Осень, осень золотая.
Она везде золотая на бесконечных русских просторах, а в Москве, в невероятной ее неразберихе, она приходит на три всего-то недели, приходит, чтобы сказать каждому — ну посмотри, посмотри на себя — ты прожил целый год, не заметив другого движенья, кроме своей суеты, ты опять не подвел итоги и не сделал себя лучше ни в чём, разве будут твои последние дни такими, как эти мои сейчас, глупый — зачем ты топчешь эти прекрасные листья...
Граф Нарышкин — европейски образованный человек и тонкий эстет, обладал к тому же состоянием, очень много ему позволявшим. В историю русской архитектуры, благодаря графу, вошло так называемое «нарышкинское барокко», и прекрасная отреставрированная его усадьба в дальнем Подмосковье стала уже предметом серьезных вниманий некоторых «лиц» и известных организаций. Губернатор Московской области Дронов склонялся в этом смысле к Газпрому.
Но оказия вот, день вчера прошел без стакана, а в чистой голове совсем не удержалось обещание принять неких господ по поводу вот этого самого замка-усадьбы.
В кабинет губернатора вошли двое — немолодой, высокий с сильной фигурой, и колобковый какой-то мужик, улыбающийся во все стороны.
Губернатор пригласил их сесть и сразу заметил крупную пуговицу-бриллиант на воротничке строгого господина, а мужичок, показавшийся сначала граждански одетым, оказался в кителе и синих штанах с лампасами.
Он и сам имел казацкие корни.
— Вы из казаков?
— Из самых что ни на есть, Шелеховы мы из Мелехова.
Это понравилось.
А явно старший из них, строгого вида, быстро проговорил — беспокоят по пустяку, речь идет об аренде Нарышкинского дворца-усадьбы всего дней на пять.
Губернатор хотел ответить, что на такие пустяковые сроки... к тому же сдавать для мелких дел, по сути, музей...
Но услышал:
— Полунин с Ришельевичем уже завтра переведут по пятьдесят миллионов долларов на это мероприятие. У меня, знаете ли, давние с ними кредитные отношения.
Губернатор сумел удержать челюсть.
Ох, не зря он боролся и с федералами, и с Москвой за эту усадьбу. Пять дней, и сто миллионов. Да даже, если они там изгадят чего... Шесть крупных бассейнов можно построить, или три ледовых дворца! «Ну-у, разбежался, — осадил, тут же, рассудок, — стыд забыл? Какой приличный человек сейчас двухпалубную яхту держит?!»
* * *
Лайнер в аэропорт «Шилково» шел вне графика тем спецрейсом, для которого открывались коридоры и эшелоны, а на диспетчерском пункте звучали команды другим самолетам попридержаться на курсе или пойти на второй-третий круг.
Сажать надо было личный лайнер Смирнова!
Через несколько минут легких волнений, в диспетчерской увидели благополучно заходящую на бетонку машину, а еще через тридцать секунд раздались громкие голоса: красавец, какой красавец!
Лайнер, изготовленный фирмой «Боинг» в единственном спецэкземпляре, имел почти живое обличие — севший легким прикосновеньем, он не ехал, а скользил по дорожке — острый, чуть опущенный нос неласковой птицы, длинные с очень малым углом крылья, маленькие кабинные окна-глаза, — вид прекрасного высокомерного существа, не желающего знать о других на земле или в воздухе.
Лайнер заехал с посадочной на рулежку, его хищный нос, не взглянув на аэропорт, повернулся и снова встал в профиль.
К прибывшему «борту» со всех ног заспешили — службы в красных и синих комбинезонах деликатно встали на своей технике метрах в сорока на предмет «обслужить», быстрым, почти лихорадочным шагом, замаршировал военный оркестр, три девицы в надетых на пальто сарафанах и с кокошниками на головах понесли хлеб-соль, из vip-зала двинулось два десятка солидной публики, последовавшей к самолету в порядке «ранжира» — самые главные впереди, затем просто главные, сзади — помощники-челядь.
Лайнер безмолвно постоял две минуты, словно он, а не кто-то внутри, давал тем, наружи, время для приготовлений. Впрочем, время было предоставлено лишь только необходимое — от близкой, к носовой, части отвалился округлый отсек, длинный пологий трап с невысокими ступеньками выкатился и уперся в бетон, и с такой быстротой, что кто-то, наблюдавший в диспетчерской, снова воскликнул: какая, мать, техника!
Оркестр выстроился и приготовился перед развернутой уже ковровой дорожкой, девицы в кокошниках, приблизившись к трапу, сместились по чьей-то команде на два шага в сторону, VIP-лица достигли близкого к нему расстояния, председатель «Союза крупных промышленников», стоящий в центре трех самых главных, поправил очки.
Свет в округлом отверстии лайнера, он сразу заметил, был ярким и по цветовой гамме великолепным — легкий прозрачный пурпур, зеленоватые и фиалковые тени исчезали и улавливались на нем — грезы другого мира, где нужно быть не просто богатым, а очень-очень-очень богатым. На миг сердца коснулась обида — вчера с женой обсуждали покупку виллы на Каймановых островах за семь миллионов — ну, можно сказать, копейки считали.
Светящееся пространство позволило сначала различить только закрывшее ее темным пятно, затем увиделся женский силуэт и рядом с ним... рядом собака.
Длинноногая женщина стала медленно спускаться, пропуская вперед большую собаку, которая осторожно ступала на приспущенном поводке — женщина в светлом брючном костюме с до бритвы тонкими стрелками, сверху в манто... шиншилла что ли, он такого еще не видел, собака — ротвейлер, мощная, он снова поправил очки, мощная, но не разъетая, мускульная вся, и морда чуть вытянутая, не пятачком, как обычно.
Женщина ступала медленно и изящно, не отводя глаз от собаки.
— Хороша, — проговорил председатель «Торговой ассоциации», старый, но все еще разбирающийся человек.
— Дама или собака?
— Нам не до юмора, Лёня.
Оставалось совсем немного ступенек, преодолев их вместе с животным, женщина сделала шаг навстречу.
Появилась, предстала... у центрального-главного на мгновение «сделалось» в голове — глаза изумрудные, тонкость при полном верхнем и нижнем наличии... мысль смутная, что виллу купить в другом месте и не с женой...
Что-то она проговорила на красивом, акцентном парижском.
Черт тебе, английский — пожалуйста, французского он не знает.
Председатель «Торговой ассоциации» попробовал, было, вступиться, но дама произнесла по-немецки — сначала им, а потом собаке.
Опять конфуз — собака-то поняла...
Потом гостья подумала чуть.
— ...а-б-в-г-д... Здравствуйте, господа, теперь правильно?
Чисто очень по-русски, глаза смотрят весело и любопытно.
— Мадемуазель! Мы рады приветствовать вас на нашей российской земле.
Выпалив это, «центральный» посмотрел вверх по трапу — собака и женщина, видимо, просто сопровождение — кто-то должен выйти еще, так сказать, в качестве ответственного лица. И сразу, совершенно бесшумно, трап слизнулся вверх к борту, закрывшись металлическим овалом.
А более опытный коллега слева сделал кокошникам знак рукой.
— Госпожа, позвольте по нашей традиции приветствовать вас хлебом и солью.
Он поклонился, насколько мог, и, разгибаясь, успел шепнуть:
— Какая «мадемуазель», Лёня, ты не в Мулен Руж.
Кокошники, так перестарались в улыбке, что захотелось сплюнуть.
Женщина отломила маленький кусочек краюхи, макнула в соль и поднесла собаке.
— Будешь?
Та, не понюхав, отвела морду.
— Тогда я, — изумрудная красавица сунула хлеб в рот, и он исчез там без жевания и глотка.
Дирижер махнул палочкой, оркестр заиграл... нет, не марш, против всех ожиданий, а известную песенку Олега Митяева «Как хорошо, что все мы здесь сегодня собрались».
Странное дело, показавшаяся неуместной и даже — успел подумать «центральный» — похожей на хулиганскую выходку, песня «легла» на медь, обрела чуть медленную торжественность и приятную звучность, сопровождаемую низким пу-пу геликона.
Женщина и собака — самка, теперь стало видно — повернулись к оркестру и, судя по выражениям, обеим понравилось.
Сыграли один куплет.
— Имею честь, — произнесла гостья, как только замолкла музыка, — представить вам наследницу всех капиталов господина Смирнова, она повернула к собаке голову, — поздоровайся, пожалуйста, с господами.
Собака села и подняла правую лапу.
У двоих слова вызвали оцепенение, но опытный от «Торговой» смекнул сразу, подошел первым и нагнувшись рукопожал.
— Искренне признателен за эти счастливые минуты знакомства, — а отходя, снова шепнул: — Не стой, Лёня, как дуб.
— Э, позвольте приветствовать вас... — из-за высокого роста ему пришлось низко нагнуться, чтобы взять лапу — лапа была теплой и равнодушной, — надеюсь, визит вам понравится.
Третий — генеральный директор ОАО «Шилково» — уже суетился сзади.
— От всего огромного коллектива, от себя лично, от... — он сменил согнутую позу, встав на колено, и поцеловал черную шерсть.
— Трезвым когда-то бывает? — риторически спросил «опытный» у «центрального».
Собаке не очень понравилось, она повела носом в сторону «поцелованного», поставила лапу и недовольно взглянула вниз на нее.
До входа в vip-зал было очень недалеко, там ждали, и чтоб отогнать других, на двери с внутренней стороны висела бумажка «Трубу прорвало».
Гостья и собака направились первыми, за ними, разворачиваясь опять по ранжиру, двинулись остальные.
— Мило, мило, — похвалила гостья, ступив несколько шагов в vip-зал, — скатерти мне нравятся, и главное — хорошо отстираны.
«Твари, — произнес про себя генеральный аэропорта, — я ж новые велел постелить».
И обратился к гостье с зелеными мерцающими глазами:
— Чем богаты, как говорится, тем и рады. Извольте с дороги откушать.
— А почему нет?
На левой руке женщины — сколько же это стоит — широкий платиновый браслет с огромными по нему изумрудами, каратов тут в сумме, наверное, двести.
— А вы богаты, господа, — оглядев главный — «избранный» стол, произнесла дама, — стерляжья икра. — Она обратилась к собаке, уже спущенной с поводка: — Это не иранская дребедень, и не из немецких садков — настоящая браконьерская. Тебе, милая, надо попробовать.
Генеральный аэропорта злобно прошептал метрдотелю:
— Ты за скатерти ответишь.
— Новые, у меня чеки из магазина.
— Это ты мне, — он едва подавил пытавшийся вырваться голос, — мне рассказываешь про чеки?
Самке-ротвейлер уже поднесли густо намазанный бутерброд, та, осторожно понюхав, взяла половину в рот, подержала, и отправила весь целиком.
— Кушает, — умилительно произнесло несколько голосов.
Даме наливали «Бордо».
— А, это жареные бараньи яички? Всем рекомендую, господа. В Киргизии забили целое стадо, сами-то они что едят, кроме лепешек?
Собака повела носом в сторону блюда.
— Тебе, милая, пока ни к чему — это для стимулирования людей среднего и старшего возраста. Ты лучше скушай пару раковых шеек, раки ползали еще час назад.
Кроме трех самых главных, с ловкой рядом прислугой, остальные разместились у другого стола, проще в чем-то блюдами, но не обиженного. «Опытный» знал — деликатность в употреблении будут держать только первые десять минут.
* * *
У Ришельевича кроме всякого добра был еще отдельный коттедж — не на Рублевке, и неизвестный почти никому.
Самое время приехать Рогнеде, но всегда эта дрянь опаздывает.
Коньяк на столе, он пьет совсем почуточке, потому что лишние дозы «перед этим делом» к хорошему не приводят.
И не очень внимательно смотрит на экран телевизора, где показывают аккуратный, несмотря на сибирскую глухомань, городок Забуйск и рассказывают про молодые годы родившегося там лидера новой партии «Эх, Россия».
Забулькало вдруг в животе, и потянуло на расслабление.
Ришельевич поспешил в туалет.
И скоро вышел, довольный, что очищение произошло вовремя.
Где ж черти носят Рогнедку?
Большая комната в полумраке... он сначала не понял — она приехала?
Нет, понял.
Хотя снова не понял.
За столиком, где сидел он, сидят два мужика.
Из охраны?
Не может быть — те снаружи, и без приказа появиться не смеют.
Но главное — один мужик отхлебывает из горла его коллекционный коньяк, передает другому, и тот тоже отхлебывает.
Ришельевич, застывши, простоял секунд пять...
— Присоединяйся, чувак, — дружелюбно предложил кругловатый с откровенно скотскою мордой.
— Или там постой, — предложил другой очень неласково, взглянув на него одним темным, а другим неприятно серебрящимся глазом.
Мысль заработала: бандитский наезд, охрана наружи, следовательно, перебита...
— Мы мирные люди, — опять отхлебывая, проговорил толстый-любезный.
— Но наш бронепоезд стоит на опасном пути, — добавил другой.
— Что вам угодно? — спросил Ришельевич, стараясь глядеть исключительно на любезного и держать себя хладнокровно.
— Россию любишь?
— Грабить он ее любит. Короче, полтинник с тебя.
Нехороший поднялся и сделал к нему два шага:
— Там счет, куда деньги переведешь.
Дальше Ришельевич обнаружил себя на полу, а сверху глядела животнообразная рожа.
— Брат, — сердечно сказала рожа, — люби Россию в себе, а не себя в России.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |