3.4. Имена «маленьких людей» в романе «Мастер и Маргарита»

От русской литературы XIX века Булгаков унаследовал тему «маленького человека». Относительно повести «Дьяволиада» и ее героя Короткова В.А. Чеботарева пишет следующее: «Коротков — младший брат Акакия Акакиевича и Голядкина. Они неотъемлемы от петербургской действительности: они ее порождение. Возможен ли был Коротков в начале 20-х годов в Москве? Безусловно, да. «Маленький человек», для которого мир ограничивался стенами квартиры и канцелярии, оказался живуч» (Чеботарева 1991: 27—28). Но образ «маленького человека» в романе «Мастер и Маргарита» отразился несколько иначе, нежели в произведениях мастеров русской литературы XIX века.

Остановимся на фамилии персонажа из повести Гоголя «Шинель» Башмачкин. Б.М. Эйхенбаум выбор писателем данной фамилии для своего героя объясняет «влечением к уменьшительным суффиксам, характерным для гоголевского стиля, так и большей артикуляционной выразительностью (мимико-произносительной силой) этой формы, создающей своего рода звуковой жест» (Эйхенбаум 1969: 312). По поводу выбора фамилии Башмачкин интересны разыскания исследователя костюма в русской художественной культуре Р.М. Кирсановой: башмачками с начала XIX века называли исключительно женскую обувь (Кирсанова 1993: 33). Поэтому смысл фамилии в таком случае становится глубже: «В фамилии гоголевского персонажа скрыт еще один уничижительный смысл — «бабья» фамилия» (Там же: 34).

«Маленький человек» в русской литературе XIX века — незаметный, подчас унижаемый всеми человек. Нередко он еще не появился, еще только слышно его имя — уже смех. Но за «маленьким» именем скрывается глубокая душа. В романе «Мастер и Маргарита» за «маленьким» именем прячется душонка. «Маленький человек» здесь — человек неглубокий, безликий, что проявляется во всем его образе: во внешности, поведении, речи и наименовании.

Имена «маленьких людей» в романе «Мастер и Маргарита» обладают «отчетливой внутренней формой» (Михайлов 1966: 56), степень выразительности которой, как правило, усиливается уменьшительным значением. Т.И. Суран отмечает, что в наименованиях персонажей романа «Мастер и Маргарита» «зачастую актуализируются все элементы словообразовательной и семантической структуры собственного имени, причем «воскресают» и «работают» в контексте как внутренняя форма слова в целом, так и (реже) его отдельные элементы, например аффиксы» (Суран 1991: 63). Имена «маленьких людей» являются именно таким случаем, когда смысловую нагрузку несет не только имя, но и уменьшительно-ласкательный суффикс, с помощью которого оно образовано. Этот признак позволяет объединить имена «маленьких людей» в отдельную группу. Здесь могут быть рассмотрены следующие наименования: Аннушка, Поклевкина, Денискин, Канавкин, Квасцов, Варенька, Манечка, Ласточкин, Соков.

Аннушка

Имя Аннушка обладает богатой историей в творчестве Булгакова. «Ах, эта Аннушка, «Аннушка с Садовой»! Имя ее буквально «вцепилось», по выражению автора «Мастера и Маргариты», в расстроенный мозг Ивана Бездомного. Но разве не так же глубоко засело оно и в сознании самого Булгакова?» (Левшин 1988: 181). В рассказе «№ 13. — Дом Эльпит — Рабкоммуна» (1922 г.) встречаем «бич дома» Аннушку Пыляеву (I: 238). Слово «беда» и имя Аннушка здесь узнаваемо оказываются рядом. Рука об руку с «бесовской метелью» Аннушка вершит нечаянное зло, по ее вине сгорает дотла знаменитый дом и гибнут люди, а сама виновница спасается. В повествовании «Самогонное озеро» (1923 г.) это имя появляется снова: «В восемь часов вечера, когда грянул лихой матлот и заплясала Аннушка» (I: 321). В «Театральном романе» до читателя снова «доносится ругань Аннушки» (II: 491).

В истории романа «Мастер и Маргарита» судьба наименования героини складывалась следующим образом. Едва появившееся в первой тетради черновиков романа 1928—1929 гг. имя Аннушка Булгаковым тут же зачеркнуто и исправлено на Пелагеюшка (Ф. 562, к. 6, ед. 1, л. 22). Об этом факте пишет М.О. Чудакова (Чудакова 1977: 95).

Во второй тетради черновиков романа 1928—1929 гг. в третьей главе «Шестое доказательство» прочитывается имя героини — Палагеюшка (Ф. 562, к. 6, ед. 2, с. 77). Это имя в одном фрагменте написано по слогам через дефис Па-ла-ге<юшка> (окончание имени оборвано) (Там же: с. 80). В главе «Мания фурибунда» написание имени Пелагеюшка (Там же: с. 100) / Палагеюшка (Там же: с. 107) чередуется.

В первом варианте главы «Дело было в Грибоедове» 1931 года Булгаков возвращается к имени Аннушка, которое он пишет здесь сразу, без исправлений: «— Он про постное масло знал заранее, что Аннушка его разольет, — вскричал Иван тоскливо, — он с Пилатом Понтийским лично разговаривал... Пустите...» (Ф. 562, к. 6, ед. 3, с. 13).

Во второй тетради черновиков 1931 года Булгаков начинает роман «Консультант с копытом», в котором, возможно, Аннушка превращается в домработницу Анну Семенову. Здесь товарищ Курочкин допрашивает единственного свидетеля трагических событий на Патриарших — домработницу Анну Семенову (Ф. 562, к. 6, ед. 4, л. 14—15). В двух местах фамилия «экспортной дуры» Семеновой дает сбой, Булгаков пишет другую фамилию, более того, две фамилии, и обе они напоминают знакомое нам Пыляева: «По первому вопросу отвечено было товарищем Плоевой, что лысенький в пенсне ругал господа Бога, а молодой слушал» (Там же); «Курочкин добился только того, что товарищ Плошева действительно дура, так что и в суд собственно у нее никаких оснований подавать на гражданку Клюх нету» (Там же: л. 15). В передаваемой автором речи домработницы Анны слышна до боли знакомая коронная фраза Аннушки: «По второму ничего не знает. И ведать не ведает» (Там же). В опубликованных рукописях романа Булгакова данные изменения имени героини не отражены.

В главе 1 «Никогда не разговаривайте с неизвестными» редакции романа, начатой в 1932 году, вновь появляется имя Аннушка: «— Потому, — ответил иностранец и прищуренными глазами поглядел в тускневшее небо, в котором чертили бесшумно птицы, — что Аннушка уже купила постное масло и не только купила его, но даже и разлила. Заседание не состоится» (Ф. 562, к. 6, ед. 5, с. 23). Так имя Аннушка окончательно утверждается в романе и остается неизменным во всех последующих его редакциях. Заметим, изначально в романе за героиней закрепляется уменьшительная форма имени Аннушка, Пелагеюшка / Палагеюшка. Фамилия же героини варьируется. В редакции романа, начатой в 1932 году, в главе 2 «Погоня» фамилия Аннушки — Гречкина: «— Аннушка... Аннушка, говорю тебе, Гречкина с Садовой, рядом из 10-го номера... Она, она...» (Там же: с. 39). В главе 18 «Подкова» Аннушка получает фамилию Басина: «Аннушка Басина, та самая, что пролила постное масло не во время, была известна как настоящий бич той квартиры, где она проживала как раз под квартирой покойного Берлиоза» (Ф. 562, к. 6, ед. 8, с. 519).

В редакции романа 1937 года — «Князь тьмы» — в главе 4 «Погоня» Аннушка вновь становится Гречкиной: «— Аннушка! Аннушка! Говорю тебе, ее работа. Аннушка Гречкина с Садовой» (Ф. 562, к. 7, ед. 5, с. 92).

В следующей редакции романа — «Мастер и Маргарита» 1937—1938 гг. — фамилия исчезает. Так, в главе 4 «Погоня» читаем: «— Аннушка, наша Аннушка! Говорю тебе ее работа!» (Ф. 562, к. 7, ед. 7, с. 102). Далее во всех черновиках романа фамилия героини отсутствует. Выяснить, когда у героини появляется фамилия Пыляева не удалось. Вероятно, в самой последней тетради, в архив писателя не поступившей.

Прототипом всех Аннушек в творчестве Булгакова стала Аннушка Горячева, скандальная соседка писателя по легендарной квартире № 50 в доме на Большой Садовой (Паршин 1991: 94; Чудакова 1988: 166—167). Яркий персонаж из жизни Булгакова, оказавшись на страницах его творчества в период 20-х годов, занял прочное место в художественном мире писателя. Героиня произведения получает в наследство от реального прототипа не просто имя, но даже уменьшительную его форму — Аннушка.

Теперь настало время рассмотреть ту ауру, какой облечено имя Аннушка в контексте романа «Мастер и Маргарита». «Всякое имя есть суждение; иначе говоря, всякое имя имеет смысл, это и составляет так называемую внутреннюю форму имени» (Булгаков 1998: 235), имя «становится символом некоторой жизненной эссенции определенного качества, семенем или дрожжами, оно всегда имеет значение, и очень притом тяжеловесное» (Там же: 239). А потому обратимся к смыслу имени Анна, посмотрим, какой «духовный тип» (Там же: 241) оно представляет.

Имя Анна в переводе с греческого языка означает «благодать». П.А. Флоренский, анализируя именной тип Анна, пишет о том, что «Анне чуждо мелкое и своекорыстное влечение. Свои нужды для нее мелки и ничтожны. Благодать. [Благовзять]» (Флоренский 1998: 523). Быть может, заключая в скобки противоположное по значению благодати слово «благовзять», П.А. Флоренский размышлял о возможном изначальном противоречии, скрывающемся в имени Анна. Как, например, при рассмотрении именного типа Александр (см. Рюхин). «На Руси имя Анна было любимо и особо почитаемо с первых лет христианства, так как оно принадлежало матери Богородицы» (Комарова 1994: 88). «Овеянное высокой духовностью имя» издревле связывалось в народном сознании с «упоением молитвой, поэтическим талантом и даром пророчества» (Там же: 88—89). Носительница славного имени Анна в романе «Мастер и Маргарита» является полной противоположностью тому смыслу, который заложен в это имя. Имя персонажа обогащается несоответствием, которое создается путем умаления христианского имени Анна. Мелкая натура персонажа выдается уменьшительной формой его имени. Для Аннушки поиск выгоды составляет смысл жизни, с этого начинается и этим заканчивается ее день. Достаточно вспомнить великолепную сцену с «салфеточкой-подковкой», где раскрывается вся сказочно злодейская сущность Аннушки. Аннушка несет не благо, а зло, одни только беды и скандалы, из-за чего ее и прозвали Чумой, вероятно, за эпидемический размах вредного действия на окружающих лишь одного ее появления.

Прозвище Чума в истории романа у Аннушки появилось не сразу. Первоначально им было прозвище Стерва. В редакции роман, начатой в 1932 году, в главе 18 «Подкова» читаем: «В то самое время, как Маргарита почувствовала, что вежливые и дружеские руки выводят ее и поэта на лестницу, Аннушка, известная в квартире под именем Стервы, на спала, как все добрые люди, а находилась в дверях своей квартиры» (Ф. 562, к. 6, ед. 8, с. 520). Прозвище Чума впервые в истории романа Аннушка получает в машинописи романа «Мастер и Маргарита» 1938 года в главе 24 «Извлечение мастера»: «Кроме того и более всего было известно, что где бы ни находилась или ни появлялась она, тотчас же в этом месте начинался скандал и, кроме того, что она носила прозвище «чума»» (Ф. 562, к. 8, ед. 3, л. 377).

Возможно, первенство появления в истории романа «Мастер и Маргарита» прозвища Чума принадлежит персонажу из второго варианта главы «Дело было в Грибоедове» 1931 года: литератору-вруну по фамилии Ухобьев, распускавшему слухи о том, что Берлиоз покончил жизнь самоубийством из-за несчастной любви к акушерке Кондалаки: «Ухобьев — это Чума, а не человек!» (Ф. 562, к. 6, ед. 4, л. 6).

Природа имени Анна («благодать») противоположна природе персонажа, отражением которой становятся уменьшительная форма имени Аннушка и прозвище Чума. Отражением истинного лица Аннушки в «Мастере и Маргарите» является ее прозвище Чума. Символ чумы в романе Булгакова обладает тем же значением «бессмысленной разрушительности» (Лотман 2004: 237), что и в творчестве А.С. Пушкина.

В творчестве Булгакова имена Аннушка и Анна четко разграничиваются. Имя Анна — Анна Владимировна — в романе «Белая гвардия» принадлежит матери Турбиных. На страницах этого романа складывается прекрасный образ «светлой королевы»: «Елена не выдержала и всплакнула, но тихо, тихо, — женщина она была сильная, недаром дочь Анны Владимировны» (II: 26). В романе «Белая гвардия» есть также очаровательная горничная Анюта. В романе «Мастер и Маргарита» противоречие в диалог «имя — персонаж» вносит форма имени Аннушка. Булгакову важна была именно уменьшительно-ласкательная форма имени: вспомним, что в первой и второй тетради черновиков романа 1928—1929 гг. по отношению к данной героине соперничали два имени Аннушка и Пелагеюшка / Палагеюшка, имена разные, но форма одна.

Уменьшительно-ласкательная форма имени здесь наполняется иронией, подчеркивает подленький характер. И на этом основании имя Аннушка становится возможным отнести к именам «маленьких людей» в романе «Мастер и Маргарита». Неглубокость проявляется во всем облике героини: во внешности (Аннушка — «сухонькая женщина»), в поведении, речи и имени, уменьшительно-ласкательная форма которого приобретает отрицательное значение. «Такое значение используется в авторском повествовании при описании внешности, одежды, манер, поступков отрицательных персонажей» (Чижик-Полейко 1963: 123). Слова в контексте образа Аннушки наделены уменьшительно-ласкательным оттенком значения: «сухонькая женщина», «квартирка», «быстрехонько», «дамочка», «чемоданчик», «салфеточка», «сверточек», «камушки», «подковка», «подковочка», (глава 24 «Извлечение мастера»). В истории романа речь Аннушки наполняется словами с уменьшительно-ласкательным значением уже в редакции, начатой в 1932 году, в главе 18 «Подкова», то есть там, где впервые оформляется сцена появления Аннушки: «— Подковочку? Сию минуту. Ваша подковочка? Я ее на лестнице нашла. Смотрю лежит. Гвоздик, видно, выскочил. Я думала не ваша, а она ваша...» (Ф. 562, к. 6, ед. 8, с. 527). Это явление сформировалось в раннем творчестве Булгакова. В рассказе «№ 13. — Дом Эльпит — Рабкоммуна» о нечаянном злодеянии Пыляевой Аннушки, «головушки горькой», в повествовании встречаются следующие слова: «собачонки», «в маленькой печечке», «огненный маленький принц», «паркетные квадратики», «чайничек» (I: 239).

В художественной речи прослеживается закономерность привлечения к раскрытию характера персонажа уменьшительно-ласкательных форм слов: «Если имя существительное употреблено с суффиксом, то прилагательные и другие зависимые от него слова «подражают» ему» (Ефимов 1969: 144). Форма имени Аннушка влечет за собою цепочку слов, образованных с помощью уменьшительно-ласкательных суффиксов. «Маленькая» душа измеряет окружающий мир по своим меркам.

В этом отношении по-волчьи жадная к накопительству Аннушка оказывается сродни гоголевской Коробочке. Слова, подобранные Гоголем для описания данного образа, также отвечают уменьшительно-ласкательному значению имени Коробочка: «деньжонок», «мешочки», «мешочек», «целковики», «полтиннички», «четвертачки» (Н.В. Гоголь. «Мертвые души». Т. I, гл. 3).

Но более родственную картину находим в романе М.Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы». Речь идет об Иудушке-кровопивушке. Аннушке далеко до шекспировских злодеев. Павшая на ее совесть смерть Берлиоза происходит потому, что Аннушка совершенно случайно разлила на том месте масло. Зло совершается героиней как нечто само собой разумеющееся, что является характерным и для Иудушки: «Это было одно из тех родственных злодейств, на которые Иудушка не то чтоб решался по зрелом размышлении, а как-то само собой проделывал, как самую обыкновенную затею» (Салтыков-Щедрин 1986: 234). Как и Аннушка, Иудушка сравнивается со змеей: «Порфирий Владимирыч, в валеных сапогах, словно змей, проскользнул к постели матери; длинная и сухощавая его фигура загадочно колебалась, охваченная сумерками» (Там же: 177). Обе змеиные натуры проявляются в уменьшительно-ласкательных именах.

Слова, передающие действия и речь Иудушки, также обладают уменьшительно-ласкательным значением. Например: «— А ведь вы, маменька, гневаетесь! — наконец произнес он таким умильным голосом, словно собирался у маменьки брюшко пощекотать» (Салтыков-Щедрин 1986: 51); «— Кому нехорошо, а нам горюшка мало. Кому темненько да холодненько, а нам и светлехонько, и теплехонько. Сидим да чаек попиваем. И с сахарцем, и со сливочками, и с лимонцем. А захотим с ромцом, и с ромцом будем пить» (Там же: 138).

Описание зла посредством слов с уменьшительно-ласкательным значением обладает фольклорной и литературной традициями: оно было характерно для русских исторических песен и баллад, а также для памятника древнерусской литературы «Повести о Горе и Злочастии», где Горе так говорит о своем племени: «...все мы гладкие и умилные!» (Гудзий 1973: 393). Слова в повествовании о злоключениях молодца, отправившегося искать удачу рука об руку с Горюшком, обладают уменьшительноласкательным значением: «сторонушка», «ножки», «сапожки», «шубонька», «шапонька», «чаделко», «дорожка», «чарочка зелена вина», «лапотки», «рогоженка», «головушка», «личушко», «глазушки», «бровушки», «сердечушко», «рученька», «подворьице», «поместьице», «винцо», «припевочка», «калачик», «тулупец», «подольчик», «опоясочка», «поклоничики», «кусочек», «времечко», «удаленький добрый молодец», «перевозчички», «камешек» (Там же: 394—396). В народных песнях о Горе (например, «Молодец в кабаке и Горе») последнее именуется Горюшко (Исторические песни 1986: 622). В исторических песнях и балладах разбойники называются «разбойничками», «подорожничками», «полуночничками» (например, «Казань-город», «Песня разинцев», «Жена разбойника»). Имена разбойничков и слова в контексте этих образов также даются в уменьшительно-ласкательной форме. Так, Разин именуется Степанушкой (например, «Разин видит сон», «Разин чувствует недоброе»), Пугачев — Пугачинькой Емельяном Иванычем (например, «Пугачев кручинится»). Та же самая картина наблюдается в ситуации с наименованиями: Лжедмитрий II именуется вор-собачушка, генералы, разоряющие Дон, — генералушки (Исторические песни 1986: 441). В песнях периода Отечественной войны 1812 года враг объединяется под наименованием французик (Там же: 449, 470), вор-французик (Там же: 464), злой французик (Там же: 465). В песне «Злые коренья» красная девица, отравившая молодца, отождествляется со змеей: «Как злодеюшка ты, лютая змея!» (Исторические песни 1986: 227).

Вероятно, родословная наименования Аннушки восходит именно к указанной фольклорной и литературной традициям, где наименования злодеев, а также слова, посредством которых дается характеристика образу, обладают уменьшительно-ласкательным значением. В былинах оценочные суффиксы того рода «служат для создания положительного эмоционального образа эпического героя, и это подчеркивается также оценочно-направляющими эпитетами: Аполонище славное, Иванушка Дубрович, Иванушко могучий и др.» (Тарланов 2002: 107).

«Гений домовых склок» (Яновская 1983: 281) Аннушка через все творчество Булгакова настойчиво проходит исключительно под таким именем. Сравним имена булгаковских героинь Аннушка и Анюта, которые являются уменьшительно-ласкательными формами имени Анна. Некоторые исследователи полагают, что прототипом обеих героинь стала Аннушка Горячева (Золотусский 1991: 159; Лесскис 1999: 41; Устьянцева 2002: 29). Имя Анюта является основной формой наименования героини из романа «Белая гвардия» (47), другие формы имени встречаются значительно реже: Аннушка (2), Анюточка (2), Анна Тимофеевна (1). В этом романе Аннушкой героиню называет автор. Здесь форма имени Аннушка, как и Анюта, говорит о добром отношении автора к героине, подчеркивает ее сказочно-добрую, а не сказочно-злодейскую природу, как в романе «Мастер и Маргарита». О.Ю. Устьянцева как одно из доказательств родственности героинь, обладающих одним прототипом, приводит цитату из «Белой гвардии», где повествуется о том, как из рук Анюты сыплются ножи и блюда (Устьянцева 2002: 29). Приведенная исследователем цитата является вырванной из контекста, а предшествует ей такая история: «С Анютой всегда происходили странные вещи, лишь только поручик Мышлаевский появлялся в турбинской квартире» (II: 71). У девушки, носящей любое имя, все стало бы валиться из рук, окажись с ней рядом такой ухажер, как Мышлаевский. Возможно, что на выбор имени и особенно его формы — Анюта — оказала влияние комическая опера М.И. Попова «Анюта». Возлюбленным простой девушки Анюты здесь является дворянин по имени Виктор, как и Мышлаевский. В.И. Глухов, рассматривая имя Анюта из «Путешествия из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева, отмечает, что оно «было одним из самых распространенных в тогдашней крестьянской среде. Поэтому и в комических операх XVIII в., изображающих жизнь русской деревни, простые девушки зачастую действуют под этим именем («Анюта» М.И. Попова, «Мельник-колдун, обманщик и сват» А.О. Аблесимова, «Несчастие от кареты» Я.Б. Княжнина, «Кофейница» И.А. Крылова)» (Глухов 1999: 6). Возможно, выбрав имя Анюта, Булгаков хотел подчеркнуть очаровательную простоту своей героини.

Таким образом, в творчестве Булгакова большую смысловую нагрузку получает не только имя персонажа, но даже форма имени.

Относительно причины выбора имени Аннушка и фамилии Пыляева возможно следующее предположение. В Петербурге эпохи правления Николая I среди странниц была почитаема юродивая, которую все звали Аннушкой и Анной Ивановной. Фамилия исследователя, в одной их своих книг — «Старый Петербург» — написавшего о жизни юродивой Аннушки, была — Пыляев. В истории юродивой Аннушки есть интересная деталь, позволяющая сопоставить ее с булгаковской героиней: «На улице заводила ссоры, бранилась с извозчиками и нередко била их палкой» (Пыляев 1887: 328—329). В другом источнике содержится следующая информация: «Жизнь богаделенок ей не нравилась. Да и сама она не слишком-то нравилась богаделенкам за сварливость и частые ссоры» (Русские юродивые и блаженные 2003: 203).

Аннушка в романе Булгакова несет зло и как обладательница прозвища Чума становится символом смерти. Представляется возможным провести параллель с «Пиковой дамой» А.С. Пушкина. Не одного ли ряда персонажи графиня Анна Федотовна, доведшая Германа до безумия, и Аннушка Пыляева, ставшая причиной «потери» головы Берлиоза и, отчасти, безумия Ивана Бездомного? Сухонькой женщине Аннушке, конечно, не дотянутся до высот бывшей великосветской львицы Анны Федотовны, но все же обе старые ведьмы (как они названы каждая в своем произведении) стоят на одной шкале, правда, на разных ее концах: таинственная графиня, имя и жизнь которой овеяны демонизмом, и Аннушка, имя которой тоже обросло легендами, но молва сама принизила и умалила его, придав ему уменьшительно-ласкательную форму. Но суть является общей: обе старые ведьмы несут безумие и смерть.

Специфика реализации таких черт, как подлость и коварство, в образе булгаковской героини (внешность, поведение, речь, имя) заставляет вспомнить эпизод из романа Л.Н. Толстого «Война и мир», когда Анна Михайловна Друбецкая является в комнату к умирающему графу Безухову: «Быстрым взглядом оглядев всех бывших в комнате и заметив Графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкой иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица» (Л.Н. Толстой. «Война и мир», т. 1, ч. 1, гл. XIX). Даму из высшего общества и сухонькую женщину с бидоном объединяет имя Анна, да и сущность обеих героинь в основе своей одна и та же. Времена идут, нравы меняются. Чем была бы Анна Михайловна Друбецкая, окажись она на дворе булгаковской эпохи? Имя, скрывающее мелкую натуру, спустя столетия само мельчает.

История Аннушки, связанная с трамвайными рельсами, вызывает ассоциацию и с другим романом Л.Н. Толстого, героиня которого тоже носит имя Анна. Речь идет о романе «Анна Каренина». Анна погибает на рельсах под колесами поезда, Аннушка становится причиной гибели Берлиоза на рельсах под колесами трамвая. Не является ли этот эпизод сниженной, фарсовой версией трагедии Анны Карениной, причем эта сниженность внешне проявляется в умаленном имени булгаковской героини Аннушка?

Возможно, что выбор имени Аннушка для героини, появление которой в романе связано с трамваем, объясняется также тем, что Аннушкой именовался «трамвайный вагончик г. Москвы (по наименованию маршрута буквой А)» (Кондратьева 1983: 23). Упоминание об этом транспорте есть в рассказе Булгакова «Москва краснокаменная» (1922 г.): «Жужжит «Аннушка», звонит, трещит, качается. По Кремлевской набережной летит к храму Христа» (I: 217).

Варенька, Манечка

Упоминание этих имен, не принадлежащих даже эпизодическому персонажу, создает в романе «Мастер и Маргарита» яркий образ «героя того времени».

«— Вы были женаты?

— Ну да, вот же я и щелкаю... На этой... Вареньке... Манечке... нет, Вареньке... еще платье полосатое, музей... Впрочем, я не помню» (III: 144).

Эти уменьшительно-ласкательные имена в данном контексте обозначают безликого человека, затерявшегося в массе, и становятся синонимами. Антонимом данных наименований становится имя Маргарита. Противопоставление данных имен отразилось в истории романа в редакции, начатой Булгаковым в 1932 году, в главе «Губная помада и крем» читаем: «С хохотом и визгом набились две машины, погрузили туда метлы, ухваты, в качестве шофера во вторую машину уселся козлоногий толстяк, который принял Маргариту за Маньку» (Ф. 562, к. 6, ед. 7, с. 478).

Имена Варенька, Манечка как обобщающие наименования толпы обозначились в художественном мире Булгакова в ранний период его творчества. Так, например, в рассказе «Как Бутон женился» (1925 г.) «провизионное начальство» убеждает Бутона-Нецелованного в прелестях и выгодах женитьбы и тут же предлагает ему и кандидатуру, скажем, Вареньку (I: 559). В повести «Дьяволиада» не обошлось без Манечки: «— Штат я разверстал, — быстро, отрывисто и веско заговорил Кальсонер. — Трое там, — он указал на дверь в канцелярию, — и, конечно, Манечка» (II: 292). Данные имена вырастают на страницах творчества Булгакова как реалистическая деталь изображаемой эпохи. Они являются именами, отражающими реальный именник эпохи.

В истории романа «Мастер и Маргарита» имена Варенька, Манечка оформляются очень поздно. Фрагмент, где они фигурируют в рассказе мастера, был записан Е.С. Булгаковой под диктовку Булгакова в 1939—1940 гг. (Ф. 562, к. 10, ед. 1, с. 37).

Денискин

В процессе работы над романом этот персонаж обозначается не сразу. Первоначально на страницах рукописей возникает только фамилия Денискин: она фигурирует в списке «Фамилии для романа», составленном Булгаковым в 1934 году (Ф. 562, к. 7, ед. 1). В следующий раз эта фамилия появляется в списке фамилий двенадцати литераторов, написанном в июле 1936 года (Ф. 562, к. 7, ед. 3, л. 10). В редакции романа 1937 года — «Князь тьмы» — в главе 5 «Дело было в Грибоедове» оформляется уже сам персонаж — литератор Денискин: «— Словом это безобразие! — воскликнул Денискин, человек неопределенного жанра, пишущий и стихи и пьесы и критические статьи и рецензии, — пять минут двенадцатого!» (Ф. 562, к. 7, ед. 5, с. 112).

Возможно, что этот персонаж в истории романа появляется раньше, но под другой фамилией. В главе «Дело было в Грибоедове» 1932 года в сцене танцев литераторов читаем: «плясала боцман Жорж с поэтом Гречкиным Петром» (Ф. 562, к. 6, ед. 5, с. 79). В окончательной редакции «маленький Денискин» отплясывает в паре «с гигантской Штурман Жоржем» (III: 62). Может быть, эпизод танца позволит говорить о родственности Гречкина Петра и Денискина. Фамилия Гречкин, да еще рядом с таким наименованием, как боцман Жорж, рождает впечатление действительно о чем-то маленьком, как зернышко гречихи. Проверим этот эпизод в других редакциях романа. Во втором варианте главы «Дело было в Грибоедове» 1931 года героиня, тогда именовавшаяся Секлетея Глаумитовна Непременова, или Жорж-Матрос, танцует одна (Ф. 562, к. 6, ед. 4, л. 5). В незавершенной редакции романа 1936—1937 гг. Боцман Жорж танцует, «...охваченная за талию каким-то рослым по фамилии Коротяк» (Ф. 562, к. 7, ед. 4, с. 59). Здесь комичность основана на несоответствии высокого роста персонажа его «короткой» фамилии Коротяк, тогда как в окончательной редакции романа в сцене танца Штурман Жоржа и Денискина комично столкновение «гигантского» и «маленького» персонажей. Но в этой редакции (1936—1937 гг.) появляется «маленький подвижный скетчист Ахилл» (Там же: с. 57). Наименование Ахилл здесь не соответствует маленькой комплекции персонажа, быть может, в дальнейшем получившей более подходящую фамилию Денискин.

Фамилия Денискин образована от уменьшительно-ласкательного имени Дениска. Эта форма соответствует внешности персонажа. «В сочетании слов «маленький Денискин» комический эффект создается путем соединения определения «маленький» с фамилией, содержащей уменьшительный суффикс -к- (Дениска — маленький Денис). Для М.А. Булгакова характерно подобного рода возведение в квадрат какого-либо качества (Ср. Митя Малокрошечный в «Театральном романе»)» (Устьянцева 2002: 120). «Маленькому» имени и «маленькой» внешности соответствуют завистливость и мелочность персонажа: «— Лаврович один в шести, — вскричал Денискин, — и столовая дубом обшита!» (III. 61). С этой фразой литератор Денискин входит на страницы романа.

Возможно, что у литератора Денискина есть литературный прототип — герой романа Л.Н. Толстого «Война и мир» Денисов Василий Дмитриевич. Имя Василий появляется на страницах романа Толстого в уменьшительной форме Васька. Но в это имя вкладывается всеобщее уважение и восхищение: «Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне» (Л.Н. Толстой. «Война и мир», т. 1, ч. 2, IV). Герой Толстого маленького роста: «Денисов был маленький человечек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмаченными усами и волосами» (Там же). Но сколько доблести, чести и отваги в этом образе, прототипом которого стал Денис Васильевич Давыдов, о чем ясно говорит и само наименование персонажа Толстого (Альтман 1980: 202). Через «мохнатую черноусую фигурку Денисова» (Л.Н. Толстой. «Война и мир», т. 2, ч. 2, I) прототипом литератора Денискина становится певец Отечественной войны двенадцатого года. Но обитатель Массолита, вступающий в словесный бой со своими коллегами, никак не соответствует столь высоким образцам, своим прототипам, литературному и, через него, реальному. И это зеркально преломленное несоответствие заложено в уменьшительной форме фамилии Денискин, говорящей о мелочной и неглубокой натуре своего носителя, далекой от понимания чести и отваги маленького Денисова. Е.А. Яблоков отмечает внимание Булгакова к образу Денисова в период работы над романом «Белая гвардия»: Денисову принадлежат выражения «крыса» и «чертова кукла», которые, по мнению исследователя, нашли свое отражение в образе Тальберга (Яблоков 1997в: 39). Вероятно, внимание к персонажу Толстого сохранилось у Булгакова и в период создания романа «Мастер и Маргарита» и выразилось в фамилии одного из двенадцати литераторов.

Возможно, что на выбор «маленькой» фамилии для литератора повлияла фамилия одного из критиков Булгакова. В «Альбоме вырезок газетных и журнальных отзывов о творчестве М.А. Булгакова, собранных им самим» (Ф. 562, к. 27, ед. 2) есть статья «Москва в 1928-м году», опубликованная в «Жизни Искусства» 5 мая 1925 года и принадлежащая перу А. Меньшого, который называет Булгакова «полу-фельетонистом полу-художником» и приходит к выводу: «Нет, у нас нет литературы».

Канавкин

Данный персонаж, как и более полный вариант главы, носившей тогда название «Что снилось Босому», появляется в период написания дополнений и новых вариантов глав в 1934—1935 гг. Уже тогда определился «маленький» облик персонажа, но наименование его было иным — Курицын Владимир (Ф. 562, к. 7, ед. 2, л. 77).

В редакции романа 1937—1938 гг. — «Мастер и Маргарита» — в главе 15 «Сон Никанора Ивановича» персонаж получает наименование Канавкин Николай. Но первоначально на всем протяжении эпизода, где фигурирует этот персонаж, его наименованием были имя и фамилия Загривов Николай. Фамилия Загривов вычеркнута по всей главе и исправлена на Канавкин (Ф. 562, к. 7, ед. 9, с. 448). Это правка более позднего времени, так как в списке «Фамилии, Имена, Названия», составленном в тетради с материалами к роману периода 1938—1939 гг., персонаж значится под фамилией Загривов: «Загривов Николай (во сне Босого)» (Ф. 562, к. 8, ед. 1, с. 9). В машинописи романа «Мастер и Маргарита» 1938 года в главе 15 «Сон Никанора Ивановича» наименование персонажа Канавкин Николай сохраняется (Ф. 562, к. 8, ед. 2, л. 213).

Маленький рост Канавкина подчеркивается с первых же строк его появления, как в черновиках романа, так и в окончательной его редакции. Канавкин говорит застенчиво, тихо. Его поведение напоминает действия провинившегося ребенка: «Канавкин и сам понял, что нагрубил и проштрафился, и повесил свою хохлатую голову» (III: 172); «Канавкин уж не знал, куда и деваться, и только колупал пальцем борт своего пиджачка» (III: 173). Так, потупив виновато глаза, маленький Канавкин застенчиво и тихо сдает валюту, а заодно и свою тетку. И подленькая его натура обладает соответствующей ей «маленькой» фамилией Канавкин.

В основе фамилии Канавкин лежит слово «канавка», которое является уменьшительной формой слова «канава». В словаре В.И. Даля «Канава ж. канавка, -овочка, умал. <...> долгая и узкая яма, неглубокий и неширокий ров; иногда канал, рытый водяной путь» (Даль, т. 2, 2003: 83). Канава неглубока, а канавка еще мельче. В словаре В.И. Даля: «Канавистый или канавчатый, обильный канавами; бороздчатый. Канавить поля, дорогу, обрывать ее канавами. Канаветь, искрещаться канавами, водороинами или овражками» (Даль, т. 2, 2003: 83). Канавы и канавки искрещивают поля и дороги. Канавкины — непременный атрибут любого общества, опирающегося на толпу. Канавкины как маленькие кресты падают на плечи человека, пытающегося не захлебнуться в затхлой воде, скопившейся в канавах и канавках общества. Благодаря родственности слов «канава» и «канал» (Там же: 83—84) фамилия Канавкин создает картину, представляющую некие пути сообщения, связывающие части огромного организма, называемого обществом, каналы, по которым стекается информация, живительный сок этой машины, стремящейся уничтожить человека или добиться его подчинения себе. Кроме того, возникает ассоциация по созвучию с бранным французским словом «каналья» — «бездельник, негодяй, мерзавец, продувной мошенник» (Там же: 84), подходящим для характеристики застенчивого валютчика из сна Босого.

Слово «канава» стоит в одном тематическом ряду со словом «яма». На основе этой связи фамилия Канавкин рождает ассоциацию с пословицами и поговорками: «Рыть кому яму, искать гибели его. Кто другому яму роет, сам в нее ввалится. Не рой под людьми, сам ввалишься. Не рой другу ямы, сам попадешь! Злой с лукавым водились, да оба в яму ввалились» (Даль, т. 4 2003: 677).

Тимофей Кондратьевич Квасцов

В фамилии Квасцов различимы слова «квас», «квасок», обозначающие не только «кислоту, кисловатость» и «напиток», но и обладают значением «закоренелая нравственная порча, дурное учение» (Даль, т. 2, 2003: 102—103). Квасцов — явление застоявшееся и устойчивое, достойный представитель закисшей массы обывателей. Слово «квашня» означает также «плакса» (Там же: 103). Коровьев, когда звонит в милицию с доносом на Босого, выдавая себя за Квасцова, говорит голосом последнего: «И сейчас же проклятый переводчик оказался в передней, навертел там номер и начал почему-то очень плаксиво говорить в трубку» (III: 103).

В старину имя Тимофей обладало значением «палач»: «Заплечные мастера, поступившие в это звание из непомнящих родства, выбирали себе фамилию Бархатовых в честь известного в XVIII в. (40-х гг.) в Москве палача Бархатова Тимофея» (Кондратьева 1983: 96). Тимофей Квасцов — палач нового времени, эпохи доносов, решающих человеческую судьбу, палач, смертоносная секира которого умалена до размеров замочной скважины, тайком услышанного разговора и звонка куда следует.

Под стать имени Тимофей звучит и отчество Кондратьевич, если вспомнить про «кондрашку» — «кровавый или нервный удар, паралич, пострел. Его кондрашка хватил» (Даль, т. 2, 2003: 150).

В истории романа «Мастер и Маргарита» в главе 7 «Волшебные деньги» редакции, начатой в 1932 году, злополучный звонок совершает также Коровьев, но говорит он голосом коллеги Босого — секретаря Бордасова Петра (Ф. 562, к. 6, ед. 5, с. 140).

В редакции романа 1937 года — «Князь тьмы» — в главе 9 «Негодяй Коровьев» доносчик, голосом которого говорит Коровьев, имени своего не называет (Ф. 562, к. 7, ед. 6, с. 211—212).

В редакции романа 1937—1938 гг. — «Мастер и Маргарита» — в главе 9 «Коровьевские штуки» оформляется имя и отчество персонажа Тимофей Кондратьевич, фамилия же его здесь — Перелыгин: «— ...Говорит жилец означенного дома в квартире № 11, Тимофей Кондратьевич Перелыгин» (Ф. 562, к. 7, ед. 8, с. 243—244).

В машинописном экземпляре 1938 года, который Булгаков правит в 1939—1940 гг., в главе 9 «Коровьевские штуки» фамилия Перелыгин зачеркивается и исправляется на Квасцов (Ф. 562, к. 10, ед. 2, л. 124). Здесь же в главе 5 «У Грибоедова» «дачный литературный поселок», предмет мечтаний литераторов, из Дудкино сначала переименовывается в Передракино, а затем в Перелыгино (Там же: л. 70).