VII. Нехорошая лестница

В 1971 году из воспоминаний В. Левшина, напечатанных в журнале «Театр», поклонники узнали адрес «Нехорошей квартиры» (Большая Садовая, д. 10, кв. 50) — первый московский адрес Булгакова и место действия романа «Мастер и Маргарита» (журнальные книжки с романом за истекшие несколько лет зачитали до дыр).

Кое-как отбившись от тех, что следовали за ним по пятам через асфальтовый двор, Никанор Иванович скрылся в шестом подъезде и поднялся в пятый этаж, где и находилась эта поганая квартира № 50.

Многие и многие двинулись в те годы через этот самый асфальтовый двор прямо в указанный в романе подъезд.

В лестнице, ведущей в квартиру, быстро ставшую знаменитой, узнавали место действия прославленного романа. На эту лестницу выбегают непрошенные гости Воланда — и, к изумлению пресловутой Аннушки, вылетают через окна на площадке между этажами... Наблюдающий за квартирой в ночь шабаша дежурит «на площадке третьего этажа». А затем по этой лестнице поднимаются, чтобы покончить с теми, кто «пошаливал» в квартире № 50. Это особое двойное значение лестницы оценили раньше всех молодые поклонники Булгакова. И на стенах этой лестницы они стали признаваться в любви к писателю и его роману.

3 июля 1982 года, поднявшись на пятый этаж шестого подъезда, я увидела на стене около двери (стена тогда была еще белой, а дверь — деревянной, не металлической, как теперь) несколько еле видных надписей. Писали карандашом и царапали гвоздиком; видно было желание авторов выразить испытанное ими волнение — но как можно более скромно, ненавязчиво.

Я списала тогда эти первые надписи:

Ребята! Как грустно.
Спасибо!
Да святится имя Михаила Афанасьевича!
Боги, боги мои, как грустна вечерняя земля!

Через год-полтора стены на лестнице были покрыты уже снизу доверху: красиво выписанными строками романа, иллюстрациями к нему — порой очень удачными, и некоторыми свободными комментариями:

Кто не читал Аксакова,
Тому прощу обиду я,
Кто ж не читал Булгакова,
Тому я не завидую.

И подпись лица, никому, кроме его друзей, не ведомого, — «Д. Панков».

Потом «нехорошую лестницу» обнаружили журналисты «Известий» и, не обдумав последствий своих действий в советских условиях, радостно сообщили о ней читателям газеты. На другой же день после выхода статьи по распоряжению райисполкома стены подъезда были закрашены зеленой масляной краской. Удивительный музей исчез; он, конечно, потом возродился, но того изящного художества уже не было: гуашь не ложится на масляную краску, все стало попроще, потопорнее. И все же это был народный музей — та самая «народная тропа», которая не зарастает. Что же было начертано на стенах знаменитого подъезда в те первые — советские — годы, когда никто еще и представить себе не мог, что советская власть, казавшаяся вечной, уже на излете?

Оказалось, что множество реплик героев или строк из авторского повествования запомнились читателям романа наизусть, подобно стихам, — и с удовольствием воспроизводились:

— Подумаешь, бином Ньютона!

— Не шалю, никого не трогаю, починяю примус...

— Что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!

— Не при валюте мы сегодня.

...Не знаю другого случая, чтобы опубликованный в советском журнале роман — весь — перепечатывался на машинке и даже (два случая мне известны лично) переписывался от руки: так велика была жажда иметь весь текст у себя дома — для перечитывания. Делали с большим риском и ксерокопии: устройства для них находились тогда исключительно в спецотделах, простым смертным пользоваться ими было запрещено. Эти копии любовно переплетали, иллюстрировали — и, конечно, читали и перечитывали. Булгаков хотел написать именно такую книгу, чтобы ее перечитывали, — и преуспел в этом.

* * *

Поясним под конец название этой работы.

Обрабатывая в начале 1970-х поступивший в Отдел рукописей Библиотеки им. Ленина (ныне — РГБ) архив Булгакова, я читала письма его к жене. Они лежали в отделе в запечатанном конверте с надписью рукою Елены Сергеевны: «Вскрыть после моей смерти». Печальный момент настал, и в сентябре 1970 года заведующая отделом С.В. Житомирская в присутствии нескольких научных сотрудников отдела совершила это действие.

Летом 1938 года Булгаков заканчивал диктовку романа сестре Елены Сергеевны — секретарю В. Немировича-Данченко О.С. Бокшанской. В одном из писем он писал жене на дачу в Лебедяни, куда собирался к ней ехать по завершении работы: «...тебе издалека не видно, что с твоим мужем сделал после страшной литературной жизни последний закатный роман».

Это самоопределение запомнилось. Работая по завершении обработки архива над его печатным обзором (которому суждено было стать первым очерком биографии писателя) и описывая, как умирающий Булгаков диктовал жене в январе — феврале 1940 года дополнения в роман, я написала:

«Последний закатный роман», как назвал его Булгаков в письме к жене еще 14 июня 1938 г. (19.7 [шифр писем — 19-й картон, 7-я обложка]), шел к концу вместе с жизнью его автора.¹

Так эти слова Булгакова были введены в научный оборот.

Примечания

1. Чудакова М.О. Архив М.А. Булгакова. Материалы для творческой биографии писателя // Записки Отдела рукописей. Вып. 37. М., 1976. С. 140.