Проделки Мениппа

Впервые А. Вулисом, а затем В.И. Немцевым, К. Икрамовым (Икрамов, 2003) и Б.М. Сарновым и, позже И.Е. Ерыкаловой (Сарнов, 2000; Ерыкалова, 2007) были определены жанровые характеристики романа «Мастер и Маргарита». Исследователи определили его как жанр мениппеи, или «свободной мениппеи» (В. Немцев), введенный М.М. Бахтиным. Бахтин, исследуя проблемы поэтики Ф.М. Достоевского и ссылаясь на произведения Т.А. Гофмана, использует в развитии теории карнавальной культуры понятие «Мениппова сатира». В ней проявляется, по его мнению, квинтэссенция карнавального мироощущения. Сам жанр получил название по имени философа-киника и писателя из Гадары (Сирия) Мениппа, жившего в третьем веке до н. э. Классическими примерами мениппеи являются «Сатирикон» Петрония, «Менипповы сатиры» Лукиана, «Метаморфозы» Апулея.

Понятно, что от античной мениппеи жанр романа «Мастер и Маргарита» отделяет огромный период развития и усложнения структуры произведения и художественного сознания в целом. Точнее, мы вправе говорить об отражении доминантных стилевых черт и характеристик этого жанра в романе. Идея карнавала, карнавализация (мира, мысли и слова) является основной в главах, посвященных Москве тридцатых. Игра как основа существования инфернальных образов романа проявляет установки на карнавальное сознание.

Представления о существовании и сосуществовании двух миров, решенные художественно в рамках карнавального сознания, представление образов духов ада в качестве масочных персонажей, создает ту необходимую автору атмосферу игры, освобождающего смеха, которая противопоставлена страху, парализовавшему общество в эпоху государственного террора, сломившего душу Мастера.

«Мениппея характеризуется исключительной свободой сюжетного и философского вымысла. Этому нисколько не мешает то, что ведущими героями мениппеи являются исторические и легендарные фигуры» (Бахтин, 1979: 131). В данном случае взята историческая фигура Пилата. Она является средоточием читательского интереса с точки зрения развития образа. Собственно, в развитии дан только образ Пилата. Предельно четко очерчены его социокультурные характеристики. Как принято в мениппее, образ дан в системе двух координат — в историческом существовании и в посмертии.

Действительно, вымысла в романе хватает. Однако вот в чем парадокс. Логически «чудеса» более соответствовали бы библейским главам романа — канонический Христос творил чудеса как свидетельство того, что он Сын Божий, а московским — сугубо реалистический подход. Но писатель творит свой мир, и по законам этого мира чертовщиной наводнено повседневное существование в стране, отвергнувшей Бога. А Богу и не нужно демонстрировать никаких чудес, кроме одного — неистребимой веры в людей и любви к ним.

Особенностью художественного решения фантастического гротеска является то, что очень часто он реализуется с помощью литературного приема натурализации метафоры, например «заложить черту голову», или выражения «разоблачение фокусов». Поэтому пропадающий из костюма персонаж и гражданки, в одном белье бегающие по московским улицам, — это факт материализованного слова.

«Очень важной особенностью мениппеи является органическое сочетание в ней свободной фантастики, символики и — иногда — мистико-религиозного элемента с крайним и грубым трущобным натурализмом» (Бахтин, 1979: 132). «Очень важное значение в мениппее получило изображение преисподней: здесь зародился особый жанр «разговоры мертвых» (Бахтин, 1979: 133). Изображение преисподней в романе переосмыслено и расширено. Это не только великий бал Сатаны, сцены полета Маргариты, в это пространство включена Москва. Тема ада развивается Булгаковым в сценах, изображающих ночную ресторанную жизнь Грибоедова, писательскую среду, варьете. «Разговор мертвых» в романе дан не как диалоги, а в ином виде. Сакрально-мистическое единение смерти и жизни как ритуальное действо создает возможность общения мертвых с живыми.

И особенно ярко это проявляется в мотиве похищенных голов, и прежде всего — это говорящая голова Берлиоза, которая превращается в кубок, и судьба Берлиоза в целом. М.М. Дунаев отмечает сакральную сторону этой смерти (в том числе сакральную, добавим мы). В сцене на Патриарших он видит ритуальное убийство, а на балу своего рода «черную проксомидию». Отрезанная голова его превращается в потир, из которого в завершение бала «причащаются» преобразившиеся Мастер и Маргарита (Дунаев, 1995). Кровь уходит в землю, и там, где она пролилась, выросли виноградные лозы. Опять развернутая метафора, на этот раз переиначенная христианская метафора, но с обратным направлением развертывания — кровь, превращенная в вино для причастия, а не вино — в кровь Христову.

Мениппея, по Бахтину, стремится к философскому универсализму. Это жанр «последних вопросов». У Булгакова это проблематика веры и безверия, жизни и смерти, свободы и ответственности за свои поступки, мужества и малодушия. Главные герои решают именно эти вопросы. В основе решения художественной идеи лежит проверка какой-либо философской или нравственной концепции. Безусловно, в романе такая концепция и проверяется на примерах судеб ведущих героев — Пилата, Мастера, Маргариты, Бездомного, Берлиоза. Каждому воздается по его вере.

«В мениппее впервые проявляется и то, что можно назвать морально-психологическим экспериментированием: изображение необычных, ненормальных моральнопсихических состояний человека — безумий всякого рода («маниакальная тематика»), раздвоений личности, необузданной мечтательности, необычных снов, страстей, граничащих с безумием, самоубийств» (Бахтин, 1979: 134). Что касается этого положения, то можно отметить его принципиально-важное решение в романе. Клиника Стравинского действительно живет напряженной жизнью. Пациентов в период пребывания миссии из преисподней в Москве хватает. От коллективных заявок до творческих единиц. Однако проблема нормы и патологии в романе ставится шире. В клинике Стравинского автор отмечает порядок, чистоту, компетентность персонала. Все это возможно оказывается лишь благодаря руководителю клиники — профессору Стравинскому. А мир современной автору Москвы, в котором царят хаос и ненормальность, проявляющиеся в деятельности советских учреждений прежде всего, автором представляется как сумасшедший дом: безголовые люди ставят резолюции на бумагах; директор вместо работы пьет и развлекается с барышнями, в пьяном виде подписывает контракты; писатели заняты только дележкой дач и путевок и т. д. Мир с перевернутыми ценностями провоцирует безумие. Поэтому психическое состояние Мастера скорее закономерно — для тонко организованной психики перенести жестокость и удручающее бескультурье окружающей социальной среды чрезвычайно тяжело. Иногда невозможно.

Что касается снов, то в романе они выполняют чрезвычайно важные функции. Традиции, идущие от Н.Г. Чернышевского, — репрезентация в форме сна некой третьей действительности, которая непосредственно связана с изображаемой в произведении, поясняет ее, комментирует, — дополнены в произведении тематикой «вещих», «пророческих» снов. Так, сон Никанора Ивановича — суть развитие в иносказательной форме темы пародирования института экспроприации. Сатирический аспект проявляется в гиперболической подробности и идеологической «выверенности» этого сна. Все согласно инструкции ЦК ВКП (б). От формы сна до воплощения в действительность всего этого действа полшага. Такой сон не меняет человека кардинально, не влияет на его судьбу и на его характер.

Другое дело сон Ивана Бездомного, видящего во сне целую главу романа о Понтии Пилате. Это сон совсем другого рода. Мистический вещий сон погружает Иванушку совсем в другое измерение, с другой системой координат и, самое главное, нравственных оценок. Такой сон меняет сознание человека, катализирует внутреннюю перестройку, смену ценностей, которыми он жил до сих пор. Погружение в иную, поражающую Иванушку реальность не проходит для него бесследно. «В нем раскрываются возможности иного человека и иной жизни», — как выразился М.М. Бахтин как будто по этому случаю.

Поэтому все эти явления, как подмечает Бахтин, носят не узкотематический, а формально-жанровый характер.

Образ смеющегося Мениппа у Лукиана — это смеющаяся смерть, герой появляется из Аида. Предмет смеха — посрамление пороков. Цель осмеяния — отрицание уходящей жизни, в том числе исторической эпохи. Смеется рождающееся будущее. Поэтому смех мениппеи освобождающий, проникнутый оптимизмом, так как новая жизнь в конце концов побеждает. Мистерия с сатирическим подходом к изображению действительности лежит в основе этого жанра. При этом серьезная проблематика, несмотря на смеховую эстетику жанра, является ведущей. Для этого жанра характерна также постановка предельных вопросов жизни и смерти. Мениппея не скована рамками реальности — вымысел, фантазия, гротеск входят в сюжет на равных основаниях с реалистическими сценами. Действие мениппеи может перемещаться в ад, на Олимп и т. п.

Поэтому для мениппеи как смехового жанра характерны эксцентрика, «всяческие нарушения общепринятого и обычного хода событий, установленных норм поведения и этикета». Пародирование как системная характеристика эстетики произведения отражает как раз то, о чем пишет М.М. Бахтин. Эстетика смеха в романе раскрывается в использовании приемов гротеска, передразнивания, глумления, издевки, намека, анекдота, шутки, пародии. Смеховая стихия формирует ту новую реальность, которая воспринимается как параллельная изображаемой в московских главах официальной жизни.

Для композиционной основы мениппеи характерны вставные жанры: новеллы, письма, ораторские речи и т. п. «Наличие вставных жанров усиливает многостильность и многотонность мениппеи», — пишет М.М. Бахтин (Бахтин, 1979: 136). Вставной текст, именуемый романом о Понтии Пилате, не есть вставной текст в строгом смысле этого слова. Во-первых, его нельзя вычленить из романа — рушится вся конструкция. Текст романа как бы прорастает в повествование о современной писателю Москве, соединение частей настолько уникально, что является по существу новаторским. Это близко к технологии коллажа, когда из разнородных фрагментов и материалов создается единая картина. При этом сами скрепы теряются в подсознании героев — он приходит во сне Иванушке, Маргарите. Роман врастает в действительность. Он имеет свою судьбу и влияет на судьбы героев. Роман врастает и в ткань основной повествовательной линии — его постоянно цитируют герои московских глав.

Во-вторых, он выполняет не одну и не две функции, он многофункционален. В-третьих, проблема авторства древних глав решена очень оригинально. Текст существует как некая историческая данность, сакральное знание, обладающее свойствами сверхпрецедентности. Роман в романе влияет на человеческие судьбы, требует завершения, «приносит сюрпризы», к нему «ревнует» Мастера его избранница — то есть он наделен свойствами живого существа.

И последней важной чертой мениппеи является ее злободневная публицистичность, фельетонность. И здесь полное соответствие московских глав указанной особенности. Кажется, не осталось ни одного социального порока, недостатка и отрицательного явления современной писателю действительности, по которым бы не прошлась сатира Михаила Булгакова.

Это гротесковые приемы, вскрывающие преступную сущность и лицемерие социальной системы, пошлость бытия и идиотизм официального мира, в котором подавляющее большинство людей занимается не своим делом. (Из него такой же директор, как из меня архиерей — точная характеристика Степы Лиходеева, данная Азазелло, вполне в духе карнавализации.) Пародирование, кривляние, откровенное издевательство и глумление в разных формах есть естественное проявление смеховой стихии и, в то же время форма отрицания социальной действительности путем выявления ее несоответствия, прежде всего нравственным ценностям. Мысль М.М. Бахтина о том, что «смех в литературе является эстетическим отношением к действительности», т. е. «определенным способом ее художественного видения и постижения», приводит нас к мысли о сатирической природе таланта М.А. Булгакова.

Она действительно проявляется прежде всего в эстетическом отношении к действительности, в языке произведения. Семантика понятия «карнавал» охватывает мировоззренческие и речевые характеристики произведения. Например, обесценивание внешнего положения человека в жизни, подчеркиваемое игрой случая, одна из особенностей репрезентации художественных образов жанра мениппеи. У Булгакова очень точно это выражено в реплике Коровьева:

— Что такое официальное лицо или неофициальное? Все это зависит от того, с какой точки зрения смотреть на предмет. Все это, Никанор Иванович, зыбко и условно. Сегодня я неофициальное лицо, а завтра, глядишь, официальное! А бывает наоборот, и еще как бывает!

Особое значение в мениппее имеет стилистический облик слова. Широкое использование гротеска, пародии, гиперболы (Коровьев: — Пойду приму триста капель валерьянки, забудусь сном) характеризует этот сатирический жанр.

М.М. Бахтин вводит такое понятие, как «неуместное слово». «Неуместное слово», — как пишет Бахтин, — неуместное или по своей цинической откровенности, или по профанирующему разоблачению священного, или по резкому нарушению этикета — также весьма характерно для мениппеи» (Бахтин, 1979: 135). Таковы сцены предсказаний буфетчику Сокову, Берлиозу и Майгелю их кончины, сцены разоблачения в варьете, вскрывающие моральный облик собравшихся, таково системное пародирование официальной культуры в романе.

Наиболее последовательную концепцию понимания романа «Мастер и Маргарита» как мениппеи представил в своей статье Камил Икрамов (статья была написана еще в восьмидесятые годы, а впервые опубликована в конце девяностых). По мнению исследователя, главными отличительными чертами булгаковской мениппеи являются подвижность границ между добром и злом («дьявольская путаница добра и зла» в романе»), которая в итоге и приводит к «страшному союзу жертвы с палачом», и политизированный ад, то есть близость образа Воланда к таким историческим персонажам, как Ягода — известный руководитель ГУЛАГа. Могущество возглавляемого им ведомства, конечно же, в каком-то смысле могло конкурировать с ведомством Воланда, по количеству загубленных душ, например... Однако выводить напрямую такие параллели кажется нам натяжкой.

Союз жертвы с палачом предполагает духовный слом человека, примирение с пороком так, например, с пороком малодушия. А это-то как раз противоречит концепции романа. Наконец, такой союз никак не предполагает юмора, доброй усмешки, с которой смотрит в финале романа на Пилата бродячий философ, простивший своего палача через двенадцать тысяч лун. Счета оплачены. И наказание не может быть вечным, иначе оно теряет всякий смысл.

Черты мениппеи представлены в эстетике романа довольно полно и последовательно. Практически нет ни одной существенной особенности этого жанра, которая не была бы так или иначе представлена в «Мастере и Маргарите» и не составляла бы существенную черту поэтики романа.

Самое забавное, что М. Булгаков, скорее всего, не задумывался о том, что писал роман с чертами этой жанровой разновидности сатирического произведения и, возможно, никогда не употреблял этого слова — мениппея. Это нам, исследователям, хочется все объяснить и поставить на полочки, докопаться до сути и найти как можно больше подтверждений своей правоте. Но ведь, с другой стороны, и мысль человеческая циклична и предсказуема, и форма, всегда отражающая содержание, часто повторяется во времени и пространстве.