Начало 1916 года семья Лаппа встретила традиционно. Как всегда, несмотря на дороговизну, большим был новогодний стол с массой гостей. То же самое повторилось и на именинах Кости в субботу 24 января. Гости беззаботно веселились, пели, танцевали. Лишь один виновник торжества сидел задумчивым и чем-то удручённым. Молодёжи собралось много, но после 10 часов все стали постепенно расходиться. В основном это были друзья восемнадцатилетнего Константина, реалисты и гимназисты. Домашние ещё задержались некоторое время за столом, а затем разошлись в свои комнаты. Последние дни они обратили внимание на то, что Костя стал замкнутым, малоразговорчивым, подолгу закрывался в своей комнате. Костя ушёл, сказав, что ложится спать. Домашние тоже укладывались. Вдруг ночную тишину квартиры нарушил выстрел. Раздался он из комнаты Константина. Николай Николаевич бросился туда, открыл дверь и увидел лежащего на кровати сына, а рядом отброшенный браунинг. Из груди юноши сочилась струйка крови. Константин — живой, корчась от боли, был в полном сознании. В комнату сбежались все домашние с выражением ужаса. Сразу послали за профессором Сергеем Ивановичем Спасокукоцким, жившим совсем рядом на Константиновской. Сергей Иванович, не дожидаясь, пока запрягут лошадь, быстро пошёл к пострадавшему, благо их разделяло чуть больше квартала. Войдя в подъезд, он вбежал по лестнице на второй этаж, одновременно сбросив запорошённую снегом шубу, держа в руке медицинский саквояж. Рана оказалась неопасной и предполагала благополучный исход. Наложив повязку, посидев с раненым, Сергей Иванович ушёл. Костя уснул, и его оставили одного в комнате. Под утро раздался ещё один выстрел, более громкий, из охотничьего ружья «Монте-Кристо». Когда родные вошли в комнату, то Костя лежал на полу, истекая кровью, рядом валялось дымящееся ружьё. Никто не ожидал, что раненый и бессильный человек станет снимать со стены охотничье ружьё, оказавшееся заряженным. Спасокукоцкий, вызванный вторично, констатировал смерть. В письменном столе Константина нашли письмо, адресованное родителям. В смерти своей он никого не обвинял. Причина самоубийства оставалась невыясненной1.
Татьяна и Михаил получили это известие из письма матери и на похоронах не были. После отпевания в Митрофаньевской церкви траурная процессия, в основном товарищи Кости из реального училища, где он обучался, направилась на кладбище мужского монастыря. В жизни Булгакова это был уже второй случай — годом раньше застрелился на его глазах близкий друг по гимназии Борис Богданов. Теперь покончил с собой родственник, брат жены Костя2. Мотив самоубийства, осуществлённого или несостоявшегося, человек на краю, на рубеже жизни и смерти — эта острейшая ситуация, как известно, притягивала внимание Булгакова-художника.
С тяжёлым, подавленным настроением держал Булгаков экзамены в феврале—марте—апреле 1916 года. Но, собрав силы, сдал их, получив «степень лекаря с отличием». Его оставили работать в Киевском госпитале, куда стекались раненые со всего юго-западного фронта. Отсюда их отправляли в поездах на восток. Не успев получить диплом, Булгаков уехал в Каменец-Подольск вместе с госпиталем, а затем в Черновцы, освобождённые во время Брусиловского прорыва. Татьяна Николаевна оставалась в Киеве и приехала в конце лета к нему сестрой милосердия.
Неожиданно Михаила Афанасьевича вызвали в Москву «в порядке мобилизации». Большинство врачей оказалось в лазаретах на линии фронта. Выпускников же медицинских вузов правительство решило направить во внутренние губернии России из-за нехватки врачебного персонала. Булгакова определили в с. Никольское Смоленской губернии заведовать земской больницей с 29 сентября 1916 г.
В Никольском не было свободного времени среди бесчисленных операций, перевязок, приёма больных: «Я делал две ампутации бедра, а пальцев не считаю. А вычистки. Вот у меня записано восемнадцать раз. А грыжа. А трахеотомия. Делал, и вышло удачно. Сколько гигантских гнойников я вскрыл. А повязки при переломах. Гипсовые и крахмальные. Вывихи вправлял. Интубации. Роды. Приезжайте, с какими хотите. Кесарева сечения делать не стану, это верно. Можно в город отправить. Но щипцы, повороты — сколько хотите»3. «Свободным временем» была ночь: «Вокруг меня — ноябрьская тьма с вертящимся снегом, дом завалило, в трубах завыло. Все двадцать четыре года моей жизни я прожил в громадном городе и думал, что вьюга воет только в романах. Оказалось: она воет на самом деле. Вечера здесь необыкновенно длинны, лампа под синим абажуром отражалась в черном окне, и я мечтал, глядя на пятно, светящееся на левой руке у меня. Мечтал об уездном городе — он находился в сорока верстах от меня. Мне очень хотелось убежать с моего пункта туда. Там было электричество, четыре врача, с ними можно было посоветоваться, во всяком случае, не так страшно. Но убежать не было никакой возможности, да временами я и сам понимал, что это малодушие. Ведь именно для этого я учился на медицинском факультете...»4
Только работа могла отвлечь Николая Николаевича от тяжёлых мыслей, и он старался приходить домой поздно вечером. Пистолет, приобретённый по приказу Столыпина, сыграл поистине роковую роль в смерти сына Кости...
После поездки в Петроград, по дороге домой, Лаппа простудился и слёг в постель с воспалением лёгких. В мае его повторно вызвали в столицу, но поехать он не смог. Лечил его, как всегда, Алексей Петрович Минх. Тогдашние врачи знали силу влияния доброго слова на пациента. Минх навещал больного часто, принося городские новости. Рассказал и о чествовании профессора Разумовского в связи с его 35-летней научной деятельностью. Лаппа сожалел, что не мог присутствовать на юбилее, но юбиляр сам посетил его. Делился с Николаем Николаевичем впечатлениями о «шумном успехе» в Саратове Петроградского сатирического театра «Кривое зеркало». Когда Лаппа стал подниматься с постели, в газетах появились сообщения об успешном наступлении войск юго-западного фронта под командованием А.А. Брусилова. Лечение он продолжил, как обычно, в Ессентуках, в санатории Зернова, не зная, что это будет его последняя поездка «на воды».
Наступил 1917-й, «незабываемый, вьюжный стремительный год!»5 Зима в Саратове выдалась тёплой. Супруги Булгаковы решили провести здесь отпуск. Татьяна сначала поехала к родителям, а Михаил в Киев — получить диплом (вручен 7 марта 1917 г.). В самом начале марта в Петрограде, по сообщениям газет, неожиданно всё круто переменилось: организован был Временный комитет Государственной думы, арестованы все царские министры, освобождены заключённые.
В Саратове ликующие толпы людей с красными бантами под музыку полковых оркестров шествовали по улицам.
Газеты известили об отречении Николая II, аресте саратовского губернатора Тверского, вице-губернатора Римского-Корсакова. И было тревожно, многие военные срывали с себя погоны.
Михаил Булгаков задерживался в Киеве, и Татьяна, обеспокоенная, приехала к нему на Андреевский спуск. С трудом купив проездные билеты, в Саратов поехали вместе.
Не обошлось без чрезвычайного происшествия. 17 марта на саратовском железнодорожном вокзале у супругов украли чемодан и коробку из-под шляпы. Дежурный милиционер помог составить заявление о краже6. Вора быстро нашли. Им оказался солдат 4-го гренадерского полка. В заявлении Булгаков указал, что в Саратове он пробудет до 10 апреля.
В эти весенние дни Михаил по вечерам играл в шахматы с тестем. А днем город гремел митингами. Комитет РСДРП призывал рабочих вступать в ряды партии. Запись производилась в обществе «Маяк» на Царицынской улице (ныне Первомайская). Арестовали Э.А. Исеева — почётного председателя «Союза русского народа», гласного саратовского губернского земства. Деятели литературы, науки и искусства, созванные литературным содружеством «Многоугольник», обсуждали вопрос о чествовании памяти Н.Г. Чернышевского.
Отпуск быстро истёк. Булгаковы через Москву вернулись в село Никольское. «Когда мы весной 17-го года уезжали из Саратова, отец дал мне с собой ящик столового серебра — моё приданое. Мы и в этот раз опять не хотели брать его, тащить, но отец настоял — «пригодится»»7, — рассказывала Татьяна Николаевна. (В 1918 г. в Киеве на деньги от продажи этого серебра Булгаков оборудует врачебный кабинет для приема больных.)
В середине мая Николай Николаевич, по разрешению министерства финансов, побывал в Киеве, навестив больную мать. С 9 мая в течение трёх суток в Саратове бушевал настоящий шторм при сильном северо-восточном ветре. Вернулся Николай Николаевич в солнечную погоду, нарушаемую лишь ливнями.
На лето дачу не снимали, и Евгения Викторовна, взяв сыновей Колю и Володю, уехала погостить под Смоленск к дочери и зятю. Николай Николаевич остался один. Евгений, старший их сын, оканчивал в Петрограде военное училище. Он долго не писал, но вот по приказу Керенского открылось новое наступление, и Женя в первом же бою погиб «смертью храбрых». Вещи его привёз в Саратов денщик. Грянул ещё один удар для семьи. Николай Николаевич не мог оставаться в одиночестве. Он вызвал жену, которая быстро вернулась в Саратов. Вдвоём было легче переносить горе. Сыновья Коля и Володя ещё с месяц пожили у Булгаковых в далёком от фронта Никольском.
В это время Михаил Афанасьевич, заразившись от больного дифтеритом деревенского ребёнка после трахеотомии, чтобы облегчить боли, начал впрыскивать себе морфий. Пошли страшные для Татьяны Николаевны дни и месяцы борьбы с этим недугом мужа, которые продолжались до 1918 года, когда Булгакову в Киеве, родном городе, удалось совладать с собой и бросить это пагубное пристрастие. Победила в нём страсть к писательству, литературное творчество. Сама же Татьяна Николаевна не стала морфинисткой: «Мне он тоже морфий впрыскивал, закружилась голова... рвота началась. Так что на меня морфий отвратительно действует»8. И много сил, душевной боли потратила она на то, чтобы излечить больного мужа.
20 сентября 1917 года Булгакова направляют в Вяземский уезд на место врача земской больницы. В декабре он едет в Москву и пытается добиться демобилизации по болезни.
31 декабря 1917 года М. Булгаков писал сестре Наде о своих дорожных впечатлениях: «Недавно в поездке в Москву и Саратов9 мне пришлось всё видеть воочию, и больше я не хотел бы видеть. Я видел, как серые толпы с гиканьем и гнусной бранью бьют стёкла в поездах, видел, как бьют людей. Видел разрушенные и обгоревшие дома в Москве... Тупые и зверские лица. Видел толпы, которые осаждали подъезды захваченных и запертых банков, голодные хвосты у лавок, затравленных и жалких офицеров, видел газетные листки, где пишут в сущности об одном: о крови, которая льётся и на юге, и на западе, и на востоке, и о тюрьмах. Всё воочию видел и понял окончательно, что произошло»10.
После установления советской власти в Саратове служащие казённой палаты продолжали свою прежнюю деятельность. Они брали пример со своего управляющего. Обаяние этого человека и его деловые качества не дали повода усомниться в нём его подчинённым. Сила духа и убеждения, интеллигентность, демократизм видного губернского чиновника старой России — Николая Николаевича Лаппа — позволили ему сделать единственно правильный выбор: не участвовать в бойкоте новой власти. Штат казённой палаты был оставлен в прежних должностях, а через несколько месяцев из Москвы пришёл приказ о награждении денежными премиями служащих палаты. Потеряв двух сыновей, Н.Н. Лаппа хотел уйти на пенсию, но вскоре получил назначение на должность управляющего Московской казённой палатой. В 1918 г. он скоропостижно скончался в Москве от разрыва сердца11.
В «Моём дневнике» М. Булгаков запишет 2 сентября 1923 г.: «Вчера приехали к нам Софочка с матерью, мужем и ребёнком. Проездом в Саратов. Завтра должны уехать со скорым поездом туда, где когда-то жизнь семьи была прекрасна, теперь будет кочевье, скудость и тяжесть»12. Ушёл в прошлое целый мир, в котором «жизнь семьи была прекрасна».
Нет больше свидетельств, что М. Булгаков с тех пор биографически соприкасался с Саратовом.
М. Булгаков. 1916 г.
Медицинский диплом М. Булгакова
Заявление о пропаже вещей Булгакова на железнодорожном вокзале Саратова 17 марта 1917 года. Из фондов Государственного архива Саратовской области. Публикуется впервые
Евгений Лаппа. 1917 г.
Примечания
1. Описание самоубийства почерпнуто нами из рассказа А.Н. Архангельской и из статьи в «Саратовском вестнике» от 26 января 1916 г. (№ 20).
2. Т.Н. Кисельгоф ошибочно припоминала 1913 г. как год смерти брата Константина.
3. Булгаков М.А. Собрание сочинений: в 5 т. М.: Художественная литература, 1992. Т. I. С. 130.
4. Там же. С. 92.
5. Булгаков М.А. Собрание сочинений: в 5 т. М.: Художественная литература, 1992. Т. I. С. 147.
6. Оно сохранилось в фондах Государственного архива Саратовской области. См.: Плешаков И.Н. Происшествие на саратовском вокзале. Неизвестный эпизод из биографии М.А. Булгакова // Доклады академии военных наук. Поволжское отделение (Саратов). 2007. Вып. 5 (29). Гражданская война в России (1917—1922): взгляд и оценка через 90 лет. С. 145—147.
7. Цит. по: Чудакова М.О. Жизнеописание Михаила Булгакова. М.: Книга, 1988. С. 72.
8. Кисельгоф Т.Н. Воспоминания. Письма. Киев: ИД «Личность», 2016. С. 87.
9. Эта «недавняя» поездка в Саратов не была подтверждена Т.Н. Кисельгоф. См.: Кисельгоф Т.Н. Воспоминания. Письма. Киев: ИД «Личность», 2016. С. 89. Вероятно, речь идет о посещении Саратова весной 1917 г.
10. Булгаков М. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 10.
11. См.: «У отца была другая женщина, и он вообще хотел уйти из семьи. А в 1918 году мать с Володькой к нему поехала, у них там было объяснение очень бурное, и на следующий день он умер» (Кисельгоф Т.Н. Воспоминания. Письма. Киев: ИД «Личность», 2016. С. 94).
12. Булгаков М. Дневник. Письма. 1914—1940. М.: Современный писатель, 1997. С. 52.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |