(Конспект)
Здесь ведь главное — перекличка «Батума» с главами о Пилате. Этот молодой грузин вызывает симпатию и интерес, хотя что-то дьявольское настораживает в нем.
Это похоже на сагу о молодом Понтии Пилате.
Интересно: он задумал пьесу о Сталине, когда все было хорошо — в 1936 году. Запись в дневнике Е. С. 6 февраля: «М.А. окончательно решил писать пьесу о Сталине». Окончательно — значит, идея эта дебатировалась дома несколько раньше. А тема не «подымалась на колки» — не потому ли, что стало плохо?
В.П. Муромский1: «Не исключено, ...что замысел пьесы о Сталине возник у писателя еще в конце 1935 года2, а в феврале 1936-го он лишь объявил о нем».
Так получилось, что я никогда не видела рукописей этой вещи и, следовательно, никогда не говорила о ней с Булгаковым с глазу на глаз...
В начале 1939 года Булгаков возвращается к замыслу этой пьесы. Роман? Роман как будто закончен — продиктован даже эпилог. Еще будут очень важные повороты во время правки — но пока эта правка еще не созрела...
Надо бы написать пьесу. Прошло время — конфликт с МХАТом потерял свою остроту...
Пьеса «подымается на колки»: начинает звучать ее музыка, писатель видит ее внутренние драматургические пружины. Пьеса начинает складываться и жить независимо от ее автора.
Можно ли это считать заказом? Был ли это заказ? Пожалуй, да. Во МХАТе дрожали от волнующего предвкушения: поставить пьесу о Сталине!
Это, конечно, был заказ. 10 сентября 1938. П. Марков: «Ты ведь хотел писать пьесу о Сталине?» М.А. сказал: «Многое уже мерещится из этой пьесы». 16 января 1939. «Миша взялся за пьесу о Сталине». 21 мая 1939. «Над пьесой о Сталине».
Ну что ж, что заказ... Булгаков считал, что и на заказ пишутся великие вещи. Не раз говорил Любаше: «"Аида" написана на заказ»... «Аида» — его любимая опера...
И так же, как в 1930-е годы Мхатовцы обмирали от восторга: изобразил Сталина! смог! сумел! потрясающе... — так позже противоположное: такое унижение! изобразил Сталина! мерзавец... подлец... И Чудакова сочинила, что, осознав такую свою мерзость, Булгаков решил умереть — и умер. И даже Ахматову в свидетели записала. Хотя ничего такого Анна Ахматова не говорила. И свидетельствовала совсем другое...
(И как ловко Чудакова бросает тень на Булгакова и, кажется, на Е.С. — в связи с тем, что он читал брошюру Берии.)
А вопрос — как изобразил, не ставится. То есть как не в смысле — обожал и преклонялся или разоблачал и ненавидел... А по качеству как? По качеству — плохо? Э, нет, по качеству — хорошо.
Тут нужно сказать, что писатель Михаил Булгаков был благороден не на показ, не для того, чтобы о нем хорошо думали современники и потомки. Он был благороден по собственной потребности, и тему выбрал потому, что хотел что-то сказать и так именно сказать...
Т.М. Вахитова3 находит параллели между пьесами «Кабала святош», «Александр Пушкин» и «Батум»: «...Художник отмечает главных героев этой трилогии мистическими знаками, объединяя под крылом темных сатанинских сил. В "Кабале святош" на вопрос Людовика: "Архиепископ, вы находите этого Мольера опасным?", Шаррон "твердо" отвечает: "Государь, это сатана". В последней сцене пьесы "Александр Пушкин" Битков в диалоге со смотрительшей сомневается в земной принадлежности стихотворца Пушкина: "Я и то опасаюсь, зароем мы его, а будет ли толк? Опять, может, спокойствия не настанет?" Смотрительша спрашивает: "А может, он оборотень?" "Может, и оборотень", — отвечает Битков. В конце третьего действия пьесы "Батум", когда надзиратели избивают Сталина ножнами шашек, начальник тюрьмы "тихо" шепчет: "У, демон проклятый..."».
И так же, как диалог носителя власти и носителя духовности у Булгакова решается параллельно — в очень высоком плане (встреча Пилата и Иешуа Га-Ноцри) и в плане донельзя сниженном (веселые рассказы о встречах со Сталиным), так же и самое изображение фигуры Сталина закладывается сразу в двух планах, в двух пьесах — «Пастырь» (в дальнейшем — «Батум») и «Ричард Первый». Две!
«Ричард Первый» — нечто совершенно невероятное и дерзкое по бесстрашию фантазии и формы — замышляется в разгар работы над пьесой о Сталине.
Фантасмагорическая пьеса, в которой тоже действует Сталин.
Е.С. записывает в дневнике 18 мая 1939 года: «Миша задумал пьесу ("Ричард Первый"). Рассказал — удивительно интересно, чисто "булгаковская пьеса" задумана».
И через три дня, 21 мая: «Миша сидит сейчас (десять часов вечера) над пьесой о Сталине». 22 мая: «Миша пишет пьесу о Сталине». 9 июня: «Калишьян спрашивал Мишу, какого актера он видит для Сталина и вообще для других ролей».
Три последние записи — о пьесе «Пастырь» («Батум»).
От замысла «Ричарда Первого» остался бедный автограф — несколько строк:
«Задумывалась осенью 1939 г. Пером начата 6.I.1940 г.
Пьеса.
Шкаф, выход. Ласточкино гнездо. Альгамбра. Мушкетеры. Монолог о наглости. Гренада, гибель Гренады.
Ричард I.
Ничего не пишется, голова, как котел!.. Болею, болею».
Как свидетельствует приведенная выше запись Е.С., пьеса была задумана несколько раньше, весною 1939 года. Причем сохранился двойной пересказ ее сюжета.
Первый сделан П.С. Поповым вскоре после смерти Михаила Булгакова. В предисловии к своей записи П.С. Попов пишет: «Сегодня, 15 апреля 1940 г., я был с Анночкой у Елены Сергеевны и попросил ее показать, что набросал Миша к последнему своему неосуществленному замыслу новой пьесы. <...> Замысел несколько раз рассказывался Ел. Сергеевне. Я стал уговаривать Ел. Серг. пригласить стенографистку и зафиксировать все, что сохранилось в памяти, ибо в дальнейшем многое может погаснуть. Она сказала, что надеется на обратное: сейчас у нее много спуталось и голова не свежа, но когда она придет в себя, то надеется восстановить. И вдруг стала рассказывать содержание...»
Подробную запись того, что он услышал и запомнил, П.С. Попов сделал в тот же день.
Впоследствии Е.С. сама записала фабулу пьесы. Когда это произошло, неизвестно. Не исключено, что после того, как в ее руках оказалась запись П.С. Попова, включившая непосредственно ее память4.
В пьесе — правительственная дача («Стена из роз на заднем плане»), по-видимому, в Крыму, по-видимому, «Ласточкино гнездо» (в рукописи есть эти слова: «Ласточкино гнездо»). Загадочно вспыхивающий в темноте огонек трубки, загадочное появление Сталина из тьмы, револьвер... Диалог: «Ричард, у тебя револьвер при себе?» — спрашивал человек с трубкой у некоего «всесильного человека» по имени Ричард. («Ричард — Яго...» — осторожно пометила Елена Сергеевна, по всей вероятности имея в виду не шекспировского Яго, а одного из «всесильных людей» эпохи Сталина — Генриха Ягоду). «Да», — отвечал Ричард. — «Дай мне», и, подержав некоторое время револьвер на ладони, «человек с трубкой» возвращал его Ричарду со словами: «Возьми. Он может тебе пригодиться».
Назван ли Сталин или он так и остается таинственной многозначительной фигурой — с огоньком, вспыхивающим в трубке, неясно... У П.С. Попова он назван, у Е.С. — нет. И может быть, в пьесе он не был назван, а только очень четко узнавался...
П.С. Попов пересказывает этот диалог так: «Всесильный человек остается один. И вдруг перед ним светящаяся точка. Это — чья-то горящая трубка. И вот всесильный человек, стоя в недоумении, думает про себя, сейчас ли этот человек только пришел или же он слышал весь разговор и не сразу зажег трубку. Оказывается, это Сталин, с которым всесильный человек близок. Сталин заговаривает с ним самым простым и спокойным тоном и спрашивает: "Покажи свой револьвер, мне что-то мой револьвер не нравится". Всесильный человек дрожащими руками подает ему свой револьвер. Сталин поглядывает на своего собеседника, усмехается и, спокойно передавая револьвер обратно, говорит: "Ну, возьми, это хороший револьвер"».
«Миша, — замечает П.С. Попов, — думал создать эффект тем, что публика в этот момент невольно будет ожидать выстрела».
«Покажи мне револьвер» — это револьвер Михаила Кольцова. Мог Булгаков знать об этом? Значит, знал, значит, отголоски доходили... Правда, к самой личности Кольцова сюжет, кажется, не имеет отношения.
Рассказ Бориса Ефимова: «Диалог был такой: "У вас есть револьвер, товарищ Кольцов?" — "Есть, товарищ Сталин". — "А вы не собираетесь из него застрелиться?" — "Конечно, нет, товарищ Сталин. Даже в мыслях не имею". Мне этот разговор в тот же вечер пересказал брат. Он всегда со мной делился».
Кольцов докладывал об Испании...
Стена роз... Уже написан роман с настойчивой символикой роз — Воландовых роз...
И в последней драме — стена роз на даче у Сталина...
«Пятая картина (третий акт). Загородная дача. Сад. Стена из роз на заднем плане». (В пересказе Попова: «Одна из главных сцен на площадке над морем на южном побережье»).
...на даче у Сталина. В роскошном месте. Ласточкино гнездо? Пожалуй. Нет, лучше Альгамбра — дворцы халифов Гренады, воспетые очень хорошо известным Булгакову Вашингтоном Ирвингом...
Собственно, сюжетная канва пьесы — судьба молодого и бедного, но весьма наглого и предприимчивого драматурга, решившего завоевать мир. Е.С. пометила его буквой В. (В. Киршон). Писатель находит пути к сердцу и покровительству «всесильного человека». («Шкаф, выход» — в записи Булгакова это как раз момент встречи героя с «всесильным человеком»: «Первая картина. Кабинет. Громадный письменный стол. Ковры. Много книг на полках. В кабинет входит писатель — молодой человек развязного типа. Его вводит военный (НКВД) и уходит. Писатель оглядывает комнату. В это время книжная полка быстро поворачивается, и в открывшуюся дверь входит человек в форме НКВД (Ричард Ричардович)».)
Собственно Ричард и есть главный персонаж пьесы, он весьма смахивает на Генриха Ягоду, и в центре пьесы — его судьба. Вот тут и разворачивается сюжет — Ричард собирается бежать с женщиной...
Ягода. Женщина, с которой он хочет бежать за границу, — романтический отголосок отношений Генриха Ягоды с невесткой Горького, очаровательной Тимошей. Е.С. осторожно помечает: «...женщина (жена или родственница знаменитого писателя)».
Страсть, охватившая дельца Гуся в «Зойкиной квартире»... Страсть, охватившая «всесильного человека», в этой странной, колдовской пьесе...
Гвоздь пьесы — ударный узел пьесы — сцена со Сталиным.
Тут следует крах карьеры Ричарда, а вместе с тем и крах надежд писателя, возвращающегося на свою мансарду...
Неужели не понимал, что такая пьеса никаким образом не может быть поставлена?
Он чувствовал ее заманчивые очертания, внутреннюю пружину действия, вздохи и всхлипы зала... замирание зала и общее «Аах!»
Творческому воображению Булгакова тесно в одном, жестко выбранном направлении, оно сразу же работает в двух планах — высоком, философском и сниженном, звонко-юмористическом, и рядом с сюжетом о Сталине, так сказать, строго историческим, начинает фонтанировать сюжет совсем другого плана — фантасмагорический, художественно бесстрашный и абсолютно неожиданный.
«Батум». Молодость гегемона? А почему бы и нет? Показал же он молодость Пилата — почему-то это было для него важно. Пилат — храбрость и верность. Бесстрашие в бою и верность... Вы уверены, что Сталину в молодости не были свойственны эти черты?
Может быть, Сталин не захотел встречаться со своей молодостью? Легенды, легенды... Но, может быть, это верно: «Все молодые люди одинаковы»...
«Начало славных дней Петра мрачили мятежи и казни»... Тут какое-то другое возвращение к началу дней — когда герой был молод — полный сил, сдержанный, многообещающий, умный и даже благородный... Тогда его ненавидел монарх, и он вступался: «Женщину бьют» (да разве так били женщин его люди...), и его — в морозы Сибири...
О Сталине, запретившем «Батум».
Полное отсутствие со-чувствия, со-страдания. Атрофия способности чувствовать другого. Это бывает не только с хозяевами жизни и страны. Это бывает и с маленькими людьми. Но с вершителями судеб человечества, вероятно, чаще.
И все-таки для личности Сталина — жесткого правителя, плохого мужа, плохого отца — поразительное чудо, что: не посчитав нужным ставить пьесу, он тем не менее сообщил автору (через других лиц), что это — хорошая пьеса.
Для такого черствого человека, каким был Сталин, это поразительный поступок внимания (и доброты). Отвергнуть пьесу, которая ему сейчас не подходила, — естественно. Но передать автору, что пьеса ему все-таки нравится, — это был невероятный для Сталина всплеск сочувствия.
Время запрета «Батума»: 19 августа 1939 г. Политбюро приняло решение о создании 100 дивизий; 17 сентября 1939 г. вторглись в Польшу... До «Батума» ли тут и до Булгакова ли...
Примечания
1. Творчество Михаила Булгакова. Исследования. Материалы. Библиография. Кн. 3. СПб., 1995. С. 103.
2. На машинописном авторском экземпляре «Батума», взятом за основу при публикации пьесы в современных изданиях, в качестве начальной даты работы писателя над ней указан 1935 год. См.: Булгаков М.А. Пьесы 1930-х годов. СПб.: Искусство, 1994. С. 64.
3. Творчество Михаила Булгакова. Исследования. Материалы. Библиография. Кн. 3. С. 23.
4. Все, что мне удалось найти по этому последнему замыслу Михаила Булгакова — его автограф и оба пересказа, — собраны мною в книге: «Дневник Елены Булгаковой» (М.: Книжная палата, 1990. С. 315—316 и 387—389).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |