Памяти Александра Викторовича Михайлова
Роману Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» предшествует эпиграф из гетевского «Фауста», там, где Фауст задает вопрос, а Мефистофель отвечает:
...так кто ж ты, наконец?
— Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо.
Надо сразу сказать, что этот эпиграф — отчасти плод творчества самого Булгакова.
У Гете — в переводе Н. Холодковского — другие слова:
Фауст.
Так кто же ты?
Мефистофель.
Частица силы я,
Желавшей вечно зла, творившей лишь благое.
Булгаков энергично переписывает Холодковского — и добивается большей выразительности. Причем он резко обрывает пространный ответ Мефистофеля, который исключительно важен для правильного понимания и Гете и самого Булгакова.
У Гете полный ответ Мефистофеля на вопрос Фауста звучит так:
Фауст.
Так кто же ты?
Мефистофель.
Частица силы я,
Желавшей вечно зла, творившей лишь благое.Фауст.
Ты мне сказал: я часть; но весь ты предо мной?
Мефистофель.
Да, я — лишь части часть, которая была
Вначале всей той тьмы, что свет произвела,
Надменный свет, что спорить стал с рожденья
С могучей ночью, матерью творенья1.
Именно в целостности начала и конца этой цитаты мысль Гете придает оконченный смысл, ибо подразумевает и отсылает читателя к первой книге Ветхого Завета — Бытие, где прямо и, безусловно сказано:
«В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош; и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один» (Быт. 1.1—3).
В более строгом переводе Торы иудаистами для русскоязычных евреев начало «Книги Брейшит» выглядит иным:
«В НАЧАЛЕ сотворения Всесильным неба и земли, когда земля была пуста и нестройна, и тьма над бездною, а дух Всесильного парил над водою, сказал Всесильный: Да будет свет; и стал свет. И увидел Всесильный свет, что он хорош, и отделил Всесильный свет от тьмы. И назвал Всесильный свет днем, а тьму назвал ночью. И был вечер, и было утро: день один».
Тщательность, с которой мы предлагаем варианты переводов и «Фауста» и Библии, вызвана исключительной важностью понимания эпиграфа, поставленного Булгаковым к великому роману.
Вдумаемся в прочитанное.
Итак, Тьма провидчески предшествовала Свету. Тьма эта была от Бога, она была божественной тьмой, местом слитного с нею пребывания Света, до того как Бог не отделил свет от тьмы, а следовательно, изначально, по природе своей, лишена зла и Свет (Благо) — всего лишь ее материнская часть, в объятиях и во чреве которой потенциально пребывал Свет, пока Бог не призвал его на свет. Тот самый Свет, о котором дальше в Библии сказано: «И увидел Бог свет, что он хорош» (Быт. 1.4).
И хотя не сказал Бог о Тьме, что «тьма хороша», но не сказал Бог о ней и другого слова, а только лишь назвал Бог тьму «ночью». Следовательно, мы имеем право сказать о том, что Благое рождается только от Блага же, значит Тьма — не есть зло.
Но и Свет хорош, значит и он вне зла...
Откуда же в таком случае взялось зло?
Этот сакраментальный вопрос насмешливо и подразумевается в словах Мефистофеля, который обвиняет в появлении зла именно Свет, потому что тот вступил в спор первородства, в спор первопричины (что первично: дух или материя?) с «матерью творения», с Тьмой-Благом, которая от Духа Божьего, и частью которой он — Мефистофель — является.
Выходит, и о Тьме — резонирует Гете в унисон с I Книгой Бытия, можно сказать, вторя Богу: это хорошо, ибо она, безусловно, тоже есть Благо.
Раз Свет вызвал Тьму на спор первородства, значит именно на нем лежит вина за возникновение зла, которое отныне покоится исключительно в Свете, а значит желание Тьмы ответить злом на зло Света, по логике Мефистофеля, — «это хорошо». Гете фиксирует такую вот казуистическую возможность оправдания Тьмы, но даже и это разделение вины — на вину Света и вину Тьмы, в конце концов, у Гете снимается тем, что, даже желая зла, Зло «вечно совершает благо», в силу своей изначально благой природы и целостности; тем самым зло окончательно лежит в Свете, оно — дело его рук, а злу остается только лишь томление духа.
В этом гетевском акценте скрыто утверждение о том, что Бог, конечно, в существовании зла неповинен. Булгаков же, фрагментируя мысль Гете, делает акцент на другом: сам Сатана, конечно же, в мировом зле неповинен. И это оправдание Сатаны дерзко выносится в эпиграф всего романа (факт, что романный Воланд не совершает зла как такового — аксиома всех исследователей булгаковского текста).2.
Но!
Но, согласившись с Гете в оценке благой Тьмы, изначально оправдывая Сатану, Булгаков все равно должен был сам, в силу сотворчества, решать те же проблемы, которые стояли когда-то перед Гете в «Фаусте». Он должен был художественно: а) оправдать Зло; б) подчеркнуть непогрешимость Бога для тех, кто усомнился в благости Света. Оправдать Тьму и восстановить веру, изжить сомнения изнутри себя, из собственной души, уязвленной пилатовской гемикранией неверия.
На этом долгом пути Булгакову пришлось по-своему, часто подсознательно, интуитивно, даже тайно решать значительную сумму философских, а зачастую и теологических проблем; результатом этого решения и явилась его парадоксальная — и противоречивая — романная теодицея «Мастер и Маргарита». И давно пора внимательно разобраться в этом загадочном тексте, тем более что закатный (определение самого писателя3) роман Булгакова вошел в моду и стал репрезентативен, тем более что он в XX веке представил миру новый ответ России на «проклятые вопросы». И ответ этот тем более важен, что Россия стала в известном смысле не только для Запада — не будем отворачиваться — но отчасти и для самой себя, увы, воплощением мировой казни и мирового зла.
Принципиальное самоустранение автора из текста, при настойчивом биографизме повествования, латентный характер постановки и решения проблем, чисто булгаковская скрытность авторской воли, исключительная роль подтекста и внесюжетных источников действия, структурное множество и т. д. — все это создает также и исключительные трудности для анализа романа.
И начать придется издалека: и не с объема, а с плоскости.
Примечания
1. Гете И.В. Избранное. М., 1963. С. 213.
2. Исследователи булгаковского романа давно отметили, что Воланд не совершает зла, а лишь творит возмездие. См., например: Бэлза И.Ф. Генеалогия «Мастера и Маргариты» // Контекст-1978. М., 1978; Лакшин В.Я. Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Новый мир. 1968. № 6. С. 284—311.
3. Возможно, предчувствие конца жизни за романной чертой и растянуло работу автора на десять лет (с мая 1929), в архивах Булгакова осталось восемь редакций «закатного» романа. См.: Чудакова М.О. Творческая история романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Вопросы литературы. 1976. № 1. С. 218—253.
| К оглавлению | Следующая страница |