Роман был начат в 1928 или 1929 году. Колебания в дате принадлежат Булгакову: в разные годы он датировал начало работы над романом по-разному. В 1931-м: 1929—1931; в 1937-м: 1928—1937; в 1938-м: 1929—1938.
Е.С. Булгакова, со свойственной ей решительностью закрывая вопрос, сказала мне так: в 1928 году роман был задуман и «были сделаны лишь небольшие записи», в 1929-м роман начат («первая "древняя" глава была написана в 1929 году»). Полагаю, Е.С. руководствовалась интуицией, а не информацией, но, вероятно, была права.
1928—1929 годы в России. Зарублен нэп, с закладкой которого у Булгакова было связано столько надежд. Начата индустриализация. Пятилетки. Коллективизация. Грубый ор и крикливые нападки, царившие в литературе и искусстве в 20-е годы, сменяются холодным диктатом и ссылкой на единственный авторитет. Россия вступает в одну из самых фантасмагорических, самых трагических своих эпох. Год 1929-й Сталин победно назовет «годом великого перелома». Под этим названием, с течением времени обретшим горький смысл, год войдет в историю России.
Революция захлебнулась и закончилась. Идет новый катастрофический слом истории, и писатели, самый тонкий сейсмический инструмент, начинают поодиночке отзываться на эти еще не осознанные обществом тектонические сдвиги. Михаил Булгаков — сменой темы.
Замысел «Белой гвардии» остается незавершенным: роман так и не станет первым романом трилогии. Останутся спектаклем о Гражданской войне «Дни Турбиных» во МХАТе. Законченный в 1928 году «Бег» при дальнейших переработках все более будет освобождаться от реалий Гражданской войны, превращаясь в «сны» о родине и чужбине, о преступлении и расплате за преступление. Булгаков не будет более обращаться к теме Гражданской войны. (Если не считать либретто «Черное море» — в 1937 году, для несостоявшейся оперы в Большом театре; но либретто в конце 30-х годов — для него служба, хлеб насущный.)
Начинает складываться сатирическая феерия «романа о дьяволе»: автор «Дьяволиады» и «Собачьего сердца», «Багрового острова» и «Зойкиной квартиры» — в расцвете своего сатирического мастерства. И сразу же — по-видимому, при самом зарождении замысла — возникает это парадоксальное и непредсказуемое скрещение двух тем — «романа о дьяволе» и евангельской легенды об Иисусе и Пилате.
В первой редакции романа нет Маргариты. Может быть, еще нет мастера. Но рассказ о Иешуа и Пилате сразу же врезан в сцену встречи на Патриарших.
Обе темы восходят к детству писателя.
Булгакову было лет двенадцать, когда, таинственно блестя глазами, он сказал сестре Наде: «Ты думаешь, я сегодня ночью спал? Я был на приеме у сатаны!..»
И отец... Примерно в 1928 году П.С. Попов записал слова Булгакова: «Если мать мне служила стимулом для создания романа "Белая гвардия", то по моим замыслам образ отца должен быть отправным пунктом для другого замышляемого мною произведения». «Другое» замышляемое Булгаковым произведение — этот самый роман, которому предстояло стать сначала «романом о дьяволе», а потом романом «Мастер и Маргарита».
Кто знает, о чем говорил в последние месяцы своей жизни Афанасий Иванович Булгаков, историк и богослов, человек мыслящий и молчаливый, глядя в прозрачно-светлые глаза своего пятнадцатилетнего старшего сына? Может быть, в этих беседах были очень важные для него мысли о Христе? А может быть, еще более важные размышления о предательстве, о трусости, о Пилате? Ибо если говорил, то именно с сыном, старшим. Девочки были моложе брата, а в этом возрасте моложе на год, два, три — много. И потом, они были девочки... Надежда Афанасьевна в своих мемуарах об отчем доме и детстве пишет: «Когда отец умер, мне было 13 лет. Мне казалось, что мы, дети, плохо его знали... И тем не менее вот теперь, оглядываясь на прошлое, я должна сказать: только сейчас я поняла, что такое был наш отец». Думаю, ее старший брат знал и помнил отца лучше.
Замысел «романа о дьяволе», по крайней мере одной своей стороной, был связан с уникальным явлением 20-х годов: крушением в России религии — религии как целого пласта культурной, духовной, нравственной жизни, и, как следствие этого, с закрытием и запустением церквей, с огромной популярностью журнала «Безбожник».
Обостренное отношение Булгакова к этому явлению отразилось в дневниковых его записях начала 20-х годов — отрывочных, чудом сохранившихся. Оказывается, в январе 1925 года он специально ходил в редакцию «Безбожника», чтобы приобрести комплекты журнала за 1923—1924 годы: «Сегодня специально ходил в редакцию "Безбожника". Она помещается в Столешн. пер., вернее, в Козмодемьяновском, недалеко от Моссовета. Был с М.С., и он очаровал меня с первых же шагов.
— Что, вам стекла не бьют? — спросил он у первой же барышни, сидящей за столом.
— То есть как это? (растерянно). — Нет, не бьют (зловеще).
— Жаль.
Хотел поцеловать его в его еврейский нос».
(Поскольку комментаторы первой публикации Дневника — в журнале «Театр», 1990, № 2 — не смогли расшифровать инициалы М.С. и я не уверена, что расшифровали в дальнейшем, — поясню: речь идет о писателе Дмитрии Стонове.)
«Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера "Безбожника", — пишет далее Булгаков, — был потрясен. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне. Соль в идее — ее можно доказать документально: Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его. Этому преступлению нет цены».
В первой редакции будущего романа — в «романе о дьяволе» — Берлиоз не кто иной, как редактор атеистического журнала «Богоборец». Не было и не могло быть в первоначальном замысле конфликта между Берлиозом и мастером. Был конфликт между редактором журнала «Богоборец» и дьяволом.
И Воланд в этой версии почти традиционен — дьявол сатирического романа, с «необыкновенно злыми» глазами, глумливый, словно будущий Коровьев. Самое его появление в Москве как-то связывалось с отсутствием крестов на опустевших церковных куполах. И насмерть перепуганный буфетчик, попадавший в квартиру № 50 примерно так же, как это будет в завершенном романе «Мастер и Маргарита», здесь опознавал Воланда сразу, опознавал не как Мефистофеля Гуно или Мефистофеля Гёте, а как нечистую силу. И бежал отсюда отнюдь не к врачу, а в церковь: он...
«...вылетел на улицу, не торгуясь в первый раз в жизни, сел в извозчичью пролетку, прохрипел:
— К Николе...
Извозчик рявкнул: "Рублик!" Полоснул клячу и через пять минут доставил буфетчика в переулок, где в тенистой зелени выглянули белые чистенькие бока храма. Буфетчик ввалился в двери, перекрестился жадно, носом потянул воздух и убедился, что в храме пахнет не ладаном, а почему-то нафталином. Ринувшись к трем свечечкам, разглядел физиономию отца Ивана.
— Отец Иван, — задыхаясь, буркнул буфетчик, — в срочном порядке... об избавлении от нечистой силы...
Отец Иван, как будто ждал этого приглашения, тылом руки поправил волосы, всунул в рот папиросу, взобрался на амвон, глянул заискивающе на буфетчика, осатаневшего от папиросы, стукнул подсвечником по аналою...
"Благословен Бог наш..." — подсказал мысленно буфетчик начало молебных пений.
— Шуба императора Александра Третьего, — нараспев начал отец Иван, — не надеванная, основная цена сто рублей!
— С пятаком — раз, с пятаком — два, с пятаком — три!.. — отозвался сладкий хор кастратов с клироса из тьмы.
— Ты что ж это, оглашенный поп, во храме делаешь? — суконным языком спросил буфетчик.
— Как что? — удивился отец Иван.
— Я тебя прошу молебен, а ты...
— Молебен. Кхе... На тебе... — ответил отец Иван. — Хватился. Да ты откуда влетел? Аль ослеп? Храм закрыт, аукционная камера здесь!
И тут увидел буфетчик, что ни одного лика святого не было в храме. Вместо них, куда ни кинь взор, висели картины самого светского содержания.
— И ты, злодей...
— Злодей, злодей, — с неудовольствием передразнил отец Иван, — тебе очень хорошо при подкожных долларах, а мне с голоду прикажешь подыхать? Вообще, не мучь, член профсоюза, и иди с богом из камеры...
Буфетчик оказался снаружи, голову задрал. На куполе креста не было. Вместо креста сидел человек, курил».
Этот сюжет — церковь, превращенная в аукцион, — долго еще будет держаться в романе (в тетради 1935 года отца Ивана сменит отец Аркадий Элладович). Потом Булгаков откажется от этого сюжета, главу о буфетчике в первой полной (рукописной) редакции, а затем и в машинописи закончит глухо: «Вырвавшись на воздух, буфетчик рысью пробежал к воротам и навсегда покинул чертов дом, и что дальше было с ним, никому не известно». И наконец, уже перед смертью, продиктует Елене Сергеевне новый кусок: о визите буфетчика к доктору Кузьмину и о разных фантастических вещах, происшедших с доктором Кузьминым после того, как буфетчик расплатился с ним дьявольскими деньгами...
Парадокс уже первой редакции состоял в том, что предание о Христе странным образом возвращалось в Россию из уст дьявола. «И вы любите его, как я вижу», — говорил Берлиоз, прищурившись. — «Кого?» — «Иисуса». — «Я? — спросил неизвестный и покашлял...»
И в структуре этого парадокса, может быть, еще не осознанное, начинало проступать присущее Булгакову ощущение цельности мира, неразрывности света и тьмы, дня и ночи — его «ренессансное» ощущение бытия.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |