По мере того как вокруг Московского Кремля разрастались пригороды, приходилось возводить новые укрепления — сначала защитили Китай-город, потом возникшее за его пределами поселение тоже обнесли каменной стеной. Эта часть Москвы получила название Белый город, то ли потому, что стену белили известью, то ли потому, что проживали здесь в основном люди, состоявшие на постоянной царской службе и обладавшие привилегиями: занятая их дворами земля называлась «белой», то есть освобождённой от земельных налогов, которыми облагались «чёрные» земли ремесленников и прочего простого народа.
Речка Сивка неподалёку отсюда впадала в Черторый, протекавший от Козьего болота к Москве-реке, и вместе они по весне устраивали под стенами Белого города небольшие наводнения, и потому здешние места в древности именовались Чертольем.
Чертольскими назывались и стоявшие здесь городские ворота, и улица, пока в 1658 году царь Алексей Михайлович не повелел переименовать их. Согласитесь, как-то не по-божески это — на поклонение иконе Пречистой Божией Матери в Новодевичий монастырь ездить по улице Чертольской. Вот так и появилась Пречистенка.
В XX веке улицу снова переименовали, и опять по идеологическим соображениям. Не верившие ни в Бога, ни в чёрта большевики назвали её Кропоткинской в честь знаменитого теоретика анархизма. Случилось это в 1921 году, когда Пётр Алексеевич скончался.
Вернувшийся в Россию в июне 1917 года семидесятичетырехлетний князь получил от Керенского предложение занять пост в кабинете министров, но отказался, заявив, что считает «ремесло чистильщика сапог более честным и полезным». Естественно, не одобрил он ни большевистского переворота, ни диктатуры пролетариата. Впрочем, деятельность своих последователей-анархистов князь тоже не одобрил, назвав их «грубыми развязными молодыми людьми, принявшими за основу принцип вседозволенности». Тем не менее революционеры независимо от степени своей левизны князя глубоко уважали, и потому в день его похорон Дзержинский лично распорядился всех анархистов, уже сидевших в тюрьмах, временно выпустить под честное слово — и к вечеру они в свои камеры возвратились все до единого. (Впрочем, такова официальная версия. По неофициальной — никого чекисты отпускать не собирались, и, лишь когда родные и близкие покойного пообещали сбросить с катафалка все траурные венки от разного рода большевистских организаций, Железному Феликсу пришлось смягчиться.)
Неудивительно, что на вопрос: «Кому установлен памятник напротив станции метро "Кропоткинская"?» — почти любой житель Москвы ответит: «Естественно, Кропоткину». Но нередко случается так, что кажущееся очевидным оказывается неправильным.
Площадь Пречистенские Ворота. Фото из фонда ЦИГИ, 1925—1931 гг.
Памятник Кропоткину действительно есть, но не в Москве, а в Дмитрове. Там перед домом, где прошли последние годы жизни мятежного князя, на бронзовой лавке сидит дед с окладистой бородой, под которой угадывается спокойная улыбка. Бронзовые лопухи тускло мерцают под обутыми в обрезанные валенки ногами старика, а рядом с его рукой, свернувшись калачиком, дремлет котёнок. Впрочем, котёнка скульптору Рукавишникову пришлось убрать: заказчик такого вынести не смог. Нашим современникам более привычны памятники вроде этого, воздвигнутого в честь совсем другого деятеля революционного движения.
Почему Фридрих Энгельс встал именно здесь и почему он без Карла Маркса, осталось загадкой, и потому в былые времена, говорят, кто-то периодически восстанавливал справедливость, маркером подписывая на постаменте: «Кропоткин».
Это ещё не самое забавное. Рассказывают, что при установке монумента внезапно сломался подъёмный кран, — как раз в момент подъёма статуи. Пытались починить, но уже стемнело, и в соответствии с требованиями техники безопасности работы пришлось прекратить. Чтобы Фридрих на тросе не выглядел висельником, решили упрятать его под белое покрывало, приготовленное для торжественного открытия. Так до рассвета и парил над грешной землёй основоположник, словно призрак коммунизма.
До 1972 года на месте этого сквера стоял доходный дом, в котором в 1880-х годах снимал квартиру Василий Суриков, приглашённый расписывать храм Христа Спасителя. Это было первое жильё художника в Москве.
Перед визитом в Москву Ричарда Никсона на запланированном пути его кортежа решено было разобрать довольно много старых (и доведённых до ветхости) домов. На месте некоторых из них построили что-то другое, в иных случаях остались пустоши вроде пресловутой «лужайки Никсона» между Боровицкой башней Кремля и домом Пашкова.
Площадь Пречистенские Ворота и памятник Фридриху Энгельсу, 1976 г. Скульптор Иосиф Козловский, архитекторы А. Заварзин, А. Усачев. Фото 2014 г.
Здесь, у Пречистенских Ворот, чуть было не разрушили две постройки XVII века — палаты, стоящие у Энгельса за спиной. Не исключено, что спасением для них стала не безусловная историческая ценность, а почти метровая толщина стен: разбирать их оказалось бы очень хлопотно. Всё-таки в 1970-х годах советская власть буйствовала уже не так, как в 1930-х, взрывчатку стали экономить.
Конечно, печально, что много красоты было уничтожено, но едва ли не более печально другое: построенное взамен разрушенного зачастую оказывалось ужасающе бездарным, как, например, вот это жилое здание на углу Остоженки и Соймоновского проезда. Возможно, конструктивизм как архитектурное направление обладает какой-то своей особой красотой, но она так неочевидна в сравнении с постройками более ранними, вот хотя бы с доходным домом, сохранившимся по соседству. Левую часть его построил в 1904 году Эрнест Нирензее, правую в 1909-м — Валентин Дубовской. Помните дом с рыцарями на старом Арбате? Тот же архитектор для тех же заказчиков. Кстати, о заказчиках существует одна легенда, породила которую вот эта угловая башенка, силуэтом напоминающая перевёрнутую рюмку.
Жил-был купец Яков Филатов, и всё у него было хорошо, но вот только однажды запил он, и так сильно запил, что от сорвавшихся сделок понёс серьёзные убытки, да и репутацию в деловых кругах подмочил изрядно. Когда рассудок вернулся, купец чуть руки на себя не наложил, да детишек своих пожалел.
Ну, завязал купец накрепко, финансы кое-как поправил, а вот с репутацией как быть? Говорят ведь на Руси: добрая слава лежит, а худая бежит. Не в газету же объявление давать... Но однажды увидал Яков, как его малыши играют за столом: один другому пытается квасу налить, причём в рюмку, а тот не хочет и рюмку эту переворачивает вверх дном. Тут купца и осенило!.. Ему ведь как раз дом достраивали, и в очень хорошем месте, рядом с главным храмом столицы, у всей Москвы на виду. Вот и попросил купец архитектора, чтобы купол на башенке был как та перевёрнутая рюмка. Пускай все знают: «Филатов больше ни-ни, купеческое слово твёрдое!..»
Рассказ о храме мы отложим до окончания нашей прогулки, тем более что речь пойдёт в основном не о новом храме, а о том, прежнем, от которого не осталось практически ничего, за исключением разве что дома № 7 по Соймоновскому проезду, построенного в 1902 году как дом причта. (Нет, это не опечатка, притчи тут ни при чём, а причт — это священник, дьякон, псаломщик и все прочие, кто служит при церкви и кому полагается жить при ней же, поскольку службы в соответствии с каноном начинаются очень рано и заканчиваются поздно.)
«Дом под рюмкой». Фото 2011 г.
А сейчас давайте пройдёмся в сторону Пречистенской набережной — туда, где стоит один из самых необычных и самых красивых домов в Москве... Хотя вряд ли вы сильно удивитесь, если я скажу, что и его красота поначалу не понята была москвичами, окрестившими его «домом с крокодилами в слюнявчиках». Но пока этот сюрреалистический образ не завладел вашим сознанием, предлагаю взглянуть направо. Дом № 5, в наши дни перестроенный до неузнаваемости, всё же интересен тем, что в 1930-х годах жили в нём два очень разных писателя.
Один сочинил роман «Цемент», высоко оценённый Горьким: «Уверенно думаю, что служебное, социальное значение этой книги будет очень значительно. Она должна многих воспитать». Судя по тому, что мы не помним ни Фёдора Гладкова, ни его книг, Буревестник ошибся.
Другим писателем был Илья Ильф, чьи книги читают до сих пор и читать, наверное, будут ещё долго, несмотря на то что ушли в небытие многие реалии Советской страны, сатирически изображённые в романах Ильфа и Петрова, и уж тем более невзирая на критику со стороны секретариата Союза писателей во главе с Фадеевым: «Авторы позволяют себе вкладывать в уста всяких проходимцев и обывателей пошлые замечания в духе издёвки и зубоскальства по отношению к историческому материализму, к учителям марксизма, известным советским деятелям, советским учреждениям».
Евгений Петров тоже проживал в этих краях, хотя и не так уж и близко — на другом конце Остоженки, почти на Садовом кольце. Там в очень старом и не сохранившемся до наших дней доме он занимал одну из комнат коммунальной квартиры в компании с такими персонажами, что хоть бери да описывай с натуры: «Бывший горский князь, а ныне трудящийся Востока гражданин Гигиенишвили, и Дуня, арендовавшая койку в комнате тети Паши, и сама тетя Паша — торговка и горькая пьяница, и Александр Дмитриевич Суховейко — в прошлом камергер двора его императорского величества, которого в квартире звали просто Митричем, и прочая квартирная сошка, во главе с ответственной съемщицей Люцией Францевной Пферд».
Надо полагать, жизнь в этом паноптикуме протекала нескучно, хотя к творчеству тамошняя обстановка как-то не располагала, поэтому «Золотого телёнка» соавторы сочиняли в основном на квартире у Ильфа — до тех пор, пока оба не вступили в писательский кооператив, чтобы получить новое жильё в одном подъезде, в Нащокинском переулке.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |