«Будем печатать»

Тетрадь, исковерканная огнем, лежала перед нею, а рядом возвышалась стопка нетронутых тетрадей.

Михаил Булгаков

Тридцатипятилетний литературовед Абрам Зиновьевич Вулис приехал в Москву из Ташкента, чтобы поработать в читальных залах библиотек. Его первая монография была посвящена романам Ильфа и Петрова, поэтому он хорошо знал тот период жизни авторов, когда два весёлых одессита в опустевшей редакции московской газеты «Гудок» по ночам писали «Двенадцать стульев». В подшивках «Гудка», кроме фельетонов Ильфа и Петрова, Вулису встречались публикации других юмористов, в том числе и Булгакова, — так что Абрам Зиновьевич имел представление об этом авторе и его чувстве юмора.

И вот Вулису случайно попадается на глаза книга Булгакова о Мольере, вышедшая в серии «Жизнь замечательных людей», и там не то в предисловии, не то в послесловии Вениамина Каверина — фраза о написанном Булгаковым сатирическом романе. Можно себе представить, какие чувства испытал литературовед! Узнать о существовании неизданного сатирического романа именно в то время, когда ты начал работу над диссертацией по теме «Советский сатирический роман: Эволюция жанра в 1920—30-е годы». Это ведь всё равно что дайверу рассказать о затонувшем где-то поблизости корабле с сокровищами.

Вулис связался с Кавериным и из разговора с ним понял, что роман, может, и не совсем сатирический, но потрясающий. А самое главное, что вдова писателя жива, а значит, есть надежда, что рукопись сохранилась!.. Получив номер телефона, Вулис попытался договориться с Еленой Сергеевной о встрече, но не тут-то было: «Вы член Союза писателей?» — «Да, уже два года». — «Ничего у меня для вас нет». — «Как?.. Романа не существует?» — «Роман есть, но он не сатирический, а философский».

А.З. Вулис. Фото из собрания Ю.М. Кривоносова, 1970-е гг.

Первая реакция вдовы была вполне естественной: звонит какой-то совпис... быть может, новый критик Латунский... К счастью для русской литературы, и Елена Сергеевна не глуха была к голосу разума, и Абраму Зиновьевичу хватило как настойчивости, так и деликатности. Позвонив через несколько дней, он всё же сумел договориться о встрече.

Вдова старалась понять, что он за человек, какими глазами он видит мир. Такой уж предмет литература: всегда имеет значение не только то, что и как написано, но и кем и как прочитано. Времена наступили такие, что уже многих напечатали из тех, кто казался забытым навечно, вот и булгаковская «Жизнь господина де Мольера» увидела свет, теперь главное — не напортить.

«Записки покойника» Вулис читал сидя на кухне (Елена Сергеевна никому не позволяла выносить за порог ни единого листка). В перерывах пили чай с печеньем и разговаривали. Наконец настал день, когда Абрам Зиновьевич услышал: «Приходите завтра читать роман».

В ту ночь Вулис, должно быть, не смог и глаз сомкнуть. По уже прочитанным булгаковским текстам он осознавал масштаб таланта того автора, чьё лучшее произведение он завтра откроет для себя — и постарается открыть для других. Сшитые в два пожелтевших томика машинописные листы не обманули его ожиданий — роман завораживал. Страницы летели одна за другой, пока Абрам Зиновьевич не дошёл до последнего абзаца: «Наутро он просыпается молчаливым, но совершенно спокойным и здоровым. Его исколотая память затихает, и до следующего полнолуния профессора не потревожит никто. Ни безносый убийца Гестаса, ни жестокий пятый прокуратор Иудеи всадник Понтийский Пилат».

К.М. Симонов. Фото Ю.М. Кривоносова, 1970-е гг.

Только теперь Вулис заметил, что за окном поздний вечер. Как в полусне, он попрощался с Еленой Сергеевной, вышел на улицу и, не замечая моросящего дождя, зашагал в сторону Александровского сада, что-то бормоча себе под нос и временами жестикулируя. На Моховой он столкнулся с кем-то из московских друзей и даже не узнал его, но сам был узнан, растрясён и расспрошен, и наконец очнулся. Страшно обрадованный возможностью поделиться с кем-то переживаниями, Вулис начал рассказ о своём открытии, потом перешёл к сюжету романа... Надо полагать, что роман в его изложении не потерял своей прелести, потому что на следующий день друг пришёл на работу всё ещё под впечатлением, — первое, что он сказал коллегам, было: «Какой мне вчера роман пересказали!..»

А Вулис на другой день уже договаривался с Еленой Сергеевной о том, чтобы сделать выписки из текста. Цитировать неопубликованные произведения вообще-то не принято, но и она, и он понимали: личность Булгакова и его наследие покрыты таким слоем забвения, сквозь который пробиться не проще, чем ледоколу провести караван судов по замёрзшему морю.

Вышедшая в 1965 году в Ташкенте монография Вулиса таким ледоколом стать не могла, однако же и по московским редакциям гуляли её экземпляры с закладками в разделе «Поединок света с мраком», и через некоторое время среди московских читателей начали ходить слухи о неопубликованном, но гениальном романе.

Е.Е. Поповкин. Фото из архива журнала «Москва», 1960-е гг.

Тем временем у Абрама Зиновьевича родилась идея (не гениальная, но перспективная): в качестве приложения к любому из «толстых» журналов выпустить серию «Библиотека сатирического романа», а в ней — роман Булгакова... Оставалось лишь найти журнал и главреда, способных потянуть подобный проект. Знакомых таких Вулис не имел, за исключением Константина Симонова, который, правда, на тот момент главным редактором «Нового мира» уже не являлся, но всё же обладал огромным авторитетом.

В отличие от многих секретарей Союза писателей тех времён, Симонов был на редкость приличным человеком. Осыпанный государственными наградами и премиями, он не то чтобы ощущал себя перехваленным, но испытывал потребность своими административными возможностями помочь тем писателям, кто был в гораздо меньшей степени обласкан властью. Повозившись немного с идеей издания серии, Константин Михайлович понял, что, даже если включить в проект кого-то из здравствующих и награждённых госпремиями сатириков, номер всё равно не пройдёт, несмотря на всю их личную заинтересованность.

Фронтовой опыт подсказал Симонову, что надо заходить с фланга, и он попробовал поговорить с некоторыми из главных редакторов в надежде напечатать хотя бы журнальный вариант. Отважных не находилось — роман хотя и не воспринимался как антисоветский, но стоял абсолютно вне системы координат, принятых в соцреализме. Искать на свою голову приключений никто не хотел. Впрочем, один всё-таки нашёлся, но он тоже существовал в собственной системе координат.

Главный редактор журнала «Москва» Евгений Поповкин был очень серьёзно болен и знал, что ему остаётся всего несколько месяцев. Поэтому он пользовался роскошью не бояться за своё кресло и не заботиться о будущем. Хотя очень может быть, что как раз о будущем он и подумал, когда выслушал все опасливые выступления членов редколлегии и подвёл итог своим веским «Будем печатать». Скорее всего, Евгений Ефимович понимал, что Поповкина как автора романов «Таврида» и «Семья Рубанюк» вряд ли будут помнить долго, а вот редактор Поповкин наверняка останется в истории, если выпустит в свет один из лучших романов XX века.

Е.С. Булгакова. Фотография из фондов музея «Булгаковский дом», 1950-е гг.

Первая часть должна была выйти в ноябре, вторая — в январском номере следующего, 1967 года. Почему не в декабрьском, теперь уже и не понять. Существует версия, что редколлегия рассчитывала таким образом повысить тираж журнала, но это вряд ли. В советское время подписаться на журнал можно было в сентябре на год или весной — на второе полугодие, причём далеко не все журналы имелись в свободной подписке; однако в любом случае вопрос увеличения тиража редакцию всерьёз волновать не мог, поскольку ни на зарплаты, ни на гонорары данный факт не влиял абсолютно никак.

Возможно, редакция оставляла себе возможность для маневра на случай негативной реакции партийного руководства, а может, Елена Сергеевна просто не успевала выправить и подписать гранки. Она лежала в постели с высокой температурой, все близкие, как назло, разъехались, и единственным, кто мог присматривать за ней, был внук Серёжа. Он и открыл дверь курьеру, доставившему из редакции рыхлую пачку листов, источавших ни на что не похожий запах типографской краски.

Сергей читал вслух, Елена Сергеевна с рукописью не сверялась — она помнила текст романа наизусть. Иногда она ахала испуганно и спрашивала, не пропустил ли он страницу; потом огорчалась, поняв, что очередной фрагмент вырезан для сокращения объёма. Если Серёжа перевирал какое-нибудь из арамейских имён, бабушка просила внука поднести лист к её глазам, чтобы убедиться — это мальчик так прочёл, а не в редакции исковеркали.

Голубовато-серые номера журнала разлетелись из киосков за считаные дни; выход январского номера читатели просто караулили. Библиотекари не стеснялись позвонить читателю, задержавшемуся с возвратом номера, и сообщить ему, сколько человек уже записалось в очередь; объяснения провинившегося, что он перепечатывает роман на машинке, смягчающим обстоятельством не считались.

Эпилог

Евгений Поповкин умер через год после выхода номера с окончанием романа. Он похоронен там же, где Михаил Афанасьевич и Елена Сергеевна Булгаковы, — на Новодевичьем.

По чину полагалось и Симонову упокоиться в этом престижном некрополе, но Константин Михайлович завещал развеять свой прах на Могилёвщине — над Буйничским полем, где в августе 1941 года ему посчастливилось уцелеть.

Абрам Вулис, живя в Ташкенте, занимался литературоведением, а в 1970-х годах написал две приключенческие повести. Умер он в 1993 году в Красногорске, наверняка понимая, что звёздный час в его судьбе стал следствием не столько собственных литературных трудов, сколько случайного открытия. Случайного, но от этого не менее прекрасного.