакова в «Ленинке» для меня закрыт), я спускалась в это прелестное помещение, листала нанизанные на железный прут карточки на «Б» (Булгаков) или на «И» (Ильф) или искала другие интересовавшие меня имена — на предмет, не появилась ли новая отсылка к очень старым, забытым, выпавшим из поля зрения, но тщательно сохраняемым документам. Не исключено, что в такой вот свежезаполненной карточке — спасибо внимательному студенту! — высветилось упоминание имени Михаила Булгакова в фонде Юрия Слёзкина.
Так или иначе, что-то меня встряхнуло, и однажды я затребовала опись фонда Юрия Слёзкина. В кратком описании какого-то документа мелькнуло знакомое словосочетание: «Первый советский театр». Так в 1920—1921 годах во Владикавказе назывался русский театр, на сцене которого шли первые пьесы Михаила Булгакова. И уж тут я стала выписывать подряд все, что могло хоть как-то касаться Владикавказа.
В фонде Слёзкина обнаружились письма, связанные с именем Михаила Булгакова. Первый вариант романа Слёзкина «Девушка с гор» («Столовая гора»), не опубликованный, не цензурованный вариант, полный непосредственных владикавказских впечатлений. Но главное — здесь были афиши. На меня буквально обрушились папки, полные афиш и программ. Тех самых афиш и программ, которые в апреле 1975 года я тщетно искала в городе Орджоникидзе, бывшем Владикавказе, а теперь столице республики Северная Осетия, искала в тамошнем государственном архиве, в республиканской библиотеке, в краеведческом музее, в коллекции городского театра, в Северо-Осетинском НИИ...
Конечно, Слёзкин коллекционировал только те афиши и программки, в которых упоминалось его имя. Но живое присутствие Булгакова замелькало на многих листах...
Из архивной документации было видно, что большую часть этих материалов исследователи не запрашивали — никто, никогда, ни разу. С оборотной стороны одной из афиш крошилась побелка — много лет тому назад Слёзкин содрал эту афишу прямо со стены. Другие от долгого хранения в сложенном виде протерлись до дыр на сгибах. Сотрудница читального зала, выдававшая мне эти папки, со вздохом сказала, что, так и быть, мне эти бумаги выдадут, но после меня их закроют, поскольку все это нужно отдавать «на реставрацию».
Я получила у Н.Б. Волковой разрешение на фотокопирование открытых мною документов, и мой сын Андрей, случившийся тогда в Москве, с увлечением принялся их переснимать. Потом, с отснятой пленкой и фотоаппаратом, уехал домой в Харьков, а я осталась «закругляться».
А Гиреев? Нет, пока на полях булгаковедения Гиреев не просматривается. Не удивительно: еще не опубликован в ленинградском журнале «Аврора» рассказ Булгакова «Красная корона», который подвигнет нашего сочинителя на его «романтическую историю».
Ну вот, моя работа с фондом Слёзкина была практически завершена. Я проштудировала в этом фонде все, что прямо или косвенно могло быть связано с именем Михаила Булгакова, и, как всегда, получила информации больше, чем могла бы использовать. Часть этой информации потом вошла в книгу «Творческий путь Михаила Булгакова»; частью — много позже — была представлена в журнальной статье. Но и теперь, когда я пишу эти строки, в архиве Слёзкина остается немало интересных вещей, которые мне уже не поднять. Потому что открытия делаются легко, а пишется это все трудно, еще труднее публикуется, а иногда и не публикуется вовсе...
Прежде чем навсегда проститься с архивом Слёзкина и поставить свою подпись всюду, где ее надлежало поставить, я укладывала в архивные папки лист за листом (непременно в том же самом порядке и непременно точно так же сложенными, как они были уложены хранителем), привычно и тщательно просматривая снова каждый лист. С лицевой стороны. И с оборотной. Может быть, что-нибудь упущено? Иногда на свет... И тут на обороте слёзкинской афиши сверкнуло имя Михаила Булгакова...
Да, на обороте сбереженной Слёзкиным афиши была другая, более ранняя, почему-то в свое время не попавшая в расклейку. В ней подотдел искусств Владикавказского ревкома и «Первый советский театр» извещали об открытии зимнего драматического сезона. На четверг 21 октября 1920 года объявлялась премьера пьесы Булгакова «Братья Турбины». Пьеса имела подзаголовок: «Пробил час».
Эта нечаянная находка была жемчужиной всего исследования. Подзаголовок что-то приоткрывал в ранней и дорогой Булгакову драме «Братья Турбины», от которой до нас дошли только название, программка с перечнем действующих лиц и упоминание в невнятной газетной рецензии. И вот этот подзаголовок!
Но Андрей уехал, у меня фотоаппарата не было, и я помчалась в редакцию «Юности» умолять о помощи. Фотограф приехал. Он сделал удачный снимок и, по моей просьбе, фотомонтаж. Фотомонтаж был так выразителен, что его тут же поставили в номер — иллюстрацией к уже принятой моей статье. И он стоял в номере до... он стоял в номере почти до... короче, до выхода журнала в свет. А в последний момент из готового номера был сброшен: редакции срочно понадобилась площадь в одну колонку. Картинку мне в утешение подарили, посоветовав использовать ее в другом месте. (В результате чего она и окажется в конце концов в книге «Творческий путь Михаила Булгакова», в блоке иллюстраций, что так возмутит В.В. Петелина.)
А тем временем — до выхода книги еще далеко, но не все же материалы погибали — мне удается опубликовать две маленькие журнальные статьи с сообщением, в числе прочего, об этих афишах. Сначала в журнале «Наука и жизнь», 1978, № 3 (март), потом в «Вопросах литературы», 1978, № 6 (июнь).
В первой из этих статей о местонахождении афиш было сказано кратко: в ЦГАЛИ СССР. Уж не помню, мне ли принадлежала эта избыточная краткость или редакторскому карандашу. Посылая Т.Н. журнал, писала: «В "Науке и жизни" статья очень пострадала, я махнула на нее рукой и даже не заказывала экземпляры. Была собственно подготовлена публикация фотографий всех этих старых афиш, а текст должен был идти как пояснение к фотографиям. Фотографии выкинули, текст перекроили, и он стал какой-то даже бессмысленный. А потом оказалось, что и в таком виде эта статья все равно имеет успех, и я — с помощью сына — еле достала для Вас экземпляр» (4 мая 1978).
Во второй статье уже был полный — полнее невозможно — архивный адрес: «ЦГАЛИ СССР, ф. 1384, оп. 1, ед. хр. 1, л. 14», и даже дополнительная отсылка: «Об этой афише см. также: "Наука и жизнь", 1978, № 3, с. 61».
И только тут возникает наконец Д.А. Гиреев. Несколько месяцев спустя после выхода этих статей я получаю его первое и вполне неожиданное письмо. Оно датировано 30 октября 1978 года. Гиреев любезно сетует в нем, что я не принимаю участия в Лермонтовских конференциях в Пятигорске (?!), сообщает, что занимается Булгаковым — «не столько как исследователь, а более как писатель, работающий на краеведческом материале», и — собственно, для этого сообщения письмо и написано — что побывал в ЦГАЛИ, прошел по моим следам и видел мои подписи в «фондах». («А как же с реставрацией? — подумала я. — Уже отреставрировали?»)
Через два года, получив его книгу, еще раз убедилась, что работа архивиста индивидуальна и в одной и той же папке с документами разные исследователи могут увидеть совершенно разные вещи. Или не увидеть вовсе. Гиреев действительно дал репродукции и описание двух владикавказских афиш: той, на которую уже была обстоятельная ссылка в «Вопросах литературы», и другой, о «Братьях Турбиных», заинтересовавшей его не иначе как тем, что она отснята для популярного журнала (в «листе использования» это было отмечено).
Самое интересное, что, вопреки заявлению В.В. Петелина, архивных адресов этих злосчастных афиш в книге Гиреева нет. В моей статье в 1978 году такой адрес имеется, у Гиреева, в 1980-м, отсутствует.
Но и это не все. Есть в книге покойного Гиреева совершенно загадочное место. Вот, открыв кавычки, он кратко рассказывает о создании и постановке пьесы «Братья Турбины» во Владикавказе... Далее, в том же фрагменте, не закрывая кавычек, приводит текст афиши, сохранившейся, как пишет Гиреев, «в архиве Юрия Слёзкина» (более точного адреса нет)... Затем идут очень знакомые мне строки (знакомые, поскольку взяты из моей газетной статьи) — об актерах, занятых в спектакле... Теперь кавычки наконец закрываются, венчаясь ссылкой на мою статью в «Социалистической Осетии». По-видимому, ссылка относится к фрагменту в целом — включая описание афиши.
Стало быть, Гиреев, хотя и туманно, все же сослался на первоисточник? Это решало бы все вопросы. Но... в названной газетной статье речи об афишах нет. Афиши я нашла позже. Ну, что делать? Гиреев сам писал, что к биографии Булгакова подходит не как исследователь, «а более как писатель». А еще лучше бы если б он выразился в стиле XIX века: как сочинитель...
А что же В.В. Петелин? Полагаю, уважаемый булгаковед просто попробовал модернизировать один старый советский обычай. Существовало в советской России так называемое обычное право — то, что сильнее юридических норм и опирается на формулу так принято. Так вот, по советскому так принято авторство рукописей не было защищено. Охрана авторства относилась только к сочинениям опубликованным. Чужую рукопись, малую или большую, чужое открытие, чужую мысль или просто удачное словосочетание, почему-либо вымаранные редактором, мог использовать кто угодно и как угодно: не опубликованные и, следовательно, не прошедшие цензуру, эти тексты считались несуществующими. Украсть же то, чего не существует, согласитесь, невозможно. Было принято: если у вас увели рукопись, не рыдайте и не рвите на себе волосы. Пытающийся скандалить автор вызывал раздражение, считался смешным, мелочным, жадным. Зато те, у кого был доступ к чужим рукописям, чувствовали себя славно. Торжествующая безнаказанность!
Вот этот нюанс советского литературного быта В.В. Петелин попробовал распространить на журнальные публикации. А что? Удобно. Признаем за автором, так и быть, его вышедшие книги. А то, что опубликовано в журнале? Кто его читал, этот журнал?
Впрочем, Д.А. Гиреев тут, разумеется, ни при чем.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |