Строитель рыцарских замков

В погоне за стихом, за ускользнувшим словом,
Я к замкам уходить люблю средневековым:
Мне сердце радует их сумрачная тишь,
Мне любы острый взлёт их чёрно-сизых крыш,
Угрюмые зубцы на башнях и воротах,
Квадраты стёклышек в свинцовых переплётах,
Проёмы ниш, куда безвестная рука
Святых и воинов врубила на века...

Теофиль Готье. Перевод Михаила Донского

Это ещё большой вопрос, что лучше: получив полное образование и все полагающиеся дипломы, посвятить жизнь избранной профессии, но при этом знать, что звёзд с неба ты не хватаешь, или жить с репутацией самородка-недоучки, но при этом успешно заниматься именно тем, что любишь больше всего на свете?..

Как бы то ни было, Петру Бойцову выпало второе. С детства любивший рисовать и мысливший не абстрактными, а предметными категориями, он нашёл себя сначала в дизайне мебели и оформительском искусстве, а затем и в архитектуре. При этом осталось неизвестным, где именно он учился искусству рисования (но что учился — несомненно); в члены Московского архитектурного общества Бойцов был принят уже на склоне лет, а звания академика архитектуры он так и не был удостоен. И это поистине странно — ведь некоторые из его построек украшают столицу и в наши дни, а одну из подмосковных усадеб использовали в качестве резиденции первые лица государства.

Вполне возможно, что слово «Барвиха» так и осталось бы названием одной из множества безвестных деревушек, если бы не этот маленький замок, построенный там Бойцовым в 1885—1887 годах для дочери генерала А.Б. Казакова.

Дом Н.А. Веригиной в селе Подушкино. Фото из Ежегодника Московского архитектурного общества, 1910—1911 гг.

В детстве Надя зачитывалась рыцарскими романами, и папа распорядился построить здесь для неё рыцарский замок — маленький и деревянный, но если смотреть издали, то совсем как настоящий, а если взобраться на башню, то парк и весь окружающий мир казались девочке настолько сказочными, что появление на дорожке кого-нибудь на белом коне ничуть не удивляло, скорее могло показаться странным, что это всё ещё не принц.

Девочка превратилась в барышню на выданье, но менее романтичной не стала, и поэтому построенный для неё каменный дом на берегу пруда своим обликом напоминал старинные замки, стоявшие по берегам Луары. Однако принцев в округе не было, они и в столице-то встречались нечасто... и в один прекрасный день Надежда Александровна, к радости папеньки, приняла предложение руки и сердца, сделанное Евгением Веригиным, их соседом, состоятельным человеком, а главное — блестящим офицером.

В семье всё ладилось, и карьера мужа шла в гору, на углу Поварской и Садового кольца Бойцов построил для Веригиных большой доходный дом... Но внезапно всё оборвалось: Генерального штаба полковник Веригин, возвращаясь на пароходе из зарубежной командировки, уронил за борт портфель с документами и бросился в ледяную воду, чтобы не дать им утонуть. Документы полковник спас, но простудился так сильно, что слёг в горячке и вскоре умер.

Интерьеры дома Н.А. Веригиной: приёмная, гостиная, кабинет. Фотографии из «Художественного сборника работ русских архитекторов и инженеров». М., 1892—1893

Вторым мужем Надежды Александровны стал Богдан Мейендорф — отставной офицер, человек небогатый, но с баронским титулом, принадлежавшим ему как представителю остзейского рода Икскуль. Баронесса — хотя и не принцесса, но звучит тоже неплохо. Супруги жили в своём замке летом, а холодные месяцы проводили либо в столицах, либо в Европе. Там их и застала Первая мировая война, затруднившая возвращение, которое после революции сделалось и вовсе невозможным.

Неизвестно, любил ли посидеть в гостиной у отделанного ониксом камина товарищ Ленин, но что вождь неоднократно отдыхал в бывшем имении баронессы Мейендорф — это факт. Потом в замке был организован интернат для детей погибших красноармейцев, а в 1935 году поблизости построили санаторий Совета министров СССР, в котором наряду с боссами советской номенклатуры отдыхали Булгаков и Пришвин, Шостакович и Курчатов, Луис Корвалан и Юрий Гагарин. В те годы замок использовался для размещения младшего медицинского персонала и естественным образом постепенно пришёл в упадок. Оникс из камина выкрошился как бы сам собою, лестницы и декоративные панели стен утратили прежний лоск.

Но не суждено было этому замку обратиться в руины, ибо он пришёлся по вкусу сильным мира сего. Недаром здесь бывали и цари, и генеральные секретари, — в наши дни полюбился он президентам. Здание не просто привели в порядок, а превратили в резиденцию экстра-класса.

Усадьба Барвиха, ныне именуемая «замок Мейендорф». Фотографии Дарины Фёдоровой-Землянской, 1999 и 2007 гг.

Все полагающиеся по статусу инженерные коммуникации, охранные системы и прочее упрятали в стены; дубовые лестницы и панели заменили новыми, переделали даже подвальный этаж для размещения того, что полагается президенту и без чего баронесса успешно обходилась. Каких денег всё это стоило, точно неизвестно, — говорят, миллионов двести, и отнюдь не рублей. Впрочем, официальные лица вполне официально заявили, что деньги эти не из бюджета, а от инвесторов. Будем считать, что так оно и есть, хотя и не очень понятно, каким образом инвестиции подобного объёма могли бы окупиться, даже если сдавать его в аренду по полтора миллиона за выходные.

Главное, что замку баронессы Мейендорф дьявольски повезло — ведь, как известно, «принцев мало и на всех их не хватает», что лишний раз подтверждает судьба другого творения Петра Бойцова — усадьбы Муромцево.

Заказчик, Владимир Семёнович Храповицкий, служил в лейб-гвардии гусарском полку. Оттого ли, что этим полком командовал некогда его отец, а может, и потому, что собственная голова Владимира годилась не только для ношения кивера, но служба молодого гусара катилась как по маслу. Поступил он в полк рядовым в феврале 1880 года, через полгода произведён в чин эстандарт-юнкера, ещё через полгода он уже корнет, и это притом, что никаких походов и сражений в послужном списке гусара не значится...

Дом в имении В.С. Храповицкого, Владимирская губерния. Открытка из коллекции Алексея Рябова, 1900-е гг.

Даже кончина отца не усложнила его судьбу — просто направила жизнь по другому руслу. Получив отпуск для улаживания наследственных дел, через четыре месяца Владимир благополучно возвращается в полк, но лишь затем, чтобы подать прошение об отставке.

И вот двадцатишестилетний отставной полковник, рассорившийся с роднёй (мать и сёстры полагали, что он оттёр их от наследства), принялся превращать дворянское имение в очень прибыльное хозяйство и проявил в этом деле такой ум и энергию, что чеховский Лопахин мог бы позавидовать. С помощью специалистов из Германии Храповицкий наладил систему лесозаготовки и восстановления лесных угодий, включавшую в себя не только железнодорожную ветку и лесопилки, но и питомник для выращивания саженцев.

Не дожидаясь, когда пойдёт основной поток прибыли, Храповицкий приступил к постройке нового дома, а точнее — замка. Потом ходили легенды, что во время путешествия по Европе кто-то якобы рассердил графа недостаточным гостеприимством, и в отместку его сиятельство велели построить в имении конюшню, в точности похожую на дом того человека; или ещё рассказывали, будто граф с каким-то французом пари заключил, что сумеет создать в России замок не хуже французских.

Дом князя А.Г. Щербатова в Васильевском. Фотография Алексея Дементьева, 2009 г.

Так или иначе, проектировать усадьбу был приглашён Петр Бойцов, только что построивший усадебный дом для князя Александра Щербатова недалеко от Кубинки, в Васильевском. С князем и его супругой Ольгой, урождённой графиней Строгановой, Храповицкого связывали хорошие отношения и общие интересы — например, охота и лошади. Ольга прекрасно стреляла, была отчаянной охотницей и умелой наездницей; супруги несколько лет вместе путешествовали по восточным странам и привезли оттуда чистокровных арабских скакунов, чьё потомство известно теперь как арабо-кабардинская и арабо-донская породы.

Храповицкий у себя тоже намеревался устроить конный завод, поэтому, несомненно, общался со Щербатовыми и бывал у них в гостях — видел дом в «тюдоровском стиле» с напоминающей донжон угловой башней, сиживал у камина в кабинете, отделанном резными дубовыми панелями с родовыми гербами...

Пожелав и для себя дом, похожий на замок, Владимир Семёнович предложил Бойцову выполнить полный проект: главный дом с каскадом прудов, пристань на берегу, музыкальный и лодочный павильоны, охотничий домик, конный завод, скотный двор, каретник и так далее.

Муромцево. Интерьер замка. Фото из собрания Е.Н. Масленникова

Замок строился больше пяти лет. Вот как описывал результаты сам заказчик: «Более чем 80 комнат его освещалось посредством электричества с помощью 180 электрических ламп в золочёных бронзовых светильниках византийского стиля от Берто. При локомобиле, дававшем ток, числился на постоянном жалованье слесарь Сизов... Для моего удобства и к услугам гостей московский водопроводчик Пётр Исаев устроил в доме водопровод и канализацию, и паровой насос системы "Челенс" закачивал 500 вёдер воды в час в огромные ёмкости водонапорных башен. В покоях для гостей были туалетные комнаты с мраморными ваннами и бассейном скульптурной мастерской братьев Ботта. В комнатах дома стояли телефоны, в имении работал телеграф... Придворный фабрикант мебели, обойщик и декоратор Шмит, поставил мне в январе 1887 года столовую светлого дуба на тридцать шесть персон, декорированную кабаньей кожей; ореховую гостиную; ещё одну гостиную красного дуба, кабинет и мебель для передней.

Я и впоследствии покупал мебель только у него и никогда не ошибался, поскольку господин Шмит высоко держал марку своей фирмы: как-то случились мелкие неполадки со шкафом в одной из комнат, и буквально на третий день в Муромцево был прислан мастер, снабжённый точными инструкциями для приведения мебели в должный вид».

Водные каскады и фонтаны, украшенные статуями дорожки парка — за этим внешним антуражем было и ещё кое-что. В теплицах графа Храповицкого произрастали персики, абрикосы, французские сливы, не говоря уж об ананасах, к которым обе столицы давно привыкли. На птичьем дворе расхаживали золотистые фазаны и бронзовые индейки, гуданы и кохинхины, каролины и мандарины — да что проку перечислять, если мы и названий таких не слыхали...

Муромцево. Каскад. Вид из парка. Перспектива. Открытка из коллекции Алексея Рябова, 1900-е гг.

Лесоторговля вкупе с прочим бизнесом начала приносить Храповицкому по 200 тысяч рублей в год, что позволяло завершить проект, построив здания железнодорожной станции и почты с телеграфом, а также церковь, школу, магазин, баню, водонапорную башню и прочие службы общим числом более шестидесяти построек на общую сумму 250 810 рублей. Надо полагать, в душе графа боролся польский шляхтич (гонор превыше всего) с российским предпринимателем (копейка рубль бережёт). Желая насладиться восхищением своих гостей, Храповицкий устраивал балы и концерты, салюты и лодочные прогулки, а стремясь уменьшить расходы, всё чаще ругался с архитектором. Кончилось дело тем, что Бойцов отказался продолжать работу, тем более что его как раз пригласили построить тот самый замок в Барвихе, с которого начался этот рассказ.

Храповицкий продолжал развивать своё образцовое хозяйство, получать награды за успехи в предпринимательской деятельности и за особые заслуги в деле разведения лесов. Пожелав расширить замок, он пригласил другого архитектора, и тот, уже не стремясь выдерживать избранную Бойцовым стилистику французской замковой архитектуры, правое крыло замка достроил в английской манере. Графа всё устроило. Да и в Европе, в конце концов, замки тоже достраивались и перестраивались, и каждая эпоха оставляла свой отпечаток.

А в России эпохи сменяли одна другую, и чем дальше, тем быстрее. Граф ещё строил кирпичные заводы и мельницы, разводил лошадей и охотничьих собак, в дополнение к начальной школе открыл школу музыкальную и собирался организовать училище с целью подготовки квалифицированных кадров для своего лесничества, а в небе уже «гордо реял буревестник, чёрной молнии подобный».

Муромцево. Каскад. Вид из парка. Перспектива. Открытки из коллекции Алексея Рябова, 1900-е гг.

Вскоре после революции новая власть по описи приняла у Храповицкого имущество и отпустила бывшего графа на все четыре стороны. Наполнявшая дом роскошная мебель незаметно растворилась в пространстве и времени вместе с прочей утварью, церковь стала складом горюче-смазочных материалов, а задуманный графом техникум лесного хозяйства решено было открыть непосредственно в замке. В комнатах появились парты и доски, в танцевальной зале — баскетбольные щиты. Наборный паркет, чтоб не скользили кеды, выкрасили суриком. Бывший конный завод превратили в общежитие для студентов, с классово чуждыми скульптурами в парке будущие лесотехники тоже разобрались очень быстро, и потекла нормальная советская жизнь.

Когда перестал работать устроенный при Храповицком водопровод, местные умельцы втащили на самый верх главной башни железную бочку, подвели к ней трубу, подключили насос — и все дела. Правда, когда бочка переполнялась, вода стекала по стене, разрушая кирпич, но кого могут волновать такие пустяки, когда весь народ строит новую жизнь?.. Перетерпим, не дворяне.

Ничего не поделать, «разруха не в клозетах, а в головах».

Муромцево. Фото Павла Козлова, 2005 г.

Развязка наступила в 1977 году, когда для техникума построили новое здание, а старое бросили на произвол судьбы. Местные жители тут же принялись за раскулачивание — тащили всё, что можно было уволочь: от остатков мебели до оконных рам, а в результате пожара замок лишился крыши.

И ведь не сказать, что никого эта ситуация не волновала... В 1989 году разгрести мусор в замке попыталась группа энтузиастов-иностранцев, а пять лет спустя Владимирский тракторный завод на свои собственные средства восстановил сгоревшую кровлю. Однако и года не прошло, как случился новый пожар, почти полностью уничтоживший интерьеры замка и крышу. Скорее всего, причиной стал костёр, разведённый внутри здания местными подростками, подрабатывающими здесь в качестве экскурсоводов.

Местные жители (не хочется называть их потомками мародёров, но давайте смотреть правде в глаза) не возражают против того, чтобы кто-то отреставрировал замок. Более того, они даже требовали этого от властей. Но на такие проекты у демократической власти денег никогда не водилось, а коммерческие структуры приходили и уходили, окинув печальным взглядом полуразрушенное строение, заросшие аллеи и разбитые на месте водного каскада садово-огородные участки. Бессмысленно вкладываться в реставрацию замка, если невозможно его показывать, — а как его покажешь, когда на территории усадьбы уже расселились аборигены и ходят за своими заборами, почёсывая пузо. Вот уж для туристов интересное зрелище, хоть из Парижа приезжай полюбоваться!..

Дом М.П. Толстого в селе Трубетчина под Липецком. Фото из сборника «Архитектурные мотивы», 1899 г.

Примерно такая же история произошла с имением княжны Ольги Васильчиковой, в замужестве графини Толстой. Однако наша история не о разрушителях, а о создателях каменных сказок.

Как вообще в нашей стране могли появиться дома в виде замков?.. Ведь родовых замков у нас отродясь не бывало — на Руси строили только городские укрепления да ещё монастыри, тоже способные держать оборону. Наверное, мода всё-таки пришла с Запада, а точнее — из Англии, где в середине XVIII века один увлечённый Средневековьем молодой аристократ приобрёл в пригороде Лондона старый дом (имение называлось Strawberry Hill) и начал его перестраивать на свой вкус. Горацио Уолпол (Horace Walpole) так увлёкся процессом, что даже посещавшие его сны наполнились мрачноватыми фантазиями, и в итоге он написал роман под названием «Замок Отранто». Книга пришлась публике по вкусу, что привело к возникновению жанра «готического романа», и Уолпол даже организовал в доме типографию для себя и своих друзей-литераторов. Здание же, где всё это началось и происходило, тоже породило множество подражаний, объединённых понятием «неоготический стиль». В Британии он приобрёл такую популярность, что даже здание парламента, уничтоженное пожаром 1834 года, было восстановлено в духе неоготики.

Жардиньерка (подставка для цветов), изготовленная на фабрике П.А. Шмита по рисунку П.С. Бойцова. Фото из «Художественного сборника работ русских архитекторов и инженеров». М., 1893

Мода распространилась на многие страны, в том числе на Россию. О дворце в Царицыне я уже рассказывал в предыдущей книге «Вокруг Кремля и Китай-города», были и другие постройки; но сейчас речь только о работах Петра Бойцова. Период его активной деятельности пришёлся на последнюю четверть XIX века, когда главенствующим стилем была эклектика — стиль, считающийся вторичным в сравнении с другими, поскольку основан на использовании в одном проекте элементов и приёмов, взятых из разных стилей. Но если кто-то полагает, что соединить разнородные детали в единое целое — легко и просто, то пусть попробует сам это сделать. А уж если в результате он сумеет создать нечто захватывающе красивое, то честь ему и хвала, ибо он наделён чувством меры и безошибочным вкусом.

Бойцов не копировал, не заимствовал — он вдохновлялся работами более ранних мастеров, их образами, формами и приёмами, каждый раз сплавляя их в нечто красивое. Уже первые его работы заслуживают внимания — как, например, здание банка С.М. Рукавишникова в Нижнем Новгороде и принадлежавший той же семье особняк, в котором сейчас расположен историко-архитектурный музей-заповедник. Здание считалось одним из лучших в городе — недаром Ли Хунчжан, очень влиятельный китайский сановник, посетивший Россию по случаю коронации Николая I, в Нижнем Новгороде остановился именно в этом доме.

Перебравшись в Москву, Бойцов сначала занимался исключительно декоративным искусством, рисуя для своих заказчиков орнаменты, эскизы скульптур и барельефов, проектируя мебель. В 1882 году на Всероссийской художественно-промышленной выставке в Москве выполненные им эскизы мебели удостоились серебряной медали.

Усадьба Успенское. Фото Вадима Разумова, 2011 г.

Неудивительно, что у Бойцова наладилось сотрудничество с мебельной фабрикой Павла Шмита и сложились хорошие отношения с партнёром, а также с его сестрой, на которой Бойцов вскоре женился. Павел Шмит, о чьём предприятии так одобрительно отзывался его клиент Храповицкий, был и сам женат весьма удачно — на дочери Викулы Морозова, представителя знаменитой династии текстильных фабрикантов. Так что Пётр и Павел свои силы объединили очень успешно: связи одного давали выход на богатых заказчиков, талант другого позволял выполнять проекты на высоком уровне.

Очевидно, Бойцов именно через Шмита получил от князя Б.В. Святополк-Четвертинского заказ на перестройку дома в подмосковном имении Успенское. Вряд ли князь являлся поклонником готики — более вероятно, что им двигало стремление подчеркнуть таким способом древность своего рода. Понятное желание польского аристократа, чей прадед был повешен повстанцами Тадеуша Костюшко, а все грамоты, подтверждавшие права на княжеский титул, сгорели вместе с их варшавским домом.

Внук шталмейстера Российского императорского двора получил от Бойцова именно то, что хотел: не замок — но стилизацию, пригодную для комфортной жизни, с водопроводом и канализацией, электричеством и телефоном. Собственно, архитектор не перестроил дом, а как бы «переодел» его, добавив к зданию классической П-образной планировки три эркера и три новых тамбура, что придало неповторимый облик каждому из фасадов. Одну из фасадных пристроек Бойцов в своём фирменном стиле украсил завершением в виде шатровой башенки. Полёт фантазии и минимальные усилия позволили совершенно преобразить здание.

Дом князя Б.В. Святополк-Четвертинского. Фото из Ежегодника Московского архитектурного общества, 1912—1913 гг.

Но как ни хорош был этот дом, он находился не в Москве, а князь, как человек светский, желал и в столицах иметь жильё не менее своеобразное и аристократичное, чем усадьба Успенское. И в 1887 году Бойцов выстроил для князя такой дом, в котором не стыдно было принять любого гостя. Рассказывали, что сам Александр III, посетив особняк на Поварской, так залюбовался отделкой здания, что споткнулся на крыльце и сломал ногу. Правда или нет — судить не берусь, потому что получившие дом в своё распоряжение члены Союза советских писателей были способны выдумать и не такую басню, особенно хорошенько погуляв в тамошнем ресторане, закрытом для простых смертных и потому ставшем легендарным.

В отличие от построенных Бойцовым замков-усадеб, пребывающих в состоянии разрухи или заброшенности (за одним-единственным исключением), этот дом сохранился, и мы непременно увидим его, когда соберёмся прогуляться по Поварской. Быть может, даже пива немецкого выпьем из запотевшей кружки, потому что в наши дни в Дубовый зал пускают и без предъявления «корочек», так что быть лауреатом Сталинских премий не обязательно.

Ещё два творения Петра Бойцова дошли до наших дней в безупречном состоянии, потому что попали в распоряжение Наркомата иностранных дел, и там разместились дипломатические миссии — консульство Греции на Спиридоновке и посольство Италии в Денежном переулке. Первое из них мы недавно видели, а вторым непременно полюбуемся на одной из следующих прогулок.

Эпилог

Князь Александр Щербатов умер в 1915 году, всего на сорок дней пережив любимого сына, скончавшегося от ран, полученных на войне. Княгине суждено было пережить ещё многое и упокоиться недалеко от Парижа, на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Там же нашёл последний приют и Владимир Храповицкий. Его жена, старая и больная, отправила письмо крестьянам деревни Муромцево. Погибая в нищете и наивно надеясь, что построенные её мужем школы и хорошо оплачивавшаяся работа остались в памяти крестьян как сделанное им добро, она просила собрать и прислать хоть немного денег.

Дойти-то письмо дошло, но отвечали на него уже особо уполномоченные представители бедноты, которые гневно отстыдили за попрошайничество бывшую эксплуататоршу.

Князь Борис Святополк-Четвертинский умер вскоре после постройки дома на Поварской. Проданное наследниками Успенское сменило нескольких владельцев; перед революцией оно принадлежало Сергею Морозову. Как и его брат Савва, Сергей Тимофеевич был меценатом. Как известно, флигель своего городского дома в Большом Трехсвятительском переулке он на несколько лет предоставил в пользование Исааку Левитану, а в Успенское художник неоднократно приезжал на натуру.

Рукавишниковы, для которых Бойцов строил дома в Нижнем Новгороде и перестраивал усадьбу в селе Подвязье, после революции потеряли всё. Но купеческий род обладал таким запасом жизненных сил, что не только уцелел, но и дал стране целую династию скульпторов.

Что касается мебельного фабриканта Шмита, то печальную историю его семейства я непременно расскажу на одной из следующих прогулок — как только мы доберёмся до Пресни.