Памяти Александра Викторовича Михайлова
Роману Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», как известно, предшествует эпиграф из гётевского «Фауста», там, где Фауст спрашивает, а Мефистофель отвечает:
«...так кто ж ты, наконец? (спрашивает Фауст).
— Я — часть той силы,
что вечно хочет зла и вечно совершает благо» (отвечает Мефистофель)1.
Надо сразу сказать, что этот эпиграф отчасти плод творчества самого Булгакова.
У Гёте — в переводе Н. Холодковского — другие слова:
Фауст.
Так кто же ты?
Мефистофель.
Частица силы я,
Желавшей вечно зла, творившей лишь благое2.
Булгаков энергично переписывает Холодковского и добивается большей выразительности. Причем он резко обрывает пространный ответ Мефистофеля, который исключительно важен для правильного понимания и Гете, и самого Булгакова.
У Гёте полный ответ Мефистофеля на вопрос Фауста звучит так:
Фауст.
Так кто же ты?
Мефистофель.
Частица силы я,
Желавшей вечно зла, творившей лишь благое.Фауст.
Ты мне сказал: я часть; но весь ты предо мной?
Мефистофель.
Да, я — лишь части часть, которая была
В начале всей той тьмы, что свет произвела,
Надменный свет, что спорить стал с рожденья
С могучей ночью, матерью творения.
Именно в целостности начала и конца этой цитаты мысль Гёте обретает законченный смысл, потому что подразумевает и отсылает читателя к первой книге Моисея — Бытие, где прямо и безусловно сказано:
«В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош; и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днём, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один» (Быт. 1. 1—3).
В более строгом переводе Торы иудаистами для русскоязычных евреев начало «Книги Брейшит» выглядит иным:
«В НАЧАЛЕ сотворения Всесильным неба и земли, когда земля была пуста и нестройна, и тьма над бездною, а дух Всесильного парил над водою, сказал Всесильный: Да будет свет; и стал свет. И увидел Всесильный свет, что он хорош, и отделил Всесильный свет от тьмы. И назвал Всесильный свет днём, а тьму назвал ночью. И был вечер, и было утро: день один».
Тщательность, с которой мы предлагаем варианты переводов и «Фауста» и Библии, вызваны исключительной важностью понимания эпиграфа, поставленного Булгаковым к великому роману.
Вдумаемся в прочитанное.
Итак, Тьма провидчески предшествовала Свету, Тьма эта была от Бога, она была божественной тьмой, местом пребывания Света до того, как Бог отделил свет от тьмы, а следовательно, лишена зла изначально — по природе своей — и Свет (Благо) — всего лишь её материнская часть, в объятиях которой потенциально пребывал Свет, пока Бог не призвал его на свет. Тот самый Свет, о котором дальше в Библии сказано: «И увидел Бог свет, что он хорош» (Быт. 1. 1)
И хотя не сказал Бог о Тьме, что «тьма хороша», но не сказал Бог о ней и другого слова, а только лишь назвал Бог тьму «ночью». Следовательно, мы имеем право сказать о том, что Благое рождается только от Блага же, значит, Тьма — не есть зло. Но и Свет хорош, значит, и он вне зла... Откуда же в таком случае взялось зло?
Этот сакраментальный вопрос насмешливо и подразумевается в словах Мефистофеля, который обвиняет в появлении зла именно Свет, потому что тот вступил в спор первородства, в спор первопричины (что первично: дух или материя?) с «матерью творения», с Тьмой-Благом, которая от Духа Божьего и частью которой он — Мефистофель — является.
Выходит, и о Тьме — резонирует Гёте в унисон с Первой Книгой Моисеевой — можно сказать, вторя Богу: это хорошо. Она, безусловно, есть Благо.
Раз Свет вызвал Тьму на спор, значит, именно на нём лежит вина за возникновение зла, которое отныне покоится исключительно в Свете, а значит, желание Тьмы ответить злом на зло Света, по логике Мефистофеля, «это хорошо». Гёте фиксирует такую вот казуистическую возможность оправдания Тьмы, но даже и это разделение вины — на вину Света и вину Тьмы — в конце концов снимается у Гёте тем, что, даже желая зла, Зло вечно совершает благо, в силу своей изначально благой природы и целостности; тем самым зло окончательно лежит в Свете, оно дело его рук, а злу остаётся только томление духа.
В этом гётевском акценте скрыто утверждение о том, что Бог, конечно, в существовании зла не виновен. Булгаков же, фрагментируя мысль Гёте, делает акцент на другом: сам Сатана, конечно же, в мировом зле не виноват. И это оправдание Сатаны дерзко выносится в эпиграф всего романа (факт, что романный Воланд не совершает зла как такового — аксиома всех исследователей булгаковского текста)3.
Но!
Но, согласившись с Гёте в оценке благой Тьмы, изначально оправдывая Сатану, Булгаков всё равно должен был сам, в силу сотворчества, решать те же проблемы, которые стояли когда-то перед Гёте в «Фаусте», он должен был художественно: а) оправдать Зло, б) подчеркнуть непогрешимость Бога для тех, кто усомнился в благости Блага. Оправдать Тьму и восстановить веру, изжить сомнения изнутри себя, из собственной души, уязвлённой пилатовской гемикранией неверия.
На этом долгом пути Булгакову пришлось по-своему, часто подсознательно, интуитивно, даже тайно решать значительную сумму философских, а зачастую и теологических проблем, результатом которого и стала его парадоксальная — и противоречивая — романная теодицея «Мастер и Маргарита». И давно пора разобраться пристально в этом загадочном тексте, тем более, что закатный (определение самого писателя)4 роман Булгакова стал столь моден и репрезентативен, тем более, что роман представил миру в XX веке новый ответ России на «проклятые вопросы». И ответ этот тем более важен, что Россия стала в известном смысле для Запада — не будем отворачиваться, — да и отчасти и для самой себя — увы, — воплощением мировой казни и мирового зла.
Принципиальное самоустранение автора из текста при настойчивом биографическом контексте повествования, латентный характер постановки и решения проблем, чисто булгаковская скрытность авторской воли, исключительная роль подтекста и внесюжетных источников действия, структурное множество и т. д. — все это создаёт исключительные же трудности для анализа романа.
И начать придётся издалека, и не с объёма, а с плоскости.
Примечания
1. Булгаков М.А. Собрание сочинений: в 5 т. Т. 5. М.: Художественная литература, 1992. С. 7.
2. Гёте И.В. Избранное. М., 1963. С. 213.
3. Исследователи булгаковского романа давно отметили, что Воланд не совершает зла, а лишь творит возмездие. См., например: Белза И.Ф. Генеалогия «Мастера и Маргариты» // Контекст-1978. М., 1978 // Лакшин В.Я. Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Новый мир. 1968. № 6. С. 284—311.
4. Возможно, предчувствие конца жизни за романной чертой и растянуло работу автора на десять лет (с мая 1929), в архивах Булгакова осталось восемь редакций «закатного» романа. См.: Чудакова М.О. Творческая история романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Вопросы литературы. 1976. № 1. С. 218—253.
| К оглавлению | Следующая страница |