Введение

Настоящая работа представляет собой попытку выявления и исследования символического значения образов света в прозе М.А. Булгакова. Стремление наиболее полно выявить множество очевидных и скрытых смыслов, содержащихся в образах, диктуется желанием понять духовный мир писателя и систему его ценностей.

Содержание работы находится в русле тенденций современного литературоведения, активно разрабатывающего проблему интерпретации художественного текста, устремленной «к постижению и к «досотворению» понимаемого», к «обнаружению скрытого смысла в смысле очевидном» (189, 109).

Изучение творчества М.А. Булгакова в аспекте проблемы интерпретации текста является качественно новым этапом в освоении художественного наследия писателя.

Начальный этап научно-критического изучения творчества М.А. Булгакова был отмечен повышенным вниманием к личности писателя и его биографии. Литературоведение 60—70-х годов в соответствии с особенностями общественно-политической ситуации предпринимало попытки адаптировать личность и творчество Булгакова к идеологическим схемам, «задача прочтения и анализа была совмещена с задачами общественно-политической борьбы» (79, 9).

Стремление скорректировать факты биографии и творческого пути писателя в соответствии с мировоззренческими и эстетическими взглядами исследователей в различной степени проявляется в работах Л. Яновской «Творческий путь Михаила Булгакова» (113), В. Петелина «Возвращение Мастера: Статьи о М.А. Булгакове» (86), «Михаил Булгаков: Жизнь. Личность. Творчество» (87), Н. Утехина «Исторические грани вечных истин («Мастер и Маргарита») (99), П. Палиевского «Последняя книга М. Булгакова» (83). Исследователи перечисленных работ пытались найти у Булгакова подтверждение его приверженности революционной идее (113, 112), готовности подчиниться принципам партийности и государственности (87, 212—459), отражение в его творчестве путей «сближения с революцией и социализмом» (99, 207—212). Вынужденными уступками идеологической цензуре отмечены работы В. Лакшина «О прозе Булгакова и о нем самом» (73) и И. Бэлзы «Генеалогия «Мастера и Маргариты» (38), стремившихся говорить о творчестве писателя в рамках допустимого.

Указанный подход определялся попыткой вписать творчество М. Булгакова в рамки социалистической культуры, и таким образом сделать возможным выход произведений писателя к читателям.

Качественно новый уровень в развитии булгаковедения связан с работами М.О. Чудаковой. По справедливому замечанию А.А. Нинова, с опубликования в 1976 году обзора «Архив Михаила Булгакова. Материалы для творческой биографии писателя» (104), «начался новый важный этап научного изучения биографии и творчества Булгакова» (78, 17). Особенность этого этапа заключается в признании первостепенной важности изучения, сопоставления и анализа документов (рукописей, дневников, писем писателя), исследования вариантов произведений, их творческой истории, а также свидетельств современников. Результатом длительной и кропотливой работы явилось создание первой научной биографии писателя — книги «Жизнеописание Михаила Булгакова» (107).

Стремление к объективности в освещении биографии писателя и ее отражении в булгаковском творчестве присуще работам А. Смелянского (92), А. Нинова (82), В. Гудковой (52).

Важным этапом научного освоения булгаковского наследия явилось целенаправленное исследование проблемы традиций русской и мировой литературы и философии в творчестве писателя. Вероятно, впервые мысль о Булгакове как писателе, продолжающем в своем творчестве важную этико-философскую тему русской литературной классики — тему нравственных исканий, прозвучала в 1968 году в статье И. Виноградова «Завещание Мастера». Размышляя о нравственной коллизии романа «Мастер и Маргарита», автор статьи отмечал утверждение Булгаковым «безусловной первичности нравственной позиции человека даже в самой жестокой ситуации» (43, 54). «Нравственный императив верности человека самому себе в истине, добре, справедливости», по мнению исследователя, является содержанием нравственной позиции Булгакова, «и в этом М. Булгаков — прямой наследник традиции русского философского романа XIX века — романа Толстого и Достоевского» (43, 56).

Последующее изучение Булгакова в русле анализа культурных традиций явилось, пожалуй, одним из самых плодотворных и перспективных направлений исследования творчества писателя. Свидетельством этого являются разные по подходам, методам, приемам, предмету анализа исследования Б.Ф. Егорова (55), М.О. Чудаковой (106), (107), И.Ф. Бэлзы (37), (38), (39), А.П. Казаркина (61), Л.Л. Фиалковой (100), (101), И.Л. Галинской (47), П. Абрагама (30), (31), Р.Я. Клеймана (65), Л.Ф. Ершова (56), Н.А. Грозновой (51), Т.М. Вахитовой (40), М. Петровского (88), К. Кириленко (65) и др.

На современном этапе выдвигается проблема интерпретации текстов произведений Булгакова и выявление интертекстуальности как свойства художественного текста включать в себя «на различных уровнях в более или менее узнаваемых формах... тексты предшествующей культуры и тексты окружающей культуры»¹.

Работы предшествующего периода, посвященные исследованию источников произведений писателя, перекличек творчества с предшествующим и современным литературно-философским контекстом, приобретают характер подступов к исследованию вопроса об особенностях функционирования интертекста в идейно-художественной структуре произведений М. Булгакова.

Серьезный вклад в изучение творчества писателя внесли исследования Б.М. Гаспарова. В работе «Из наблюдений над мотивной структурой романа «Мастер и Маргарита» (48) ученый выявлял глубокие литературный и культурный подтексты романа рассматривая мотивную организацию структуры произведения, устанавливая прототипические связи, используя музыкальные ассоциации.

Продолжая рассмотрение творчества писателя, в работе «Новый Завет в произведениях М.А. Булгакова» (49) Б. Гаспаров исследовал библейские образы и мотивы в прозе писателя, приходя к выводу, что анализ образов и мотивов, поэтапно развертывающихся и кристаллизующихся в творчестве писателя, «позволяет обнаружить связь между различными произведениями и лучше понять внутреннюю логику развития творчества Булгакова» (49, 83).

Своеобразие смысловых перекличек произведений М. Булгакова с историко-литературным контекстом предшествующих и современной писателю эпох является предметом внимания Е.А. Яблокова, автора работ «Мотивы прозы Михаила Булгакова» (110) и «Роман Михаила Булгакова «Белая гвардия» (112). Опираясь на методику мотивного анализа, автор делает попытку постижения сложного художественно-философского мира писателя. По мнению исследователя, высокая активность интертекста в булгаковских произведениях объясняет своеобразие авторского мироощущения. С одной стороны, богатство смысловых перекличек произведений писателя с историко-культурными традициями «свидетельствует о консерватизме писателя, о его приверженности идее сохранения старой культуры» (110, 5). С другой стороны, «черты пародийности и бурлеска», присущие «культурным знакам» в границах булгаковского художественного мира, «воспринимаются как более или менее громоздкие «мифы», затрудняющие непосредственное и непредвзятое восприятие событий. Двойственная установка по отношению к интертексту — одно из проявлений диалектичности булгаковского мироощущения, в котором идея вечного повторения и возвращения равновесно сочетается с идеей абсолютного поступательного движения» (110, 5—6). Богатство межтекстовых отношений, свойственное произведениям писателя, по мнению исследователя, отражает одну из главных особенностей его художественного мира — непреходящего диалога Истории и Культуры: «непредсказуемой и бесконечно саморазвивающейся во времени человеческой жизни «как она есть» — и аккумулирующего метафизическое инобытие в вечности «культурного слоя» (110, 6).

Интересный подход к выявлению смысловой глубины произведений намечен в исследованиях В. Химич и М. Бессоновой.

В.В. Химич в работах «Странный реализм М. Булгакова (103), «Зеркальность как принцип отражения и пересоздания реальности в творчестве М. Булгакова» (102) через анализ структурных особенностей художественного мира писателя раскрывает авторское мировоззрение, отражающее самоощущение человека «в мире катастрофически разорванных социальных и личностных связей» (98, 54).

Исследование М.И. Бессоновой «Лейтмотивы как форма выражения авторской позиции в романе «Мастер и Маргарита» (33) направлено на выявление концептуального смысла произведения. Классифицируя лейтмотивы, выясняя их содержательную функцию и символическое значение, исследователь определяет философскую концепцию романа.

Несмотря на большое количество работ, исследующих смысловое многообразие произведений писателя, этот аспект изучения его творчества остается актуальным, поскольку процесс постижения смысла великих художественных творений, к числу которых принадлежат произведения М.А. Булгакова, нескончаем. Никакому акту осмысления произведений искусства (даже самому проникновенному и глубокому) не дано оказаться единственно и исчерпывающе правильным, ведь любой художественный текст является, по определению Б.М. Гаспарова, «частицей непрерывно движущегося потока человеческого опыта» и каждый раз существует в новой смысловой среде, какой является «каждый новый случай предложения и восприятия текста» (129, 275).

Попытка выявления и определения явных и скрытых смыслов, заключенных в произведениях писателя, осуществляется в данном исследовании посредством обращения к категории символа, обладающего, по замечанию Ю. Лотмана, огромной «культурно-смысловой емкостью», «большим количеством смысловых потенций», «смыслового резерва» (160, 193).

Проблема символа в литературоведении является одной из наиболее сложных в связи с разницей подходов к пониманию термина. Поэтому представляется целесообразным обозначить суть понятия «символ» в данной работе.

Трактовки символа в литературоведении многообразны. Во-первых, символ может рассматриваться в аспекте проблемы специфики искусства как особого способа освоения и отображения жизни. Понятие «символ» в этом случае является тождественным понятию «художественный образ» на основании способности быть одновременно способом воссоздания явлений действительности в их чувственном восприятии и выражения идейно-эмоционального осмысления этой действительности. Символ родственен любому художественному образу, находящемуся, по замечанию А. Губера, «между идеальностью понятия и реальностью вещного, предметного мира, несет в себе признаки того и другого» (135, 127). Символ и художественный образ также являются тождественными по признаку способности воплощать в единичном общее.

Во-вторых, символ может рассматриваться как художественный образ особого типа с точки зрения своеобразия соотношения в нем идеи и ее художественного выражения как «тождества в нетождестве». По замечанию А.Ф. Лосева, высказанном им в работе «Проблема символа и реалистическое искусство», «вся идейная образность или образная идейность, взятая в целом, указывает на нечто такое, что далеко выходит за пределы образности художественного произведения» (159, 142). В статье «Логика символа» исследователь так определяет специфику символа: «символ вещи — ...ее обобщение, зовущее за пределы этой вещи и намечающее огромный ряд ее разнородных перевоплощений», создающий «бесконечную смысловую перспективу» (158, 197). Л.А. Юркина в работе «Символ и его художественные функции (на материале русской литературы рубежа XIX—XX веков)» отмечает: «При таком подходе основным критерием выделения символа как самостоятельной категории поэтики является условность художественного изображения, понятая как отсутствие прямой, непосредственной тождественности образа объекту изображения, как отступление от принципа жизнеподобия» (192, 7). В ряде случаев это дает основания для отождествления символа с различными видами тропов.

В «Кратком словаре литературоведческих терминов» Л. Тимофеева и Н. Венгерова символ трактуется как «один из тропов, состоящий в замещении наименования жизненного явления, понятия, предмета в поэтической речи иносказательным, условным обозначением, чем-либо напоминающим это жизненное явление» (207, 140). Созвучную интерпретацию символа содержит «Словарь литературоведческих терминов» под редакцией Л. Тимофеева и С. Тураева: «В основе своей символ всегда имеет переносное значение. Взятый же в словесном выражении — это троп. В символе наличествует всегда скрытое сравнение, та или иная связь с явлениями быта, с явлениями исторического порядка, с историческими сказаниями, верованиями и т. д.» (204, 348). В работе Л.И. Тимофеева «Основы теории литературы» символ понимается как модификация аллегории, становящейся символом в результате утраты обычного «прикрепления» образа к смыслу (185, 227—228).

На отличие символа от тропа убедительно указывал еще А. Губер в работе «Структура поэтического символа»: «Каждый троп есть иное обозначение понятия или суждения... В тропе А — либо Б, либо С, в то время как символ — это и А, и Б, и С и т. д.» (135, 139).

Определение характерных признаков аллегории в «Литературном энциклопедическом словаре» под общей редакцией В.М. Кожевникова и П.Н. Николаева является убедительным основанием противопоставления аллегории символу. Аллегория так же, как и символ является условным художественным иносказанием, но в отличие от символа, обладающего смысловой перспективой, аллегория фиксирует заданную мысль, является однозначным иносказанием, имеющим прямолинейную умозрительную основу (202, 20).

Определение символа как универсальной эстетической категории в соотнесении его, с одной стороны, с понятием художественного образа, а с другой — с понятиями знака и аллегории предложено С. Аверинцевым в статье «Символ в искусстве» (114). Очевидно, именно таким образом лучше всего поддается раскрытию специфика символа.

С. Аверинцев трактует символ как «образ, взятый в аспекте своей знаковости... и знак, наделенный всей органичностью и неисчерпаемой многозначностью образа. Всякий символ есть образ (и всякий образ, хотя бы в некоторой мере символ)» (114, 378). Наряду с этим, автор отмечает наличие у символа специфического качества, которым является «выход образа за собственные пределы, ...присутствие некоего смысла, нераздельно слитого с образом, но ему не тождественного» — «смысловая глубина», «смысловые перспективы» (114, 378). В отличие от смысла аллегории, смысл символа, по мнению автора, «нельзя дешифровать простым усилием рассудка», так как «он неотделим от структуры образа, не существует в качестве некоей рациональной формулы» (114, 378).

В многослойности смысловой структуры, рассчитанной на активную внутреннюю работу воспринимающего, проявляется специфика символа по отношению к категории знака, основанного на рациональном функционировании.

Одним из основных качеств символа является особенность его смысла, который, в определении С. Аверинцева, «не дан, а задан», то есть не сводим к однозначной логической формуле.

Такое понимание символа позволяет автору определить «ряд разнородных признаков», в зависимости от которых тот или иной элемент художественной системы — метафора, сравнение, пейзаж, художественная деталь и т. д. — может быть символом. Этими признаками, каждый из которых, по мнению Аверинцева, является самодостаточным, являются: 1) сгущенность самого художественного обобщения; 2) сознательная установка автора на выявление символического смысла изображаемого; 3) контекст произведения, — когда независимо от намерения автора «открывается» символический смысл того или иного элемента художественной образности при рассмотрении его в целостности творческой системы писателя; 4) литературный контекст эпохи и культуры» (114, 378).

Трактовка, предложенная С.С. Аверинцевым, положена в основу понимания термина «символ» в данной работе. В рамках настоящего исследования символ понимается как категория поэтики, наделенная семантической многозначностью, которая может быть выявлена в контексте отдельного произведения, нескольких произведений единой тематики и проблематики, художественной системы писателя в целом, в историко-культурном контексте. Уточним особенности контекстуального подхода к материалу исследования в данной работе. В центре внимания находится прежде всего контекст творчества писателя и «дальний» историко-культурный контекст, контекст «большого исторического времени» (М. Бахтин). Несомненно, особенности художественной манеры М. Булгакова находятся в русле стилевых поисков времени. Булгаков как глубоко образованный человек, талантливый писатель и активный читатель был хорошо знаком с современным ему литературным процессом. Безусловно, плодотворным и необходимым представляется исследование творчества Булгакова в контексте литературного движения XX века и, в первую очередь, в контексте символизма — явления, во многом определившего дальнейшее развитие русской литературы. Но установление литературного контекста в столь полном объеме требует особого подхода и может стать предметом отдельного рассмотрения. Именно этим объясняется тот факт, что проводимые в исследовании параллели между отдельными аспектами творчества Булгакова и творчеством его «ближних» и «дальних» литературных современников не имеют систематического подхода и исчерпывающего характера.

Основной акцент в работе делается на исследование творчества М.А. Булгакова как цельной художественной системы в аспекте единства художественного метода писателя. Понятие «художественный мир произведения» указывает на важнейшее свойство мира произведения — «его нетождественность первичной реальности, участие вымысла в его создании, использование... не только жизнеподобных, но и условных форм изображения» (189, 158). Мир произведений Булгакова условно можно определить как единое идейно-художественное пространство. Ему свойственны устойчивость тем и идей (тема революции; тема художника и власти; идея ответственности человека за происходящее с ним и окружающим его миром людей; идея пагубности влияния тирании на творчески одаренную личность и др.), постоянство мотивов (мотивы света, тьмы, сна, музыки, игры, бега, бегства, болезни, покоя и т. д.), характерный тип героя (это человек, пытающийся осознать свое место в потоке исторических событий), повторяемость сюжетных ситуаций (присутствие героя при сцене истязания и казни; обретение героем спасения в пространстве дома и др.) устойчивость цветового решения (постоянная соотнесенность цветовой гаммы — черное, белое, красное — с эпизодам драматических событий; «отрицательный» смысловой заряд желтого и серого цветов, «позитивный» — зеленого и розового) и т. д. В границах своеобразной идейно-художественной системы такие, на первый взгляд, далекие друг от друга по жанру, способу типизации, характеру обобщения, идейно-эмоциональному пафосу произведения, как рассказы «Налет», «Красная корона», повесть «Собачье сердце», романы «Белая гвардия», «Мастер и Маргарита» и другие, могут быть интерпретированы как звенья одной цепи, как элементы единого художественного мира М. Булгакова.

Одной из составляющих этого мира является пристальное внимание автора к источникам света, неоднократно отмеченное М. Чудаковой, Ю. Лотманом, В. Лакшиным, И. Золотусским и др. Исследователи рассматривают это свойство как «важную и существенную черту поэтики М. Булгакова» (13, I, 614). Многообразие характеристик света на страницах произведений Булгакова позволяет предположить наличие у данного образа не только художественно-изобразительной, но и важной смысловой функции. Именно в этом качестве рассматриваются в настоящей работе образы-символы света, помогающие понять своеобразие авторского взгляда на мир и проблемы человеческого бытия.

Как смысловая категория образы-символы света (луна, солнце, звезды, электричество) отмечены и в различной степени исследованы в работах М.О. Чудаковой (104, 25—151), В.Я. Лакшина (74, 214—264), Б.М. Гаспарова (49, 83—123), Е.И. Ляховой (77, 78—87), М.И. Бессоновой (34), Е.А. Яблокова (110), (112) и других авторов. Однако объектом внимания исследователей является преимущественно художественная структура романа «Мастер и Маргарита», в чуть меньшей степени — роман «Белая гвардия». Функционирование и содержательный план образов света в прозе М. Булгакова в целом остается недостаточно изученным.

Целью данной работы является попытка исследования многообразия содержания образов-символов света в художественном мире Булгакова-прозаика.

Для реализации поставленной цели необходимо выполнение следующих задач: классифицировать образы света, проследить их поэтапное функционирование в прозе писателя; установить их смысловую функцию; определить авторскую позицию, выраженную посредством световой символики.

Объектом анализа являются рассказы («Необыкновенные приключения доктора», «Красная корона», «Китайская история», «Налет», «В ночь на 3-е число» (Из романа «Алый мах»), «№ 13. — Дом Эльпит-Рабкоммуна», «Ханский огонь»), повести («Роковые яйца», «Собачье сердце»), романы («Белая гвардия», «Жизнь господина де Мольера», «Записки покойника (Театральный роман), «Мастер и Маргарита»). В отдельных случаях, когда оттенки смысла образа в прозаических произведениях тесно связаны с его содержанием в драматургии, косвенно рассматривается функционирование образа в художественной структуре пьес «Бег» и «Дон Кихот».

Новизна исследования связана с рассмотрением творчества М. Булгакова как единой художественной системы, целостность которой обусловлена характером проблематики и поэтики. Впервые предпринята попытка комплексного анализа художественной прозы М. Булгакова в аспекте функционирования в ней образа символа света как важной смысловой категории, являющейся формой авторского осмысления бытийных проблем.

В основу классификации образов-символов света в данной работе положено утверждение М. Чудаковой, что во многих произведениях писателя проходит разделение зримого мира на «три ряда предметов — три разных источника света, по-разному соотнесенных с человеком» (13, I, 616). Это небесные светила, звезды, «значение которых зависит от характера веры и надежды взирающего на них» (13, I, 616); электрический фонарь, враждебный и безучастный к человеку, и «живые огни жилья..., близкие человеку», обещающие ему «тепло и спасение» (13, I, 616). Принятая классификация определила композиционное решение данной работы. Структура диссертации: работа состоит из «Введения»; главы первой «Трансформация образов-символов солнца, луны и звезд в художественном мире М.А. Булгакова — прозаика», которая содержит три параграфа (§ 1. Образ-символ солнца; § 2. Образ-символ луны; § 3. Образ-символ звезд); главы второй «Символика электрического света в прозе М.А. Булгакова»; главы третьей «Образы-символы «огней жилья» в прозе М.А. Булгакова», включающей два параграфа (§ 1. Образ огня, § 2. Образ лампы); «Заключения» и «Библиографического списка», включающего 210 наименований.

Понимание символа как художественного образа, одним из главных семантических свойств которого является многозначность, основанная на изначальной «включенности» образа-символа в контекст отдельного или нескольких произведений, в контекст художественного мира писателя в целом, в контекст историко-культурной традиции, а также специфика творческой манеры М. Булгакова, произведения которого составляют целостный художественный мир, определили методологию данной работы. Опираясь на работы А.А. Потебни (182), А.Н. Веселовского (125), В.В. Виноградова (127), Ю.М. Лотмана (160), (161), Б.М. Гаспарова (48), (49), (129), Е.А. Яблокова (110), (111), (112), автор настоящего исследования выявляет содержание образов-символов света в прозе М.А. Булгакова посредством соотнесения каждого конкретного образа с идейно-художественной структурой отдельного произведения, с художественной системой писателя и с культурно-исторической традицией. Исследование носит комплексный характер, в котором учитываются семантический, структурный, культурологический, типологический и историко-функциональный принципы изучения художественного произведения.

Практическая значимость исследования заключается в том, что его результаты могут быть использованы при дальнейшем изучении творчества М.А. Булгакова в интертекстуальном аспекте. Наблюдения и выводы, полученные в ходе исследования, могут найти применение при чтении лекционных курсов по истории русской литературы XX века, проведении практических занятий, спецкурсов и спецсеминаров по творчеству М.А. Булгакова в процессе вузовского и школьного изучения литературы.

Апробация работы. Материал диссертации апробирован в докладах на научных конференциях в Московском Государственном Педагогическом Университете (1999), Владимирском Государственном Университете (1999), Институте Мировой литературы им. А.М. Горького (1999).

Примечания

1. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. С. 486, 428. Цит. по: Хализев В.Е. Теория литературы. М., 1999. С. 259.