Заключение

Многоаспектное изучение демонических образов и мотивов романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита», включающее исследование поэтики произведения, выявление основных религиозно-мифологических, фольклорных и литературных источников и их функциональной значимости, позволяет нам сделать следующие выводы.

Роман «Мастер и Маргарита» обнаруживает следы типологической близости с литературой Серебряного века как произведение, «преодолевающее» литературу и подытоживающее эпоху. Именно катастрофизм постреволюционной эпохи с социальной, культурной ломкой, утрата нравственных ориентиров рождают в Булгакове ощущение и «конца литературы», и «конца истории». Этим можно объяснить наличие эсхатологических примет в романе. Таким «последним» произведением эпохи и был для Булгакова его роман-миф.

Уточняя представление о художественном методе Булгакова, полагаем, что с полигенетичностью образов «Мастера и Маргариты» тесно связана и металитературность (и метакультурность), свойственная «неомифологическим» текстам русского символизма. Какова бы ни была тематика подобных произведений, они так широко и осознанно отсылают к предшествующей мифологической, литературной и культурной традиции, что всегда создают не только ту или иную картину действительности, но и ту или иную концепцию искусства и истории искусства.

Булгаковский «текст-миф» — это, в частности, «литература о литературе», осознанная игра разнообразными традициями, варьирование заданных ими образов и ситуаций, создающее в итоге образ самой этой традиции. Выявление литературных или общекультурных воздействий всегда ведет в важные для литературоведения области эстетических взглядов автора, творческой истории текста и, разумеется, помогает понять язык, на котором говорит с нами художник.

В исследовании нами выявлена система символов, восходящих к мифопоэтическому сознанию и отражающих предельно обобщающий характер мифа. Это дает возможность исследовать образы и мотивы романа М.А. Булгакова в мифопоэтическом аспекте, без учета которого понимание «Мастера и Маргариты» невозможно. В целом «жанровая ситуация» романа связана с обращением к архетипам и обуславливается кризисным состоянием мира и человека того времени, отражая мучительные искания автора. На мировосприятии Булгакова сказались культурная и религиозная традиции, семейная атмосфера, его индивидуальные особенности.

Говоря о сложных духовных исканиях Булгакова, мы полагаем, что истоки соединения в образе Воланда различных религиозных факторов, стремление к синтезу христианского и языческого — в трудах и идеях русских религиозных богоискателей В.С. Соловьева, Д.С. Мережковского, Н.А. Бердяева. В целом же поиск синтеза, мифотворчество характерны для эстетики русского символизма.

Полигенетичность демонологических образов романа М.А. Булгакова проявляется в слиянии воедино нескольких культурных и историко-религиозных традиций: элементов раннего христианства, западноевропейской средневековой демонологии, славянских мифологических представлений (опосредованных православием, но все же более близких к фольклору, нежели к религиозной ортодоксии). Каждая из этих традиций влечет за собой определенные устойчивые ассоциации. В исследовании нами предпринята попытка не только опознать «чужое», заимствованное слово в булгаковском произведении, он и определить его трансформацию, истолковать значение контакта между текстами.

Переплетение традиций в демонологической линии романа подчеркивается обилием литературных реминисценций, скрытыми цитатами из Библии, парафразами «Фауста» Гете. Сложнее обстоит дело, когда писатель использует вечные образы, которые не являются авторским созданием, а составляют глубинную часть культуры и воспринимаются на интуитивном, подсознательном уровне. И здесь важным является разграничение прямого влияния от объективно-типологических связей, что и было сделано нами по мере возможности. При решении этой задачи немалую роль сыграло наличие или отсутствие документально подтвержденного (письма, воспоминания) интереса автора «Мастера и Маргариты» к какому-либо писателю; совпадение единичных и простейших мотивов (что может быть объяснено принадлежностью разных писателей к одной и той же культурной традиции) или же ряда таких совпадений и их единообразная последовательность заставляют думать о сознательной ориентации Булгакова на какого-либо писателя.

Являясь отчасти традиционными, демонологические мотивы и образы в романе «Мастер и Маргарита» своеобразны и оригинальны. Булгаков не просто заимствует детали, приемы создания инфернальных персонажей, но и преобразует их в соответствии со своим миропониманием и замыслом. Говоря о совпадениях, можем предположить, что в большинстве случаев это не прямое копирование, а впитывание духовного опыта. А «метки», оставленные автором на поверхности, дают своеобразный ключ к прочтению тех или иных образов.

Булгаковский дуализм, проблема решения связи добра и зла восходит к древнеегипетским мифам, зороастризму, учению богомилов, отчасти к христианству. Но автор «Мастера и Маргариты», обобщив и переосмыслив весь этот материал, создает собственную концепцию взаимосвязи добра и зла, света и тени. Образ Воланда является олицетворением не только и не столько духа Зла, сколько Высшей Справедливости. Иешуа и Воланд равновелики: Милосердие и Справедливость находятся в согласии, совместно управляя землей. В такой трактовке дуалистического принципа проявилось присущее Булгакову ощущение цельности мира, неразрывности света и тени, дня и ночи. Воланд не противопоставляет себя и не противопоставляется автором Богу. Если говорить об отношении к Иешуа, то Воланд просто, выражаясь его словами, «числится по другому ведомству».

Вся демонологическая линия романа Булгакова пронизана формами народных суеверий и элементами западноевропейской средневековой демонологии. В исследовании рассмотрено, как в инфернальных образах слились языческие и христианские культурные традиции, образовав неповторимый и своеобразный синтез. Нами выявлены переклички демонологической линии «Мастера и Маргариты» с русским сказочным материалом, исследованы трансформации мотива воды. Отголоски «вечных» сюжетов, знакомых литературе и фольклору многих стран, Булгаков использует для решения своих философских и нравственных задач.

Что касается обширнейшей области литературных источников демонологической линии романа М.А. Булгакова, то здесь легко выявляются связи с теми произведениями мировой литературы, в которых демонические образы и темы использованы с целью сатирического обличения или философского осмысления современности.

Общепризнано и очевидно влияние на демонологическую линию романа «Мастер и Маргарита» «трех великих Г» — Гете, Гофмана, Гоголя. Мы можем добавить, что немалую роль в формировании замысла Булгакова сыграли и «два великих Д» — Данте и Достоевский. Конечно же, как и всякий талантливый ученик, Михаил Булгаков не только следует своим учителям, но и в чем-то полемизирует с ними. Так, соглашаясь с высказыванием И.Ф. Бэлзы, что Булгаков в романе приближается к дантовской дуалистической концепции и реализует в нем принцип абсолютизации нарушения этических норм, мы в своем исследовании доказываем, что автор «Мастера и Маргариты» создает образ Князя Тьмы, противоположный фигуре Люцифера у Данте. Таким образом, мы можем сделать вывод, что претексты, участвуя в движении повествования романа, подвергаются различному инверсированию. Последнее представляет собой прием скрытой полемики Булгакова с источником или его апологетизации.

Образ Воланда трактуется Булгаковым не как воплощение абсолютного и вечного зла, как это было в произведениях Гоголя и Гофмана. Он и не отрицающий дух, родственный образу Мефистофеля Гете; Воланду не чужд мотив деяния, и про него нельзя сказать, что он «вечно желает зла». В фигуре булгаковского Сатаны нет ничего от романтической инверсии, превращающей Дух Зла в положительного героя, как у Байрона и Франса.

Демонический персонаж романа Булгакова тесно связан с русской литературой начала XX века. Так, неоромантические традиции серебряного века нашли свое отражение в том, что образ Воланда и силы зла реабилитируются и существенно «гуманизируются» автором.

Таким образом, Воланд — творение автора, выразитель идей и умонастроений Булгакова. Его роль в романе двойственна: с одной стороны он — сатана, дьявол, «Князь тьмы», а с другой — справедливый судья, воздающий каждому по заслугам. Он хром, как Мефистофель, его глаза черны и пусты, как глаза истинного дьявола, «владельца» ада, но, тем не менее, он остается вечным жизненным принципом справедливости, которому подвластно все живое. Таким его создал Михаил Булгаков.

Генезис демонологической линии романа «Мастер и Маргарита» довольно обширен. Но многочисленность отсылок имеет свои следствия: создается впечатление, что роман Булгакова может быть разнесен по различным источникам. Однако такое утверждение было бы неверно. Проведенное нами исследование позволяет сделать заключение о космологичности художественного мышления М.А. Булгакова. Множественность отсылок демонических образов и мотивов романа «Мастер и Маргарита» к различным источникам определяется жанровой спецификой романа-мифа. Архетипические образы буквально прошивают ткань романного целого, соединяя произведение Булгакова со многими творениями великих художников слова, поскольку область сакрального является той первоосновой, тем зерном, из которого взошла вся последующая литература. Исходя из этого, можем предположить, что некоторые переклички, аллюзии носят объективно-типологический характер, поскольку обусловлены «жанровой ситуацией» романа. В то же время обилие «меток», оставленных Булгаковым на поверхности романной ткани, позволяет нам сделать вывод о нарочитой ориентации автора по существу на всю доступную ему сферу мировой культуры, что подчеркивает эсхатологический, итоговый для своего времени характер произведения.

Наличие многочисленных реминисценций, аллюзий, отсылок к различным культурным традициям позволяет нам развить высказывание И. Белобровцевой о коллажной технике построения демонических образов романа «Мастер и Маргарита». В переходные эпохи, в том числе на рубеже XIX—XX вв., коллаж помогал выстраивать новую модель мира и выражать новое мироощущение. В искусстве того времени формируется новое видение мира, перестраивается человеческое сознание, и эти процессы характеризуются поиском новых изобразительных средств, формальными экспериментами, которые должны были выразить оригинальное авторское мировоззрение. Именно в модернизме коллаж был впервые осмыслен как особый технический прием, направленный на разрушение привычных форм, на создание новой реальности, и стал применяться осознанно. Это было задачей мировоззренческого характера.

При тщательном изучении источников, питавших демонические образы романа «Мастер и Маргарита», мы обратили внимание на некоторую центонность текста. Центоны построены по принципу коллажа. Булгаков использовал элементы чужих высказываний для постройки своего произведения, то есть по-своему обыгрывал незакавыченные цитаты. Примеров тому множество. Достаточно вспомнить, к примеру, фразу «А вот и я!», сказанную Воландом. Булгаков, страстный любитель оперы Гуно, точно знал, что эта фраза была произнесена Мефистофелем. Или слова Азазелло, обращенные к мастеру и Маргарите «Мир вам!» — имеют евангельское происхождение и были сказаны Иисусом. Подобного рода цитаты, несомненно, выполняют роль смысловых ориентиров. О различных явных или

завуалированных совпадениях мы говорили в основной части исследования. Здесь же речь идет об истоках подобного приема. Вообще поэтика цитат характерна для культурного сознания эпохи 1920—1930-х гг., когда, по словам З.Г. Минц, формировались ««стандарты» читательского ожидания» и оказалась «возможной игра известностью/неизвестностью цитатного образа, его подлинностью/мнимостью, точностью/нарочитой неточностью воспроизведения «чужого слова» (например, в творчестве Б. Пастернака)»¹. Это игра в духе Булгакова-мистификатора. Но поскольку первична в истории новейшей русской литературы XX в. именно символистская поэтика цитат, то использование этого приема, помимо предполагаемой проекции на поэтику постмодернизма, накладывает на роман «Мастер и Маргарита» символистский отсвет. В художественной организации «текстов-мифов» цитаты, реминисценции и предельно свернутые знаки текстов — мифологемы становятся одной из главных примет поэтического языка. В них содержатся важные части художественного сообщения, заключенного в тексте. Художник вводит их в текст поэтически осознанно, то есть с установкой на их опознание читателем («своим читателем»). Образы искусства здесь не только определяют те или иные стороны строения текста, но и становятся его темой.

Зная отношение Булгакова к культурному наследию, можно рассматривать центонность текста не только как элемент игры с читателем, а как своеобразную перекличку голосов, продолжение традиции. Это имеет непосредственное отношение к теме нашего исследования, поскольку полигенетичность «Мастера и Маргариты» — синхронная работа структурно разнородных рядов, подключающих смысловые комплексы чужих текстов и актуализирующих память культуры. На основании литературных контактов происходит художественно-философское освоение символа, традиции. А в этом заметны элементы поэтики искусства постмодернизма с характерной для него ситуацией художественного заимствования, когда сплав старого, прежнего используется в новом маргинальном контексте.

Указанные нами проблемы полигенетичности художественного мира «Мастера и Маргариты» и возможное наличие в нем отзвуков постмодернистского искусства требуют дальнейшей разработки. Необходим тщательный анализ не просто отдельных интертекстуальных связей, но их системной проявленности в романе. Значение интертекстуального анализа в применении к «Мастеру и Маргарите» заключается в том, что он позволяет увидеть, как взаимодействуют множественные коды, следствием которых являются вторичные смыслы. Возможно, рассмотрение итогового романа Булгакова как произведения, содержащего некоторые элементы поэтики постмодернизма, поможет нам понять, почему роман на долгие годы оказался в зоне маргинальности.

Примечания

1. Минц З.Г. Блок и русский символизм: Избранные труды: В 3 кн. СПб.: Искусство, 2004. — Кн. 3: Поэтика русского символизма. — С. 92.