Аналитика подсказала — третьим лишним в ту роковую ночь на Гоголевском бульваре оказался охранник, приставленный к Сталину. В таком случае есть смысл поискать его отчет среди переданных мне материалов.
Так я наткнулся на папку, на титульном листе которой было выведено — «Протокол допроса», ниже неразборчиво, изрядно выцветшими чернилами, номер и фамилия...
Что-то тормознуло меня — какая-то, выражаясь словами Трущева, подспудная, перехватывающая дыхание антимония. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы сложить буквы в знакомое словосочетание «По-ны-рева Ивана Нико-ла-евича», затем еще столько же, чтобы осознать ценность открытия.
Я раскрыл папку, на первом — титульном — листе уже однозначно читалась фамилия. Дата была замазана как и последние две цифры года, хотя ниже вполне ясно указывалось — год 1940-й и месяц — июль. Выходит, документ был составлен уже после смерти Булгакова?
Судя по нумерации, многих страниц не хватало. На полях встречались сделанные от руки пометки.
* * *
Протокол допроса
22 июля 1926 года
НКВД
Отдел... Секретный к делу...
1940 г. сентября месяца 22 дня, Я, следователь 2 отд. ГУГБ НКВД (СПО) Гендин допрашивал в качестве обвиняемого (свидетеля) гражданина Понырева И.Н. (он же Попов, Бездомный, Безродный, Беспризорный, Покинутый, Понырев, Тешкин) и на первоначально предложенные вопросы он показал:
1. Фамилия — Понырев.
2. Имя, отчество — Иван Николаевич.
3. Возраст (год рождения) — 1901.
4. Происхождение (откуда родом, кто родители, национальность, гражданство или подданство) — сын крестьянина Понырева Николая Демьяновича, проживающего в Подольском уезде Московской губернии.
5. Местожительство (постоянное и последнее). — М. Левшинский пер., д. 4., кв. 1.
6. Род занятий (последнее место службы и должность) — Институт мировой литературы, профессор.
7. Семейное положение (близкие родственники, их имена, фамилии, адреса, род занятий до революции и последнее время). — Женат первым браком. Фамилия жены — Суздальцева Нина Власьевна, дом. хоз.
8. Имущественное положение (до и после революции допрашиваемого и родственников). — Не имею.
9. Образовательный ценз (первонач. образование, средняя школа, высшая, специальн., где, когда и т. д.) — ц.-п. школа в деревне Томилино Подольского уезда, затем реальное училище, которое не закончил, коммунистические курсы при Промышленной академии в 1924 г., истфак МГУ 1934 г.
10. Партийность и политические убеждения — член партии с 1933 г. Политику ЦК разделяю полностью. Вижу массу недостатков в современном быту, но уверен, что партия в ближайшем будущем справится с ними.
11. Где жил, служил и чем занимался:
а) до войны 1914 г. был молод. Принимал участие в работе пролетарского поэтического кружка в Подольске. На правах слушателя;
б) где был, что делал в Февральскую революцию 17 г., принимал ли активное участие и в чем оно выразилось — в Февральской революции активного участия не принимал. С Февральской революции 17 г. до Октябрьской революции 17 г. работал на заводе Зингера;
в) где был, что делал в Октябрьскую революцию 17 г. — активно поддерживал установление советской власти. С Октябрьской революции 17 г. по настоящий день — с конца 1919 г. проживаю в Москве.
12. Сведения о прежней судимости (до Октябр. революции и после нее). — Не имею.
Записано с моих слов верно: записанное мне прочитано
Иван Понырев (см. лист 2-й).
Показания по существу дела:
Литературным трудом начал заниматься с осени 1919 г. после приезда в гор. Москву. Вступил в группу пролетарских поэтов «Кузница». Своих убеждений не изменил, только усугубил с помощью учебы и самовоспитания в духе пролетарского интернационализма и требований истории.
Знакомство с гражданином Булгаковым М.А. подтверждаю.
Насчет поджога Писательского клуба, заявляю — это наглая клевета!
За черным котом гонялся, не отрицаю. И кто бы, особенно в подпитии, прошел мимо этой буржуазной морды! Кто бы не попытался пнуть его ногой, когда он нагло перебегает вам дорогу! Но жечь дворцы, этого, извините, не было. Заверяю вас, гражданин следователь, честным коммунистическим приветом.
Записано с моих слов верно.
И. Понырев
Следователь: Вы утверждаете, что познакомились с Булгаковым в бильярдной Писательского дома на Тверском бульваре?
Понырев: Да, подтверждаю.
Следователь: Укажите фамилии лиц, бывающих в этой биллиардной?
Понырев: Отказываюсь по соображениям этического порядка.
Следователь: Велись ли в биллиардной разговоры на политические темы, если да, укажите, кто и в каком разрезе высказывался?
Понырев: При мне такие разговоры не велись, разве что я запамятовал. Только раз товарищ Маяковский упрекнул товарища Булгакова в низкопоклонстве перед мещанством, но это была шутка, гражданин следователь. Они любили пошутить. Когда Маяковский и Булгаков играли в бильярд, туда набивалась масса народу. Все ждали скандала.
Следователь: Осветите эту шутку подробней.
Понырев: Ну-у... Булгаков заказал удар от двух бортов в середину. Ударил и промахнулся. Маяковский посочувствовал — бывает. Потом успокоил — разбогатеете на своих тётях манях и дядях ванях, выстроите загородный дом с огромным собственным бильярдом. Непременно навещу и потренирую.
...Булгаков развел руками.
— Благодарствую. Какой уж там дом!
— А почему бы?
— О, Владимир Владимирович, но и вам, смею уверить, клопомор не поможет. Загородный дом с собственным бильярдом выстроит на наших с вами костях ваш Присыпкин.
Маяковский выкатил лошадиный глаз — они у него действительно были как у коня — и, зажав папиросу в углу рта, мотнул головой:
— Абсолютно согласен.
Вот, в общем, и все. Все, кто ждал скандала, разошлись разочарованные...
Далее следовал отрывок, написанный рукой самого допрашиваемого.
«...точную дату не помню, но не позже двадцать третьего года. Что отложилось в памяти, так это день, весенний, ветреный. Признаю, я навязался в попутчики гражданину Булгакову. Играя с Михаилом Афанасьевичем в бильярд, Маяковский обозвал меня «бездомным».
Я почувствовал в его словах насмешку, и невзирая на то, что партия нарекла Маяковского лучшим поэтом революционной эпохи, моя обида великому пролетарскому поэту была что с гуся вода.
Великий поэт постарался развить тему.
— А что, Ванюха, неплохой псевдоним! Иван Бездомный! Отлично звучит. На всю жизнь запомни, кто тебя так по-царски окрестил. А то Понырев! Что это за обозначение для пролетарского поэта — Понырев! Никакой сладкозвучности. Как считаете, господин Булгаков?
Булгаков пожал плечами.
— Непонятно, чем вам фамилия Понырев не нравится?
— Нет революционного задора, — объяснил Владимир Владимирович. — Нет пролетарского разворота плеч! Что-то вроде Поныряев Тимирзяй или Тимирзяев Поныряй. Лучше бы, ты, Иван, назывался Безъязыким, чем Поныревым. Или Безлюдным... А то еще хлеще — Безыменским. Я вот сейчас шестой в дальнюю лузу. Как относитесь к моему предложению, господин Булгаков?
— Нет уж, лучше как родители нарекли. И, заметьте, революционности у Вани от этого не убудет...
Маяковский допекал меня до того самого момента, пока я от обиды не выскочил из бильярдной.
Устроился на скамейке в скверике при Писательском доме.
Закурил...
Конечно, гражданин следователь, если революция потребует назваться Поныряевым да еще Тимирзяем, пусть даже Вислохуилом или Балдаебом, Максимилаином или Всюдукакием, я выполню приказ, но ведь революция этого не требует! Она требует следить за чистотой мыслей, за боевым духом, за сохранением и преумножением бдительности, а с этим у меня все в порядке.
Следователь: Вы, товарищ Понырев, на Вислохуилов и Максимилаинов не отвлекайтесь. Расскажите о разговоре с Булгаковым.
Понырев: Так я уже все написал!..»
* * *
«...— Если вы интересуетесь насчет поджога Писательского клуба на Тверском бульваре, по существу дела могу сообщить — этим занимались члены преступной группы Воланда. Их было двое: один по кличке Фагот (Коровьев) — на редкость отвратительная личность, — и уже упоминавшийся мною небезызвестный черный котяра, умевший настолько ловко пускать пыль в глаза, что даже я, сознательный пролетарий, воочию наблюдавший его преступные деяния, докатился до такого мракобесия, что принял махрового реакционера за кошачье животное.
Они, гражданин следователь, умели маскироваться — что да, то да! Опыта в подпольной деятельности им было не занимать...
Со своей стороны признаю, что встретиться с преступниками и их главарем Воландом, как справедливо указано в интересующем вас романе, оппортунисты принудили меня на Патриарших прудах, причем в тот самый момент, когда мы с трагически погибшим Берлиозом — это, как вы понимаете, литературный псевдоним — намечали план антирелигиозной пропаганды. Наша цель была вырвать несознательную массу из сетей религиозных предрассудков. В таком разрезе мы и разбирали мою поэму, посвященную разоблачению так называемого Иисуса Христа, якобы явившегося на землю с легендарной вестью.
Признаю, что Берлиоз настаивал, будто никакого Христа и в помине не было, а его... за это... под... трамвай...»
Следователь: Перестаньте, свидетель! Вы же не красная девица, чтобы пускать слезу по всякому поводу!..
Понырев: Да-а, вам легко говорить! А мне-то каково?! Голову прямо начисто — дзинь! Лично присутствовал, сам видел. Не привык скрывать правду! Докладываю! Раз! — голова прочь! Правая нога — хрусть, пополам! Левая — хрусть, пополам! Вот до чего эти трамваи доводят!
Следователь: Что вы мне тут, гражданин Поныряев, ваньку валяете?!! Вы что считаете, я роман не читал? Это Коровьева слова! Вы за свои поступки отвечайте. Они сами за себя говорят. Вроде бы сознательный товарищ, а с зажженной свечкой по Москве бегали и все норовили к голой гражданке в ванну влезть!..
Понырев: Чтобы я к голой гражданке в ванну?!! Да помилуй Бог!..
Следователь: Вот-вот, помилуй!.. Бог, может, и помилует, а советская власть вряд ли. Я вас, свидетель, предупреждаю — поостерегитесь прикрываться фиговым листком литературных страниц, а честно и без воплей, без всяких «хрусть», «хрясть» и прочих антимоний расскажите, что вы готовы показать по делу банды Воланда!
Понырев: Рад стараться!
Следователь: Опя-ять?
Понырев: Да поми... Господи, что же это со мной?! Честное коммунистическое, я не виноват! Я все выложу, что было и чего не было. Я же понимаю напряженность момента... Гитлер во-она как расшатался по Европе. Я все понимаю! Рад стараться, но не получается. Голос подводит. Мне легче написать...
Признаю, что упоминаемый вами Булгаков Михаил Афанасьич скептически относился к этой истине... пардон, версии, насчет Иисуса Христа. Он толковал этот образ несколько своеобразно, в реальном, так сказать, воображении, будто бы Христос на самом деле явился в мир для того, чтобы...
(В этом месте свидетель ненадолго задумался.)
Готов признать, что он и меня сумел заразить сомнениями, особенно в отношении кота. Вот почему, гражданин следователь, я решил на время бросить поэзию и подучиться, чтобы навести ясность в этом непростом вопросе.
Следователь: Понырев, опять ваньку валяешь? Перед кем валяете ваньку, гражданин Понырев? Перед советской властью?!
Не выйдет!
Мы и не таких, как ты, ушлых, кололи, так что давай с самого начала. Опиши обстоятельно и подробно, где, когда и при каких обстоятельствах повстречал преступную группу, возглавляемую неким аферистом и иностранным шпионом Воландом, представившимся как профессор черной и белой магии и прочее, прочее, прочее... И с какого бока сюда подкатился выдающийся советский драматург Михаил Афанасьевич Булгаков.
Мы мно-о-ого знаем, гражданин Понырев, он же Иван Бездомный, он же Приблудный, и еще пара кличек, которые кое-кто из ротозеев принимает за псевдонимы. Так что, гражданин Понырев, выкладывай подноготную и не ерепенься, когда тебя партия спрашивает.
Поил?!
Понырев: Так точно.
«...что касается Маяковского и его наплевательского отношения к товарищам по поэтическому цеху, так я покуривал, пока из дома литераторов не вышел товарищ Булгаков. Заметив мою скукоженную физиономию, он посоветовал:
— Вы, товарищ, не переживайте за Маяковского. Если считаете себя Поныревым, считайте на здоровье. Ничего контрреволюционного в вашей фамилии нет. Вполне достойная русская фамилия. Вы сами из каких?
Из крестьян. Дядя в Подольске лавку книжную держал, меня из деревни направили к нему в помощники, вот и пристрастился к чтению. Потом сам начал сочинять... Вы не подумайте, гражданин Булгаков, если революция потребует...
— Не потребует. А почему он вас «Бездомным» обозвал?
— Третий месяц по улицам шляюсь. Ночую на скамейках. Хотел здесь пристроиться, но швейцар по приказу Якова Даниловича1 гонит. Нечего, говорит, в подштанниках со свечкой в Дом литераторов переться!.. В прошлом месяце обворовали, стихи печатать не берут, вот и приходится перебиваться грузчиком.
— Превращение грузчика в поэта — это интересно! Я бы сказал, перспективно. Как-то один мудрый человек посоветовал мне писать для грузчиков, но даже он не мог предположить, что грузчики тоже полезут в поэты. А на Пречистенском бульваре вам ночевать не приходилось?
— Что было, то было. Только в летнюю пору. Зимой там холодно, просто невмоготу. Будто 271 градус ниже нуля.
— Знаю, — кивнул Булгаков. — Пробовал. Ладно, на одну ночь я дам вам приют, а потом решайте сами. Может, лучше возвратиться в Подольск?
Я, гражданин следователь, помню, набычился...
— Чтобы записаться на биржу труда? Или висеть камнем у отца на шее?.. У него помимо меня еще пятеро.
Так, гражданин следователь, судьба свела меня с Михаилом Афанасьевичем».
«...Не буду утверждать, что он стал моим учителем. Своими учителями считаю товарищей Маркса, Энгельса и товарища Ленина. Что касается Булгакова, мозги он мне чуток подправил — что было, то было, — но нимало не в ущерб светлой идее коммунизма. Мы, гражданин следователь, рассуждали исключительно о литературе — что хорошо в литературе и что плохо.
Клянусь, в этом не было ничего буржуазного!
Следователь: Кто еще присутствовал при ваших разговорах и о какой конкретно литературе вы любили рассуждать. Все подробненько, а то у вас в отчете все больше о высоких материях, а нам хотелось бы, чтобы вы поточнее обрисовали политическое лицо Булгакова, а также господина Воланда и его компании. Вы же активист!..
Понырев: Активист-то я активист, только о компании Воланда я больше слышать не хочу, не то, чтобы знаться. Вы уж увольте, гражданин следователь. Что касается гражданина Булгакова, когда мы пришли к нему домой, он представил меня жене — вот еще одного футуриста привел. Пусть переночует.
Любовь Евгеньевна спросила:
— Это который будет по счету?
— Третий, — признался Михаил Афанасьевич.
Жена задумалась.
— Помнится, первые двое агитировали посетить театр Мейерхольда. Надеюсь, этот ночью агитировать или стихов читать не будет?
— Никак нет, — ответил я».
* * *
За разъяснениями я отправился к Рылееву.
Эти страницы он прокомментировал не без внутреннего сопротивления.
— Не буду скрывать, это был мой первый допрос по делу Воланда, и я волновался поболе, чем твой Понырев.
Он потянулся за папиросной пачкой, вытащил «беломорину», не спеша закурил, тем самым как бы давая мне время прийти в себя, затем уже более раскованно продолжил:
— Мой новый руководитель Виктор Николаевич Ильин2, сменивший Гендина на посту начальника третьего отдела Секретно-политического управления НКВД, ознакомившись с протоколом, сделал мне мягкое внушение.
«...— Юра, не надо перегибать палку. Во-первых, Понырев проходит по делу не как подследственный, а как свидетель. Во-вторых, он после встречи с молодчиками Ежова немного не в себе. В-третьих — и это самое важное, — дело наше, как ты успел убедиться, не совсем обычное. Проще говоря, совсем необычное. На общепринятом языке я бы назвал его абсурдным, а тех, кто дает показания, — сумасшедшими, но, как заметил по этому поводу товарищ Сталин, «...чекисты должны предусмотреть всякую, даже самую мельчайшую, самую невероятную возможность, которой может воспользоваться враг, пытаясь проникнуть в наши ряды. Даже медицинское вредительство...»
«...— С этим Воландом и его сообщниками, — поставил задачу вождь, — следует детально разобраться!
Лаврентий Павлович попытался возразить, что Воланда и его подручных нет в природе. Они в каком-то смысле литературные персонажи, не более того.
Сталин даже обрадовался.
— Вот именно, персонажи! А у каждого персонажа, как считают в отделе агитации и пропаганды ЦК, есть прототип. Политбюро поддерживает эту позицию. Впрочем, зачем спорить?! Пусть наши доблестные чекисты разберутся, были у Воланда и его банды прототипы или нет?»
Ильин дал мне время осмыслить сказанное, после чего подытожил.
— Твоя задача — обеспечить надежное прикрытие операции, находящейся на контроле у самого!.. Выше, Рылеев, контроля не бывает! Необходимо любой ценой затушевать причину, по которой мы взялись за эту сверхсекретную разработку, начало которой положил небезызвестный тебе Гендин, оказавшийся, к сожалению, матерым врагом народа. Заруби себе на носу — в первую очередь тебя должен интересовать результат, а результата по такому необычному делу можно добиться, только накопив как можно больше материалов. В данной ситуации не так важны источники информации, как ее сбор.
Чем больше, тем лучше!
Пусть выскажутся все, кто так или иначе оказался причастным к этому делу. Пусть Понырев бродит по переулкам, пусть пялится на луну, пусть бредит вслух — главное, чтобы он написал подробные воспоминания о встречах с Булгаковым. Тщательно фиксируйте все, что наговорят так называемые свидетели.
И вот что еще...
Не следует их пугать, иначе они начнут выдавать такую ересь, что всякий здравомыслящий человек, особенно из комиссии партконтроля, задумается — а не наводят ли храбрые чекисты тень на плетень?
Наша цель — любой ценой избежать таких вопросов, поэтому следует еще раз хорошенько продумать весь план мероприятий и сделать упор на беллетристику в духе Понырева.
Кстати, он неплохо излагает обстоятельства, связанные с появлением в Москве банды Воланда. Где гарантия, что эти махровые реакционеры не отправятся, например, в Киев на постой к дяде Берлиоза гражданину Поплавскому?
Что касается Понырева, имей в виду — он действительно может не знать всего, что происходило с Булгаковым. Особенно историю его любовей, испытанных им после развода с первой женой Татьяной Николаевной. Однако у нас есть и другие свидетели, например Николай Эрдман, отбывающий ссылку в Калинине (Твери). Насколько мне известно, он считается одним из ближайших друзей Михаила Афанасьевича. Используй также доброжелателей, внедренных в семью Булгакова. Их информационные сводки и агентурные донесения способны здорово помочь в розыскных мероприятиях. Пусть все внесут свою лепту в сбор материалов о выдающемся писателе нашего времени, о котором товарищ Сталин выразился предельно ясно: «...И люди политики, и люди литературы знают, что он (Булгаков) человек, не обременивший себя ни в творчестве, ни в жизни политической ложью, что путь его был искренен, органичен, а если в начале своего пути (а иногда и потом) он не все видел так, как оно было на самом деле, то в этом нет ничего удивительного. Хуже было бы, если бы он фальшивил».
Рылеев уточнил:
— Эти слова приписывают Александру Фадееву, однако путем оперативных мероприятий было установлено, что руководитель СП просто повторил то, что высказал Петробыч по поводу смерти Михаила Афанасьевича. Это сталинская стилистика, его подход к делу — помянуть добрым словом человека, до конца исполнившего свой долг и сохранившего при этом честь и достоинство. Сам человек мало трогал воображение вождя. Ему, как оказалось впоследствии, было наплевать на исполнителей, но, как говорится, у великих людей великие слабости.
«...В конце разговора Ильин напутствовал меня:
— Верю, что вы, старший лейтенант, с честью справитесь с этим непростым заданием. Этого требует от нас партия. Это, Рылеев, игра за гранью риска».
— Вообрази, соавтор, что я должен был почувствовать, услышав такие слова. У меня даже мелькнула мысль обратиться к высшему руководству, чтобы те проверили Ильина на психику — здоров ли он или свихнулся, глядя на нашу писательскую интеллигенцию, которая на все лады, и спереди и сзади, восхваляла вождя. Остановила меня простенькая в своей одиозности мысль — если он инструктирует меня в таком необычном для НКВД разрезе, следовательно, его тоже кто-то проинструктировал.
Тогда чего я добьюсь своей докладной?
Меня тотчас упекут в спецпрофилакторий, как тех несчастных, ходивших на черного кота с револьверами.
Рылеев закурил.
— Сталин любил ставить подчиненных в тупик. Спросит как бы невзначай — как идет дело с разоблачением библейских негодяев? — тут не промолчишь. Придется доложить по всей форме. Это, надеюсь, ясно?
Я кивнул.
— Лаврентий Палыч сразу заподозрил подвох. По этому делу нельзя было работать спустя рукава, а при докладе обойтись общими словами: мол, рыли-рыли — ничего не нарыли. И то прими во внимание, еще четыре года назад вышел приказ, резко сокративший количество допущенных к делу Булгакова сотрудников и предписавший хранить все материалы по этому делу в особой папке, к которой имели доступ только Сталин и Берия, начальник отделения Ильин и я.
«...После 1936 года ты не найдешь в более-менее открытом доступе ни одного доноса на Булгакова. Они никогда не будут опубликованы, а ведь стукачи не ленились и до конца жизни Михаила Афанасьевича еженедельно отчитывались о проделанной работе».
«...в ходе оперативных мероприятий выяснилось, насколько своевременно руководство сориентировало чекистов в этом вопросе. Оказалось, враг рода человеческого не дремлет. То в одной,
то в другой области проявляет активность. Однако все наши попытки взять под контроль, оказались безуспешны...»
* * *
— Как считаешь, зачем Сталину понадобилась эта мистика?
Я отрицательно покачал головой. Что я понимал в высшем аппаратном пилотаже?
Юрий Лукич прищурился.
— Эх, молодо-зелено. Знаешь, какой самый надежный способ сохранить тайну? В этом деле никакая угроза наказания не поможет. Никакие грифы секретности не помогут. Лучшим способом маскировки являются как раз идиотские, на первый взгляд, задания.
«...Сознайся, до опубликования «Мастера и Маргариты» в журнале «Москва» ты, как и многие другие читатели, был уверен, что закатный роман Михаила Афанасьевича все эти годы пролежал под спудом в столе у Елены Сергеевны и был известен разве что кое-кому из ее друзей.
На самом деле за эти двадцать лет его прочли если не тысячи, то уж сотни граждан наверняка. И слухи о последнем романе Булгакова ходили...
И все молчали! И никому дела не было, кто скрывался под маской Воланда. А ведь среди читателей были вполне авторитетные и понимающие толк в литературе люди.
Вот так мы работали! Пришел срок — опубликуем, а до того, чтобы никаких преступных мыслей насчет Воланда.
Не надо суетиться, ребята. Вам скажут.
Объявят публично или на партсобрании огласят закрытое письмо ЦК...
Ветеран задумался, потом сделал решающее признание:
— И то прими во внимание, следствие по этому делу, дружище, продолжалось практически до начала войны. Я не знаю, сколько было потрачено сил и средств, но что удивительно, эти усилия не пропали даром. Архив Булгакова вдруг оказался востребованным в конце сорок четвертого года, когда твой знакомый Трущев обратился ко мне с просьбой подыскать знатока, который смог бы объяснить ему всю подноготную Führer der Welt3. Я предложил ему ознакомиться с последним романом Булгакова. Там о дьяволе много чего сказано. И написан здорово — не оторвешься...
Воспоминания увлекли Рылеева.
— Даже Хозяину понравилось. Он резолюцию наложил, правда, в устной форме — «пуст полежит до лучших времен».
Пауза.
— Что касается группы Воланда, эти негодяи действительно наворотили дел. Не говоря о похищении двух гражданок, четырех сожженных строениях и десятках доведенных до сумасшествия советских граждан, были и жертвы. О двух случаях со смертельным исходом теперь можно было говорить со всей определенностью.
Это, во-первых, небезызвестный Берлиоз, во-вторых, некий барон Майгель, служащий бюро по ознакомлению иностранцев с достопримечательностями столицы. И тот и другой — реальные люди. Имя прототипа Берлиоза мне раскрывать запретили. Сам догадайся, кого в этом случае Булгаков имел в виду.
Или придумай что-нибудь сенсационное...
Что касается Майгеля, его звали Б. Штейгер, он являлся уполномоченным коллегии Народного комиссариата просвещения РСФСР. Один из моих бывших коллег, державших барона на связи, охарактеризовал его как редкого по угодливости негодяя».
«...удивляла исключительная жестокость преступников. Одной из жертв отрезали голову, а обгоревшие кости второго были обнаружены в некоей «нехорошей» квартире по Большой Садовой. Только самые оголтелые враги советской власти позволяли себе такое остервенение. По этой причине первоначальная версия вертелась вокруг предположения — а не из Парижа ли понаехала к нам банда Воланда и прочие террористы?
Не из самого ли кутеповского Центра?»
Примечания
1. Розенталь Яков Данилович (1893—1966) (по прозвищу «Борода») — прототип Арчибальда Арчибальдовича в «Мастере и Маргарите», в 1925—1931 гг. являлся директором ресторана в Доме Герцена (в романе представлен как Дом Грибоедова).
2. Ильин Виктор Николаевич (?—1990) — участник Гражданской войны, политработник, заместитель директора треста «Союзкинохроника», работал в «Соввоенкино» и «Востокфильме». В начале 30-х годов перешел в НКВД (отвечал за работу с меньшевиками). Комиссар госбезопасности, начальник третьего отдела Секретно-политического управления НКВД, ведавшего вопросами работы с творческой интеллигенцией. В 1943 году был арестован. Реабилитирован в 1954 году. В 1956 году был назначен оргсекретарем Московского отделения Союза писателей, где работал до 1977 года. Умер в 1990 году.
3. Здесь: «хозяина мира».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |