Известно, что художники, живущие в одно и то же время и работающие в одном жанре, зачастую независимо друг от друга разрабатывают родственные мотивы, — это называется типологическим сходством мышления. Как изящно выразился Виктор Шкловский: «Существуют шаблоны мышления, возникающие из общей культурной атмосферы»1.
Поэтому Михаил Булгаков, Илья Ильф и Евгений Петров, работавшие в одной и той же газете железнодорожников «Гудок», где писали сатирические фельетоны, нередко придумывали одинаковые сюжетные ходы и похожих персонажей. Отсюда и множество параллелей между их произведениями, которые мы в свое время подробно рассмотрим. А помимо того, существуют прямые цитаты из произведений Булгакова — главным образом, в романе «Двенадцать стульев» (1927). Например, в начале главы «Муза дальних странствий» отец Федор слышит на вокзале пение беспризорных, которые «играют на деревянных ложках «Жила-была Россия, великая держава»»2. Здесь содержится «аллюзия на поставленную МХАТом осенью 1926 года пьесу М.А. Булгакова «Дни Турбиных», точнее, эффектную реплику одного из персонажей этой пьесы: «Была у нас Россия — великая держава»»3.
Еще одна отсылка к пьесе «Дни Турбиных» обнаруживается в главе «Знойная женщина, мечта поэта», где Остап и отец Федор соревнуются в перетягивании карандаша через замочную скважину: «Победила молодость, и карандаш, упираясь, как заноза, медленно выполз из скважины. С этим трофеем Остап возвратился в свой номер. Компаньоны еще больше развеселились. «И враг бежит, бежит, бежит!» — пропел Остап». Речь здесь идет о монархистской строевой песне: «Так громче, музыка, играй победу! / Мы победили, и враг бежит, бежит, бежипй / Так за царя, за родину, за веру / Мы грянем громкое ура, ура, ура!», — которая фигурирует в следующем фрагменте «Дней Турбиных»:
Николка (трогает струны гитары, поет):
Скажи мне, кудесник, любимец богов,
Что сбудется в жизни со мною?
И скоро ль на радость соседей-врагов
Могильной засыплюсь землею?
Так громче, музыка, играй победу,
Мы победили, и враг бежит, бежит, бежит!
Мышлаевский (поет). Так за Совет Народных Комиссаров...
Все, кроме Студзинского, подхватывают:
Мы грянем громкое «Ура! Ура! Ура!».
Студзинский. Ну, это черт знает что!.. Как вам не стыдно!4
Третья отсылка к этой пьесе присутствует в главе «Голубой воришка»: «Один только Паша Эмильевич по-гурмански крутил головой и, снимая с усов капустные водоросли, с трудом говорил: «Такую капусту грешно есть помимо водки»». Сравним с репликой Мышлаевского: «Как же вы будете селедку без водки есть?»5.
И четвертое упоминание пьесы Булгакова находим в главе «Могучая кучка или Золотоискатели», где Хунтов размышляет о судьбе только что задуманной пьесы: «Хунтов подсчитал авторские проценты. По его расчетам, пьеса должна была пройти в сезоне не меньше ста раз. Шли же «Дни Турбиных», думалось ему. Гонорару набегало много. Еще никогда судьба не сулила Хунтову таких барышей»6.
А в обращении Остапа к Паниковскому: «Если вам, как истинному джентльмену, взбредет в голову делать записки на манжетах, вам придется писать мелом» («Золотой теленок»; глава «Антилопа-Гну»), явно воспроизводится название автобиографической повести Булгакова «Записки на манжетах» (1922—1923).
Все эти переклички обусловлены тем, что Булгаков, Ильф и Петров несколько лет работали в газете железнодорожников «Гудок» и тесно общались друг с другом.
Сохранилась короткая заметка Евгения Петрова «Хроника», где он иронически высказался по поводу премьеры в Камерном театре 11 декабря 1928 года пьесы Булгакова «Багровый остров»: «В связи с постановкой в Камерном театре «Багрового острова» наш сотрудник беседовал с небезызвестным театральным автором Булгаковым.
— Наше драматическое дело — хлопотливое, — сказал автор, — пока напишешь пьесу, пока ее возьмут, пока ее запретят, пока она пойдет...
(P.S. Сотрудник наш, конечно, не беседовал. И Булгаков не высказывался. Но мог бы высказаться. И именно так, как указано выше)»7.
А в мемуарах сотрудника газеты «Гудок» Арона Эрлиха рассказывается о том, как Ильф защищал Булгакова от нападок своих коллег за его повести «Дьяволиада» и «Роковые яйца», в которых высмеивалась советская действительность: «Ну, что вы все скопом напали на Мишу?.. Что вы хотите от него? — сказал Ильф. — Миша только-только, скрепя сердце, примирился с освобождением крестьян от крепостной зависимости, а вы хотите, чтобы он сразу стал бойцом социалистической революции. Подождать надо!»8. Данную картину дополняет Михаил Львов, рассказавший о том, как на Булгакова ополчился ответственный секретарь газеты:
Но однажды Август Потоцкий влетел к нам в комнату не на шутку рассерженный.
— Ребята, вы сук-кины дети! — объявил он со своей обычной прямотой. — Ловите блох чёрт знает где, а что у вас под носом происходит, не видите.
— А что у нас происходит под носом, Август? — спросили мы.
— Посмотрите, как ваш друг Михаил Булгаков подписывает уже второй фельетон!
Посмотрели: «Г.П. Ухов». Ну и что ж тут такого?
— Нет, вы не глазом, вы вслух прочтите!
Прочитали вслух... Мамочки мои! «Гепеухов»! М-да, действительно...
Мы были обескуражены, а Булгаков получил по заслугам и следующий свой фельетон подписал псевдонимом — «Эмма Б.»9.
Дружба Булгакова с Ильфом и Петровым продолжалась и за пределами редакции газеты «Гудок»: «Собственно говоря, Булгаков дружил не с Ильфом и Петровым, а с Ильфом, и пунктир их знакомства уходит к началу 20-х годов.
Где-то там, в начале 20-х, была редакция газеты «Гудок», а в ней оба — Ильф и Булгаков — обработчики рабочих корреспонденций... Комната в страшной коммунальной квартире на Большой Садовой, где Булгаков жил со своей первой женой Татьяной Николаевной и куда так часто приходили трое, и чаще всего вместе — Валентин Катаев, Юрий Олеша, Илья Ильф... <...> А вот и более поздний найденный мною архивный след: в записной книжке Ильфа за август—сентябрь 1927 года, той самой, где первые записи к «Двенадцати стульям», на внутренней стороне обложки адрес и телефон: Б. Пироговская, 35-б, кв. 6, тел. 2-03-27. Фамилии нет. Но я знаю: это адрес и телефон Михаила Булгакова, только что переехавшего на Большую Пироговскую со своей второй женой, Любовью Евгеньевной. Сюда, на Большую Пироговку, Ильф обыкновенно приходил уже вместе с Петровым.
Это было время тяжких литературных скандалов вокруг имени Булгакова, время газетной травли и запрещения булгаковских пьес. Любовь Евгеньевна уверяла, что по одному только виду Е. Петрова, по тону его сразу же можно было определить, какая погода на дворе стоит вокруг имени Михаила Булгакова. А Ильф был неизменно ровен, как будто не было никаких скандалов, или он о них не знал, или они не имели никакого значения. Ровен, доброжелателен, божественно остроумен...
Это ее слова: божественно остроумен...
Позже, в королевстве Елены Сергеевны — в квартире Булгаковых в Нащокинском переулке, — Ильф, по-видимому, бывал реже. Хотя до начала 1937 года, до переезда в Лаврушинский (что произошло в последние месяцы жизни Ильфа), жил почти рядом — в соседнем подъезде этого двухподъездного писательского дома»10.
Остроумием отличался и Михаил Булгаков. Это проявлялось как в жизни, так и в творчестве. А Виктор Ардов отметил еще одно сходство между ним и Ильфом: «...Михаил Афанасьевич очень похож был на свои сочинения. Та поразительная легкость и живость фантазии, которой отличаются все его рассказы и пьесы, буквально изливалась из него. Он фантазировал в вашем присутствии, рассказывая о своих впечатлениях. А впечатлений непосредственных, недавних, вот сегодняшних, у Булгакова всегда было очень много. Тут он напоминал мне только одного человека: Илья Ильф так же жадно наблюдал за тем, что делалось и случалось вокруг него. Ильфа мы называли «зевакой», ибо он мог часами наблюдать уличный скандал или репетицию симфонического оркестра, футбольный матч или заседание в Арбитраже. И потом с воодушевлением всё это не только рассказывал, но даже разыгрывал в лицах...»11.
Иногда в разговорах Ильф повторял фразы из обоих романов. Например, реплика Остапа в «Золотом теленке» об исчезновении Скумбриевича: «Это уже мистика, — сказал Бендер, вертя головой, — только что был человек, — и нет его»12, — отсылает к мемуарам Валентины Ходасевич о ее общении с Ильфом в Париже в конце 1933 года:
Метрах в десяти впереди меня — Ильф и три дамы: наши дамы, из лондонского полпредства и из Варшавы. Ильф «объяснял» им картины очень как будто «профессионально», но на самом деле бог знает что говорил. Я некоторое время шла за ними, незамеченная, и слушала. Это было занятно, я понимала, что он просто развлекается, пародируя некоторых вульгарных искусствоведов. Вечером я начала цитировать его сентенции. Сначала он сказал, что это какая-то мистика, — откуда я знаю, но мгновенно овладел положением. «Опять вы ничего не понимаете, — сказал он мне самым серьезным тоном, — они все равно ничего не запомнят, зато у них останется воспоминание о том, как знаменитый писатель Ильф беседовал с ними об искусстве». Ну, как с ним было спорить?
Один раз Ильф сказал вещь, которая меня очень тронула: он поблагодарил меня за то, что я ни разу не спросила о том, как они с Петровым пишут вместе и отчего у него синее пятно на губе. Он сказал это шутливо, но в то же время серьезно. Мне было жаль, когда они уехали, прогулки и разговоры с Ильфом вносили что-то очень приятное в мою парижскую жизнь.
Мы увиделись, когда я приехала в Москву перед съездом писателей. В дни съезда я почти все время была с Ильфом и Петровым, потом уехала на Клязьму, в дом отдыха Наркоминдела, и Ильф приезжал туда ко мне. Первый его приезд был сенсацией (когда выяснилось, кто это такой, обитатели дома отдыха даже разволновались, и я воочию убедилась в популярности Ильфа и Петрова). Он только одну свою книгу подарил мне: «Как создавался Робинзон». Ильф, мне кажется, был рад, когда я хвалила книгу.
Потом мы опять увиделись в Париже, когда они возвращались из поездки по Америке. Ильф был уже очень болен (в Америке у него обнаружили каверну в легком). Петров на этот раз не отпускал его ни на шаг от себя. Мне кажется, это был февраль 1936 года13.
Слова Ильфа «это какая-то мистика» (1933) чуть позже повторит и Михаил Булгаков: «14 декабря 1934 года у Булгаковых гости, среди них Жуховицкий. «Пикантнейшее сообщение, — записывала, как обычно, той же ночью Е<лена> С<ергеевна>, — оказывается, что Анатолий Каменский, который года четыре тому назад уехал за границу, стал невозвращенцем, шельмовал СССР, — теперь находится в Москве! Тут Миша не выдержал и сказал: «Ну, это уже мистика, товарищи!». Жуховицкий был сам не свой, что-то врал, бегал глазами и был дико сконфужен. Для меня он теперь совсем понятен; мы не раз ловили его с Мишей на лжи»14. По словам Мариэтты Чудаковой: «Цепочку «наушников» замыкает Алоизий Могарыч (Е.С. Булгакова называла мне имя его реального прототипа — переводчик Эммануил Жуховицкий, секретный — что ни для кого в московской среде не составляло секрета — сотрудник «органов», ими же в конце концов и расстрелянный и, по иронии судьбы, реабилитированный в 1990-е годы по моему запросу...)»15.
В краткой заметке, посвященной выходу Большой Советской Энциклопедии, Ильф обратил внимание на неточность, касающуюся биографии Булгакова: «О М.А. Булгакове осведомленно сообщается, что он «годы 1921—1923 жил заграницей, где сотрудничал в Берлинской газете «Накануне»». Между тем он в эти годы жил в Москве и работал — увы! — в «Гудке»»16. В Берлине Булгаков действительно не жил, но в газете «Накануне» печатался с 1922 по 1924 год. Выпускал эту газету А.Н. Толстой.
Сохранилось фото, сделанное Ильфом на похоронах Маяковского 17 апреля 1930 года. На фото запечатлены: М.А. Файнзильберг (брат И. Ильфа), В. Катаев, М. Булгаков, Ю. Олеша, И. Уткин17.
26 ноября 1934 года происходит одна из редких задокументированных встреч наших героев: «Вечером — Ильф и Петров. Пришли к М.А. советоваться насчет пьесы, которую они задумали»18. Вероятно, речь идет о комедии Ильфа, Петрова и Катаева «Под куполом цирка», с 23 декабря 1934 года шедшей в театре «Мюзик-холл»19 (годом ранее с «Мюзик-холлом» пытался сотрудничать Булгаков, но договор на его пьесу «Блаженство» — будущего «Ивана Васильевича» — был расторгнут).
Ильф же упомянул Булгакова еще в своем фельетоне «Принцметалл» (1924), заглавный герой которого восклицает: «Калош я не ношу! Дешевое удовольствие! Калоши носит в Москве только один человек — Михаил Булгаков»20. Здесь содержится явная отсылка к рассказу Антона Чехова «Человек в футляре» (1898), где учитель гимназии Буркин говорит: «Да вот, недалеко искать, месяца два назад умер у нас в городе некий Беликов, учитель греческого языка, мой товарищ. Вы о нем слышали, конечно. Он был замечателен тем, что всегда, даже в очень хорошую погоду, выходил в калошах и с зонтиком и непременно в теплом пальто на вате».
Более того, уже в 1924 году, на самой заре их литературного творчества, когда они работали в «Гудке», Ильф и Булгаков написали вместе цикл из трех фельетонов, куда входил и тот самый «Принцметалл»:
В марте 1924 г. в «Бакинском рабочем» публикуется рассказ Булгакова «Бурнаковский племянник». В библиографии произведений Булгакова, составленной Б.С. Мягковым, отмечено, что рассказ этот опубликован в рубрике «Московский Вавилон». Но такой рубрики в газете до публикации «Бурнаковского племянника» не было. Эта, говоря точнее, «шапка» впоследствии встретится в газете только один раз: всего через два дня, над заглавием рассказа Ильфа «Изобретение мистера Принцметалла»21. Поскольку перед заглавием булгаковского рассказа стоит цифра 1 <...> есть основания считать, что «Московский Вавилон» — название цикла, задуманного и осуществленного Булгаковым и Ильфом. Этот цикл представляет собой триптих. Его третьей «створкой» стал рассказ Ильфа «Катя-Китти-Кэт», опубликованный вскоре «Желонкой»22. Очевидно, все три части триптиха редакция планировала приурочить к 1 апреля, но выход очередного номера журнала по каким-то причинам задержался, сроки отодвигались неоднократно, о чем газета не раз уведомляла читателей. Выход в свет этого номера был проанонсирован 30 марта, т. е. в том же номере газеты, где был опубликован «Бурнаковский племянник» Булгакова. При этом указывалось, что очередной номер «Желонки» «выходит сегодня, 30 марта. Следующий, номер <...> выйдет 10 апреля»23. Фактически же номер журнала с рассказом Ильфа появился только в мае. Здесь обозначена и рубрика — «Рабкория», — в которой был помещен этот рассказ. Ниже крупным жирным шрифтом было обозначено: «Московский Вавилон», еще ниже — полужирным — «Катя-Китти-Кэт».
Что же, помимо общего названия цикла, объединяет три рассказа и создает триптих? Его первую и центральную «створку» здесь, видимо, образует рассказ Булгакова, две другие — рассказы Ильфа. Не только потому, что рассказ Булгакова несколько больше по объему ильфовских. Его центральное место, на наш взгляд, оправдано и тем, что здесь наиболее полно дана картина нового столпотворения, «Нового Вавилона». Сюжетообразующим стержнем здесь является пресловутый «квартирный вопрос», который не раз еще будет обыгран Булгаковым.
Этот же стержень и в рассказе Ильфа «Катя-Китти-Кэт». В другом ильфовском рассказе появляется, в ироничном свете, и фигура Булгакова и один из атрибутов его будущего романа (бриллиантовая подкова).
Триптих Булгакова и Ильфа не открывал, но и не закрывал тему «Нового Вавилона» в произведениях писателей — тему, достаточно распространенную в искусстве 1920-х гг., но получившую у Булгакова и Ильфа особую трактовку24.
Собственно говоря, это была первая и последняя попытка их сотрудничества, хотя они продолжали работать в «Гудке», но если Ильф писал фельетоны с большим удовольствием, то Булгаков этой работой явно тяготился, с чем связано признание в дневнике (запись от 5 января 1925 года): «Сегодня в «Гудке» в первый раз с ужасом почувствовал, что я писать фельетонов больше не могу — физически не могу. Это надругательство надо мной и над физиологией»25. Однако дружеские отношения между писателями сохранялись и позднее, когда Ильф и Петров написали два больших романа-фельетона, принесшие им всемирную славу (в одной из первых рецензий «Двенадцать стульев» были названы «многостраничным фельетоном»26).
Интересную деталь о взаимоотношениях Ильфа и Булгакова привела Лидия Яновская, общавшаяся с вдовой Булгакова Еленой Шиловской летом 1967 года: «Елена Сергеевна записывала не всё. Вот что она рассказала мне об Ильфе сразу же, когда я познакомилась с нею.
Когда в жизни Булгакова — а было это в марте 1936 года — в очередной раз разразилась катастрофа и пьесы его снимали со сцены, а театры требовали возвращения авансов и в доме не было ни гроша, приходил Ильф и предлагал деньги — так же, как некогда, в 1929 году, это сделал В.В. Вересаев. Булгаков предложения не принял: к этому времени у него было твердое решение — в долги, подобные вересаевскому, более не входить.
Помнится, меня тогда поразило сочетание двух слов: «Ильф» и «деньги». <...> Мое простодушное изумление вызвало гнев Елены Сергеевны. Мне была дана достойная отповедь (дескать, если она говорит, то знает, что говорит, и никакие сомнения здесь неуместны). И повторено: «Приходил Ильф. Предлагал деньги»»27.
26 ноября 1936 года Елена Сергеевна записывает в дневнике: «Вечером у нас — Ильф с женой, Петров с женой, Сережа Ермолинский с Марикой. За ужином уговорили Мишу прочитать сценарий («Минина»). М.А. прочитал первые два действия. Слушали очень хорошо. Мне очень нравится Петров. Он очень остроумен, это первое. А кроме того, необыкновенно серьезно и горячо говорит, когда его заинтересует вопрос. К М.А. они оба (а главным образом, по-моему, Петров) относятся очень хорошо. И потом — они настоящие литераторы. А это редкость»28.
В 1960-е годы Елена Булгакова отредактировала эту запись, и получилось вот что: «Вечером у нас: Ильф с женой, Петров с женой и Ермолинские. За ужином уговорили М.А. почитать «Минина», М.А. прочитал два акта. Ильф и Петров — они не только прекрасные писатели. Но и прекрасные люди. Порядочны, доброжелательны, писательски, да, наверно, и жизненно — честны, умны и остроумны»29. Упомянутые здесь Сергей и Марика Ермолинские были друзьями Булгакова. А в мемуарах Сергея Ермолинского описан один из визитов к Булгакову Ильфа, но без Петрова и без жены:
Связи с литературной жизнью, литераторами почти совсем прервались. Он [Булгаков] перестал встречаться даже с приятелями по «Гудку». А ведь в той беспорядочной, полуголодной жизни было приятельство, и очень сердечное. Теперь заходили лишь Ильф и Петров. Может быть, забегал и еще кто-нибудь, но это мимоходом, случайно, он об этом никогда не упоминал. А Ильфа и Петрова любил. Особенно Ильфа.
Я встречал его у Булгакова несколько раз. Он приходил в суконной курточке вместо пальто, в кепи, сдвинутом набок. Смотрел на Булгакова с нескрываемым интересом, с любопытством женщины, словно примеривался к нему, старался уловить, понять самое главное в поведении этого человека, избравшего столь нелегкий и, как казалось тогда, безнадежный литературный путь. Булгаков оживлялся в его присутствии, с головой окунаясь в разговор.
В шутках их, подчас беспощадных, когда говорили они о писателях-делягах, способных на подлость, было полнейшее единодушие. И, странно сказать, Булгаков выглядел немного мягче и снисходительнее, чем Ильф, порядком издерганный литературной маетой.
Именно таким я видел его вскоре после возвращения из Америки, которую он изъездил вместе с Петровым вдоль и поперек на автомобиле. Это было уже незадолго до его смерти. Он вернулся угрюмым, больным, рассказывал отдельные главы «Одноэтажной Америки», и то, что я слышал в устном рассказе, было гораздо более зло, чем потом написано, — не так смешно, а, скорее, желчно. По ходу рассказа то и дело возникали у него сравнения с нашей жизнью. И, мрачнея, он говорил, что нельзя было не думать об этом во время путешествия, душу выкручивало от досады, от обиды, черт знает от чего, но хитроумный Евгений Петров вовремя исправлял его черновые записи, а то и книги бы никакой не получилось...
Рассказывая, он оживлялся, но затем им опять овладевала какая-то полусонная вялость. Он нетерпеливо пригубливал некрепкую нежинскую рябиновку и к концу вечера совсем помрачнел. Булгаков развлекал его как мог.
— Вы не думайте, мне тоже удалось показать себя на международной арене, — говорил он, подзадоривая гостя. — Я был недавно в числе приглашенных на прием в американское посольство. Должен сказать, что сначала поежился — стоит ли пускаться в столь опасное путешествие? Вообще я иностранцев побаиваюсь. Они могут окончательно испортить мне жизнь. Послушайте, ну что они там про меня пишут? Будто я арестован, замучен в чека, помер... Голубчик мой, хоть вы объяснили бы, что так нельзя! А вы заметили, что они приходят в возбуждение не от литературы нашей, а лишь от тех писателей, которые у нас хоть чуточку проштрафились. Эх, эх. Вот и за меня схватились. Не нравится мне это, Илья Арнольдович. Но, знаете ли, в американское посольство я пошел. Я нарочно пошел! Мне хотелось доказать, что я жив и что я необыкновенно хорошо воспитан — готов к светской беседе и не растеряюсь перед любым набором ножичков и вилочек — знаю, за какую взяться. Словом, я был во всеоружии (это был как бы мой ответ вашим заграницам), но светская беседа меня все-таки подвела. Любезный советник Наркоминдела представил меня некоему полноватому, краснощекому немцу и исчез. Немец, приятнейше улыбаясь, сказал:
— Здравствуйте... Откуда приехали?
Вопрос был, как говорится, ни к селу ни к городу, но немец говорил по-русски, и это упрощало дело.
— Недавно я был в Сухуми, в доме отдыха.
— А потом? — спросил немец, совсем уже очаровательно улыбаясь.
— Потом я поехал на пароходе в Батум. Мне хотелось показать жене те места, в которых я бывал в молодости.
— А потом?
— Потом мы поехали в Тбилиси.
— А потом?
Я с некоторой тревогой взглянул на немца.
— Потом по Военно-Грузинской дороге мы приехали в Орджоникидзе, раньше он назывался Владикавказ...
— А потом?
— Потом в Москву.
— А потом?
Въедливая назойливость немца решительно мне не нравилась, я оглядывался с беспокойством.
— А потом? — с той же интонацией повторил немец.
— Потом... вот... я в Москве и никуда не собираюсь.
— А потом? — продолжал немец.
Но тут, к счастью, промелькнул советник из Наркоминдела, я не дал ему улизнуть и схватил его под локоть.
— Послушайте! — начал я возмущенно.
— А! — вскричал наркоминделец. — Я совсем забыл! Он ни черта не знает по-русски, кроме двух-трех слов. Плюньте на него! — И потащил меня от немца, который стоял, по-прежнему нежнейше улыбаясь, с застывшим вопросом на губах: — А потом?
Ильф слушал с коротким смешком, неотрывно следя за рассказчиком, а затем перестал смеяться, опустил голову и произнес хмуро, повторяя интонацию немца, как только что делал это Булгаков:
— А потом? — И, посмотрев на него, добавил другим тоном. — Что все-таки потом, Михаил Афанасьевич?
Булгаков комически развел руками.
— О чем вы говорите, Ильф? Вы же умный человек и понимаете, что рано или поздно все станет на свои места.
— Да, конечно, — сказал Ильф, — вы счастливый человек. Без смуты внутри себя. Главное — здоровье, дай бог, чтобы оно у вас было.
— Верно, верно, — говорил Булгаков и сокрушался, — думаете, не вижу, что поездка по Америке далась вам нелегко. Бросало из жары в холод, такие контрасты. Так что теперь извольте заняться собой, милостивый государь!.. Но я-то хорош! Доктор называется! Подсунул рябиновку вместо водки, решил — все же полегче, в ней градусов тридцать, а вы выхлестали чуть не всю бутылку. Я-то пил водку. Эх, эх! Меня ничто не берет. И вы правы, я здоров, совершеннейше здоров!
Он разговаривал с Ильфом, как с ребенком, беспокоился о нем. Но ведь он был врач и знал о себе поболе, чем о здоровье Ильфа. Он знал о себе всё — задолго до появления очевидных симптомов болезни. Но она уже подавала ему тайные знаки. Он-то знал, но мы не знали30.
Во время путешествия по Америке в январе 1936 года Ильф заболел туберкулезом, в связи с чем будет уместно процитировать малоизвестный документ — дневник Сергея Львовича Бертенсона, который был администратором МХАТа и ассистентом В.И. Немировича-Данченко, а в конце 1920-х эмигрировал в Америку:
Из дневника С.Л. Бертенсона
15 февраля 1936. В прошлом году у меня было очень интересное знакомство: в Холливуд приезжали Ильф и Петров, авторы знаменитых «Двенадцать стульев». Я имел возможность наблюдать за их работой. Пишут они всё сообща, а не каждый свой собственный отрывок. При мне они обсуждали кусок своего нового произведения, причем не общее содержание, а каждую отдельную фразу. Мы купили у них сценарий «Частные люди»31, один из трюков которого — перенесение на другое место целого замка. Ряд эпизодов взят из «Двенадцати стульев». И, вдруг, мы узнаем, что выпущен фильм «Привидение идет на запад», в котором разыграны трюки нашего сценария. Кроме того стало известно, что лондонская фирма готовит к выпуску фильм «Двенадцать стульев». Майльстон32 был вне себя от ярости, а я сказал: «Как же можно было ожидать, чтобы люди, написавшие великого комбинатора Остапа Бендера, не «скомбинировали» бы в Холливуде?». Эта фраза рассмешила Майльстона и успокоила, но он просил меня написать Ильфу и Петрову, выяснить это дело и затребовать у них новый сценарий. Сегодня получен ответ от Петрова, датированный 27-м января, он пишет:
В связи с неожиданным заболеванием Ильфа (по определению американских врачей: туберкулез легких) мы срочно выехали в Москву, даже не успев ответить на последнее письмо Сергея Львовича.
Перед отъездом я посмотрел «Привидение идет на запад». К сожалению, история с переноской замка для нас теперь пропала. Однако, в основном фильм ничего общего с нашим не имеет. Мы, разумеется, пришлем Вам из Москвы сценарий, но было бы страшно жалко, если бы «Честные люди» не попали на экран. Мы подумаем над тем как изменить сюжет и оставить нетронутым основное положение с ограблением бандита, в том сценарии есть то ценное, что постепенно исчезает из американского кино, настоящее, чисто кинематографическое действие.
По причине, которую я указал в начале письма, мы едем не через Лондон, а через Париж без остановок. Поэтому не сможем увидеться с лондонскими жуликами по поводу «12 стульев». Если Вы услышите еще что-нибудь об этом фильме, обязательно напишите нам. Быть может там еще ничего не выйдет и тогда можно будет воспользоваться стульями для «Честных людей». Что же касается замка, то он не играет особенной роли и свободно может быть заменен хорошим американским домом.
Это известие о болезни талантливого Ильфа очень неприятно поразило как меня, так и Майльстона33.
13 апреля 1937 года Ильфа не стало, а 14-го Елена Булгакова записывает в дневнике: «Тяжелое известие — умер Ильф. У него был сильнейший туберкулез»; и на следующий день: «Позвонили из Союза писателей, позвали М.А. — в караул почетный ко гробу. В то время, как М.А. стоял в карауле, я стояла недалеко от гроба, смотрела на цветы, на жену Ильфа, стоявшую ко мне спиной...»34. В этот день состоялись похороны и кремация: «Сегодня, 15 апреля, доступ к телу И.А. Ильфа в Доме советского писателя будет открыт с 11 час. утра до 4 ч. 30 мин. дня.
Гражданская панихида — в 4 ч. 30 мин. Вынос тела в крематорий в 5 час. Кремация в 6 час. вечера»35.
Судя по мемуарам Виктора Ардова, Ильф высоко ценил талант Булгакова: «Писатель И.А. Ильф, который работал с Михаилом Афанасьевичем в двадцатых годах в «Гудке», с восхищением отзывался о заметках, что давал в железнодорожную газету Булгаков. А Ильфа удивить было трудно. И понравиться ему — еще труднее: больно взыскателен был Илья Арнольдович. Но я помню, как Ильф со смехом пересказывал мне, через десять лет после напечатания, какие-то забавные сюжеты и выражения из произведений Булгакова, опубликованных в «Гудке»»36.
В свою очередь, и Булгаков отдавал должное таланту Ильфа и Петрова, выделяя их из писательской среды, но при этом сожалел, что они не оценили серьезные «ершалаимские» главы «Мастера и Маргариты», которые он читал им в 1935 году37: «Характерен эпизод, сообщенный мне Е.С. Булгаковой (в конце 50-х годов по ее просьбе я делал выписки, касающиеся Булгакова, в Архиве Музея Горького). И. Ильф и Евг. Петров, прочитав роман «Мастер и Маргарита» (в одном из ранних вариантов), убеждали автора «исключить все исторические главы» и переделать произведение в юмористический детектив.
— Тогда мы гарантируем, что он будет напечатан.
Когда они ушли, Булгаков горько сказал:
— Так ничего и не поняли... А ведь это еще лучшие...»38.
Этой же историей вдова писателя поделилась позднее с Мариэттой Чудаковой: «...Булгаков, как рассказывала нам Елена Сергеевна, читал роман (или часть его) И. Ильфу и Е. Петрову. И едва ли не первой их репликой после чтения была такая: «Уберите «древние» главы — и мы беремся напечатать». Реакцию Булгакова Елена Сергеевна передавала своим излюбленным выражением: «Он побледнел». Он был поражен именно неадекватностью реакции на услышанный текст тех людей, которых он числил среди слушателей квалифицированных»39. Данный эпизод со слов Елены Булгаковой описала и Вера Прохорова: «Это было еще при жизни Булгакова. Дали Ильфу и Петрову прочесть этот роман. Они сказали: «Ну что ж, это очень интересно всё. Знаете что, Михаил Афанасьевич, выкиньте вы всю эту библейскую часть, и мы вам устроим этот роман. Настолько интересный, всё здорово в другом плане, что это пойдет». Естественно, Булгаков на это не пошел»40.
Примечания
1. Цит. по: Борев Ю. Краткий курс истории XX века. М.: «Звонница — МГ», 1995. С. 273.
2. Романы Ильфа и Петрова цитируются без указания страниц как по традиционным — цензурным версиям, так и по восстановленным редакциям: Ильф II, Петров Е. Двенадцать стульев. Золотой теленок / Подг. текста, статьи и комментарий М. Одесского и Д. Фельдмана. СПб.: Азбука, 2017. 960 с.; Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев / Подг. текста и комментарий М. Одесского и Д. Фельдмана. М.: АСТ, 2017. 720 с.; Ильф II., Петров Е. Золотой теленок / Подг. текста и комментарий М. Одесского и Д. Фельдмана. М.: АСТ, 2018. 560 с.
3. Ильф II, Петров Е. Двенадцать стульев: Первый полный вариант романа с комментариями М. Одесского и Д. Фельдмана. М.: Вагриус, 1999. С. 453.
4. Одесский М., Фельдман Д. Комментарий к роману «Двенадцать стульев» // Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев. М.: АСТ, 2017. С. 661.
5. Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев: Первый полный вариант романа с комментариями М. Одесского и Д. Фельдмана. М.: Вагриус, 1999. С. 474.
6. Существует гипотеза, что в образе Хунтова был выведен Булгаков: «...один из «золотоискателей», Хунтов, является автором «героических романов из эпохи гражданской войны» и «бытовых повестей» и намеревается, созвучно требованиям эпохи, сочинить пьесу для МХАТа: «По его расчетам, пьеса должна была пройти в сезоне не менее ста раз. Шли же «Дни Турбиных»».
Становясь соавтором авантюрной оперы, Хунтов проделывает совершенно тот же путь, что и автор «Белой гвардии» и «Дней Турбиных», взявшийся сочинять авантюрную пьесу-буфф. Еще в 1924 г. Булгаков опубликовал в газете «Накануне» фельетон «Багровый остров» (с подзаголовком: «Роман тов. Жюля Верна. С французского на эзопский перевел Михаил А. Булгаков»), а в начале 1926 г. заключил с Московским Камерным театром А. Таирова договор на постановку одноименной пьесы. Время работы Ильфа и Петрова над «Двенадцатью стульями» совпадает со временем работы Булгакова над пьесой; замысел Булгакова ехидным соавторам наверняка был известен в деталях, тем более что о нем широко сообщал сам Таиров. Так, в интервью «Вечерней Москве» (от 7 сентября 1926 г.) он характеризует будущую пьесу как «современную буффонаду» и «народное балаганное представление»» (Шаргородский С. Заметки о Булгакове: Необъявленный визит // Nota Bene: Литературно-публицистич. журнал. Иерусалим, 2004. № 3 (май). С. 150).
7. Хроника // Чудак [журн.]. М., 1929. № 5. Янв. С. 14. Перепечатано: Петров Е. День борьбы с мухами / Сост. И.Е. Катаев и А.И. Ильф. М.: Текст, 2009. С. 161.
8. Эрлих А. Они работали в газете // Знамя. 1958. № 8. С. 173.
9. Штих (Львов) М.Л. В старом «Гудке» // Воспоминания об Илье Ильфе и Евгении Петрове. М.: Сов. писатель, 1963. С. 97—98.
10. Яновская Л. Записки о Михаиле Булгакове. Иерусалим: Изд-во «Мория», 1997. С. 58.
11. Ардов В. Этюды к портретам. М.: Сов. писатель, 1983. С. 45.
12. Кстати, описание данного персонажа: «А ведь подкачал Скумбриевич. И как подкачал! Мелкая летняя волна доставила на берег уже не дивное женское тело с головой бреющегося англичанина, а какой-то бесформенный бурдюк, наполненный горчицей и хреном» (глава «На суше и на море»), — перешло сюда из фельетона Ильфа «Разбитая скрижаль» (1929): «Был он сочинителем противнейших объявлений, человеком, которого никто не любил. Неприятнейшая была эта личность, не человек, а бурдюк, наполненный горчицей и хреном. <...> Такие же чувства внушал мне сосед по квартире, — бурдюк, наполненный горчицей и хреном, человек по фамилии Мармеламедов» (Ильф И. Разбитая скрижаль // Чудак. М., 1929. № 9. Март. С. 10). Оба персонажа имитируют кипучую деятельность, скрывая за этим свою пустоту: если «геркулесовцы сидели на собраниях по три часа кряду, слушая унизительную болтовню Скумбриевича. <...> «Вот скотина, — думали они, тоскливо вертя в руках карандаши и чайные ложечки, — симулянт проклятый!». Но придраться к Скумбриевичу, разоблачить его было не в их силах. Егор произносил правильные речи о советской общественности, о культработе, о профучебе и о кружках самодеятельности», то Мармеламедов «своей бьющей в нос справедливостью и пунктуальностью <...> изнурял посетителей не меньше, чем всех, живших с ним в одной квартире». Фамилия «Мармеламедов», представляющая собой контаминацию русской фамилии «Мармеладов» и еврейской «Меламед», фигурирует также в первом книжном издании романа («Годы страданий начались с тех пор, когда в город приехал новый художник Феофан Мармеламедов») и в рассказе «Вице-король» (1931): «Я Тихон Маркович Мармеламедов, бывший компаньон вашего отца. У нас же был торговый дом «Мармеламедов, Берлага и сын». И вы были сын. Но вы тогда были маленький».
13. Ходасевич В. Встречи. Из книги «Портреты словами» // Новый мир. 1969. № 6. С. 209. Объяснение того, почему Ильф не подарил Валентине Ходасевич «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка», мы находим в тех же мемуарах: «Шел мелкий парижский дождик, приятный и не надоедливый. Не знаю, до сих пор не знаю, что со мной тогда случилось, обычно я не бывала такой бестактной. Факт тот, что я вздумала выражать свое мнение о романах Ильфа и Петрова, хотя Ильф меня ни о чем не спрашивал. В общем, я сказала то, что я думала, и то, что тогда казалось мне справедливым, и высказалась резко: что это книги для советских обывателей, что нельзя всерьез считать такой юмор первосортным, когда на свете существовал, например, Марк Твен, и так далее и тому подобное.
Видимо, эта неожиданная, невежливая и ничем не вызванная тирада произвела на Ильфа впечатление. Он перешел в оборону, и горячо. Он мне сказал, что я сноб, что их книги читают миллионы людей в разных странах и что это — литература, а не второй сорт. Мы уже подходили к дому № 148 на рю де Вожирар, я как-то сразу стала совсем трезвой и чувствовала себя очень неловко» (Там же. С. 208).
14. Чудакова М. Осведомители в доме М.А. Булгакова в середине 1930-х годов // Седьмые Тыняновские чтения. Вып. 9. Рига; Москва, 1995—1996. С. 404. Впервые: Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. 2-е изд., доп. М.: Книга, 1988. С. 548.
15. Чудакова М. О «закатном романе» Михаила Булгакова. История создания и первой публикации романа «Мастер и Маргарита». М.: Эксмо, 2019. С. 43.
16. Сплетни на букву Б // Чудак. М., 1929. № 4. Янв. С. 11.
17. Дневник Елены Булгаковой / Сост. В. Лосев и Л. Яновская. М.: Изд-во «Кн. палата», 1990. С. 62.
18. Там же. С. 79.
19. См., например, объявление: «МЮЗИК-ХОЛЛ. Сегодня и ежедневно. Ильф, Петров, Катаев. ПОД КУПОЛОМ ЦИРКА. Нач. 8 в. Касса с 12 дня. Бил. прод.» (Вечерняя Москва. 1935. 15 апр. № 87. С. 4).
20. Ильф И.А. Дом с кренделями: Избранное / Сост. А.И. Ильф. М.: Текст, 2009. С. 86.
21. Бакинский рабочий. 1924. 2 апреля. № 73 (1096). <...> Интересно, что фамилия персонажа Ильфа прежде него была использована М. Булгаковым в «Белой гвардии», законченной в начале 1924 г. и неоднократно читавшейся автором на литературных вечерах. Булгаков дал эту фамилию несколько в другом написании: «Зубной врач Берта Яковлевна Принц-Металл». Эти фамилии происходят от имени американского кардиолога Мирона Принцметала (ум. в 1908 г.), впервые описавшего редкую разновидность стенокардии. По-видимому, использование Ильфом этой фамилии было стимулировано булгаковским романом.
22. Желонка [сатирико-юмористический журнал; приложение к газете «Бакинский рабочий»]. 1924. № 9 (май). С. 143 (пагинация сквозная из номера в номер).
23. Бакинский рабочий. 1924. 30 марта. № 70 (1093).
24. Балонов Ф.Р. «Московский Вавилон» и «Кривое зеркало»: М.А. Булгаков в соавторстве с И. Ильфом и В.П. Катаевым // De visu: Историко-литературный и библиографический журнал. М., 1994. № 5/6. С. 91—92.
25. Булгаков М. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 10. М.: Голос, 2000. С. 135.
26. Л.К. Илья Ильф и Евг. Петров. «Двенадцать стульев». Роман. ЗИФ. 1928 г. Ц. 2 р. 50 к. // Вечерняя Москва. 1928. 21 сент. № 220. С. 3.
27. Яновская Л. Записки о Михаиле Булгакове. Иерусалим: Изд-во «Мория», 1997. С. 61—62.
28. Там же. С. 59.
29. Дневник Елены Булгаковой. М.: Изд-во «Кн. палата», 1990. С. 126.
30. Ермолинский С. Из записок разных лет: Михаил Булгаков, Николай Заболоцкий. М.: Искусство, 1990. С. 72—74.
31. Правильно: «Честные люди» (см. последующее письмо Евгения Петрова). — Я.К.
32. Льюис Майлстон — американский режиссер.
33. Аренский К. Письма в Холливуд: По материалам архива С.Л. Бертенсона. München: K. Arensburger, Monterey, Calif, 1968. С. 233—234.
34. Дневник Елены Булгаковой. М.: Изд-во «Кн. палата», 1990. С. 139, 371.
35. От комиссии по похоронам И.А. Ильфа // Литературная газета. 1937. 15 апр. С. 1.
36. Ардов В. Этюды к портретам. М.: Сов. писатель, 1983. С. 41.
37. Датировка выводится из свидетельства Лидии Яновской, в 1967 году общавшейся с вдовой Булгакова: «Итак, Елена Сергеевна ничего не записала о том, что Ильф и Петров слушали роман. Может быть, и не говорила о таком чтении? Все-таки говорила. <...> И даже называла дату: 1935 год. <...> И я, уточняя и расспрашивая, пометила в своей тетради с ее слов: «В 1935 г. читал Ильфу»» (Яновская Л. Записки о Михаиле Булгакове. Иерусалим: Изд-во «Мория», 1997. С. 63—64). По мнению Яновской, Булгаков читал Ильфу и Петрову третью редакцию «Мастера и Маргариты» — 1934—1936 годов.
38. Михайлов О.Н. Страницы советской прозы. М.: Современник, 1984. С. 114.
39. Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. 2-е изд., доп. М.: Книга, 1988. С. 629.
40. О Елене Булгаковой, публикации романа «Мастер и Маргарита» и последних днях Михаила Булгакова / С Верой Ивановной Прохоровой беседуют Дмитрий Борисович Споров и Сигурд Оттович Шмидт, 29.10.2001 // http://oralhistory.ru/talks/orh-1149/text
| К оглавлению | Следующая страница |