«Драматический поэт, беспристрастный, как судьба, должен был изобразить столь же искренно, сколь глубокое, добросовестное исследование истины и живость воображения юного, пламенного ему послужило, отпор погибающей вольницы, как глубоко обдуманный удар, утвердивший Россию на ее огромном основании. Он не должен был хитрить и клониться на одну сторону, жертвуя другою. Не он, не его политический образ мнений, не его тайное или явное пристрастие должно было говорить в трагедии, но люди минувших лет, их умы, их предрассудки. Не его дело оправдывать и обвинять, подсказывать речи. Его дело воскресить минувший век во всей его истине. Исполнил ли сии первоначальные необходимые условия автор «Марфы Посадницы»?
Отвечаем: исполнил, и если не везде, то изменило ему не желание, не убеждение, не совесть, но природа человеческая, всегда несовершенная»1.
Как известно, А.С. Пушкин написал эти слова о пьесе М.П. Погодина «Марфа Посадница».
Многое из сказанного актуально звучало бы для М.А. Булгакова — автора «Дней Турбиных».
М.А. Булгаков искренне, по убеждению и совести, желал подняться над противоборствующими в Гражданской войне лагерями. «Хитрить и клониться на одну сторону, жертвуя другой», «подсказывать речи» героям — этого он избегал, несмотря на оказываемое давление.
«Марфа Посадница» — историческая пьеса. Но Россия Турбиных, старая Россия, на глазах уходила в прошлое, становилась историей. Перед М.А. Булгаковым стояла задача «воскресить минувший век во всей его истине».
В пьесе «Дни Турбиных» юнкера поют:
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя,
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя.
Хрестоматийное стихотворение «Зимний вечер» очень любимо М.А. Булгаковым. Оно цитируется в ряде его произведений. Булгакова привлекает идея противостояния Дома бесовской метели.
В пьесе Дом Турбиных противопоставлен революционной буре (он постепенно разрушается под ее натиском).
Отсылки к Пушкину в драматических произведениях Булгакова лишь на первый, поверхностный взгляд кажутся случайными. Как правило, обращения к Пушкину — знаковые и неразрывно связаны с центральными идеями пьес.
«Дни Турбиных» и «Зойкина квартира» писались почти одновременно.
Читаем в «Театральном романе»:
«Из-под полу по вечерам доносился вальс, один и тот же (кто-то разучивал его), и вальс этот порождал картинки в коробочке, довольно странные и редкие. Так, например, мне казалось, что внизу притон курильщиков опиума, и даже складывалось нечто, что я развязно называл — «третьим действием». Именно сизый дым, женщина с асимметричным лицом, какой-то фрачник, отравленный дымом, и подкрадывающийся к нему с финским отточенным ножом человек с лимонным лицом и раскосыми глазами. Удар ножом, поток крови. Бред, как видите! Чепуха! И куда отнести пьесу, в которой подобное третье действие?» [VIII, 179].
28 октября 1926 г. состоялась премьера «Зойкиной квартиры» в Театре Вахтангова.
Любовь Евгеньевна Белозерская-Булгакова пишет:
«В «Зойкиной квартире» звучит грустный и томный рахманинский напев «Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной...». Эту мелодию М.А. тоже любил напевать»2.
Ностальгический романс на пушкинские слова сопровождает появления «бывшего графа» Обольянинова (в последней редакции — Абольянинов).
Обольянинов отгораживается от настоящего, живет воспоминаниями.
«Рояль внезапно обрывает бравурное место, начинает романс Рахманинова.
Нежный голос поет:
Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной... <...>
Обольянинов стремительно входит, вид его ужасен. <...>
Голос поет:
...Напоминают мне оне
Другую жизнь и берег дальний... <...>
Обольянинов <...> Никому нельзя верить. И голос этот льется, как горячее масло за шею... Напоминают мне они... другую жизнь и берег дальний... <...>
Голос упорно поет: «...Напоминают мне оне...»
Обольянинов. Напоминают... мне они... другую жизнь. У вас доме проклятый двор. Как они шумят. Боже! И закат на вашей Садовой гнусен. Голый закат. Закройте, закройте сию минуту шторы!
Зоя. Да, да. (Закрывает шторы)
Наступает тьма» [V, 59].
Будущего у Обольянинова нет.
Сам Булгаков так характеризовал своего героя:
«Абольянинов: бывший граф, лет 35, в прошлом очень богатый человек, в настоящее время разорен. Морфинист. Действительности, которая его окружает, не может ни понять, ни принять; одержим одним желанием — уехать за границу. <...>
Воля его разрушена. <...>
Музыкален. Романс, который он постоянно напевает, «Не пой, красавица, при мне...» и дальше: «Напоминают мне они...» — вне сомнения, какое-то навязчивое явление у Абольянинова» [X, 380].
Обратим внимание, что М.А. Булгаков, фактически, объясняет разрушенной волей навязчивое желание Обольянинова уехать за границу.
11 декабря 1928 г. в московском Камерном театре состоялась премьера пьесы «Багровый остров». На сцене были явлены: драматург, сочинивший «острую» пьесу о красных туземцах и белых арапах; забитые работники театра; цензор — всемогущий самодур Савва Лукач. Прототипом Саввы Лукича был один из хулителей Булгакова — В.И. Блюм, театральный критике, начальник отдела драматических театров Реперткома.
Главный Репертуарный Комитет искоренял в советских драматургах тягу к свободомыслию.
«Это он воспитывает илотов, панегиристов и запуганных «услужающих». Это он убивает творческую мысль. Он губит советскую драматургию и погубит ее», — говорит Булгаков о Главреперткоме (письмо Правительству от 28 марта 1930 г.) [X, 256].
М.А. Булгаков уверен, что драматург не должен быть «услужающим» панегиристом.
Можно найти интересные совпадения, параллели с суждениями А.С. Пушкина из уже цитированной нами статьи «О народной драме и драме «Марфа Посадниц». А.С. Пушкин говорит о драматурге, сочинявшем придворные пьесы:
«Он не предавался вольно и смело своим вымыслам. <...>
Он боялся унизить такое-то высокое звание, оскорбить таких-то спесивых своих зрителей — отселе робкая чопорность, смешная надутость... привычка смотреть на людей высшего состояния с каким-то подобострастием и придавать им странный, нечеловеческий образ изъяснения»3.
А.С. Пушкин считает, что новый народной драме нужно «отстать от подобострастия»4.
Видимо, льстивая, льнущая к власти, «придворная драматургия» приживается в любом обществе. Истинный художник борется с этой псевдолитературой всеми силами.
В «Багровом острове» высмеивается ситуация, сложившаяся благодаря Реперткому, когда лишь «придворные пьесы» принимаются к постановке.
В письме к Правительству от 28 марта 1930 г. М.А. Булгаков отмечает:
«Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой бы власти она не существовала, мой писательский долг, также как призывы к свободе печати. Я горячий поклонник этой свободы и полагаю, что, если кто-нибудь из писателей задумал бы доказывать, что она ему не нужна, он уподобился бы рыбе, публично уверяющей, что ей не нужна вода» [X, 256].
«Багровый остров» недолго продержался на сцене.
6 марта 1929 г. было опубликовано решение Главреперткома о запрете всех пьес М.А. Булгакова.
В феврале 1929 г. на масленую М.А. Булгаков познакомился с Е.С. Шиловской, своей будущей третьей женой.
Елена Сергеевна вспоминала, как Булгаков сказал ей: «Против меня был целый мир — и я один. Теперь мы вдвоем, и мне ничего не страшно»5.
Елена Сергеевна вспоминает:
«В 29-м году все его пьесы были сняты со сцены, и он остался в совершенно трагическом положении, потому что его никуда не брали: даже рабочим сцены, даже типографским рабочим. Он был обречен на полную нищету. В 30-м году он был в полном отчаянии. (Я, видимо, не очень точно выражаюсь, потому что слово отчаяние — к нему никак не подходит. Это человек несгибаемый. Я не встречала по силе характера никого, равного Булгакову. Его нельзя было согнуть, у него была какая-то такая стальная пружина внутри, что никакая сила не могла его согнуть, прогнуть никогда. Он всегда пытался найти выход)»6.
М.А. Булгаков пишет новую пьесу «Кабала святош». 18 марта 1930 г. приходит извещение о ее запрете. Булгаков в отчаянии.
Елена Сергеевна продолжает:
«И вот в 30-м году Михаил Афанасьевич понял, что он должен обратиться в правительство с точным описанием своего положения, своей судьбы в прошлом и в данное время и поставить вопрос так: он писатель, он не может не писать, не писать — для него равносильно смерти. Или его следует выпустить за рубеж, где он будет жить, просто зарабатывая на жизнь, или же дать возможность работать в Советском Союзе. Но так, чтобы он не был, как он говорил, большим заводом, выпускающим зажигалки.
Он написал по семи адресам, и мы разнесли эти письма по всем семи адресам. Письмо попало к Сталину. Сталин позвонил через 20 дней, письмо было написано 28 марта 30-го года, а 18 апреля был звонок. И Сталин сказал: «Мы получили с товарищами ваше письмо, и вы будете иметь по нему благоприятный результат». Потом, помолчав секунду, добавил: «Что, может быть, вас, правда, отпустить за границу, мы вам очень надоели?»
Это был неожиданный вопрос. Но Михаил Афанасьевич быстро ответил: «Я очень много думал над этим, и я понял, что русский писатель вне родины существовать не может». Сталин сказал: «Я тоже так думаю. Ну, что же, тогда поступить в театр?» — «Да, я хотел бы». — «В какой же?» — «В Художественный. Но меня не принимают там». Сталин сказал: «Вы подайте еще раз заявление. Я думаю, что вас примут». Через полчаса, наверное, раздался звонок из Художественного театра. Михаила Афанасьевича пригласили на работу. Он пошел и с этого времени стал работать там режиссером-ассистентом»7.
Из письма М.А. Булгакова П.С. Попову (от 7 мая 1932 г.):
«Как только меня назначили в МХТ, я был введен в качестве режиссера-ассистента в «Мертвые души»... Одного взгляда моего в тетрадку с инсценировкой, написанной приглашенным инсценировщиком, достаточно было, чтобы у мен позеленело в глазах. <...> Коротко говоря, писать пришлось мне» [X, 308].
«Итак, мертвые души... Через девять дней мне исполнится 41 год. Это — чудовищно! Но тем не менее это так.
И вот, к концу моей писательской работы я был вынужден сочинять инсценировки. Какой блистательный финал, не правда ли? Я смотрю на полки и ужасаюсь: кого, кого еще мне придется инсценировать завтра? Тургенева, Лескова, Брокгауза-Ефрона? Островского? Но последний, по счастью, сам себя инсценировал, очевидно предвидя то, что случится со мною в 1929—1931 гг. [X, 307].
Действие пролога последней редакции инсценировки происходит в столичном трактире. Здесь секретарь опекунского совета подает Чичикову идею купить и заложить покойников. На заднем плане — кутеж. В шумной компании пирует Пушкин. Может быть, он тайно наблюдает за Чичиковым?
«Доносится хохот. Стальной бас поет: «С главы ее мертвой сняв черную шаль! Отер я безмолвно кровавую сталь!!» Дверь в отдельную комнату приоткрылась. Видно, как прошел пьяный конногвардеец, пробежал половой, прошла цыганка. Затем дверь закрывают. Чичиков вынимает взятку и вручает ее Секретарю. <...>
Донеслись голоса: «Саша! Александр Сергеевич! Еще шампанских жажда просит...» Хохот. Опять голоса: «А уж брегета звон доносит...» Секретарь вынимает брегет, встает, жмет руку Чичикову, выходит» [VI, 94].
Драматург обыгрывает легенду о том, что сюжет «Мертвых душ» найден А.С. Пушкиным и великодушно подарен младшему собрату. Так утверждал Н.В. Гоголь («Нынешний труд мой («Мертвые души»), внушенный им, его создание...»8).
Театр требовал переделок инсценировки. Многие новаторские интересные идеи драматурга театр не принял.
Премьера состоялась 28 ноября 1932 г.
18 марта 1930 г. после получения из Главреперткома письма о запрещении «Кабалы святош» опальный драматург в приступе страха и отчаяния сжег несколько новых рукописей.
Среди них — первый вариант комедии «Блаженство».
Позже эта пьеса была восстановлена М.А. Булгаковым.
Общество новой формации в пьесе «Блаженство» (1929—1934 гг.) изображено в традициях романа «Мы» (М.А. Булгаков был дружен с Е.И. Замятиным).
«Блаженство» не принадлежит к лучшим драматическим произведениям М.А. Булгакова. Картины будущего бледны. Возможно, потому что драматург не был убежден в грядущей победе коммунизма.
Вряд ли, верил он и в грядущее забвение Пушкина.
О Пушкине не слышала даже верхушка нового общества: Радаманов (Нарком Изобретений, в первой редакции — Председатель Совнаркома), его дочь Аврора, ее жених Саввич (руководитель Института Гармонии). Пушкина знают лишь гости из прошлого: инженер Рейн (изобретатель машины времени), вор-карманник Милославский и домоуправ Бунша (последний — не наверное).
«Милославский. Анеточка, вы бы лучше пошли бы, послушали, что они там говорят на заседании.
Анна. На что ты меня толкаешь?
Милославский. Ну, как хочешь... Пускай погибну я, но прежде я в ослепительной надежде...
Анна. Твои стихи?
Милославский. Мои.
Анна. Я иду. (Уходит).» [VII, 73].
«Милославский. Это серьезная касса. (Засучивает рукава.)
Рейн. Дурак, она заперта шифром!
Милославский. Женечка! Мы все учились понемногу. <...> (Взламывает.) [VII, 480].
Но это — всего лишь смешные репризы.
Две другие пушкинские строчки сопровождают пьесу, действие идет под их знаком.
С темными намерениями проникнув в комнату гражданина Михельсона, Милославский заглянул в раскрытую книгу и прочел:
Богат и славен Кочубей.
Его луга необозримы.
И с тех пор без конца декламирует эти строчки, вызывая недоумение остальных персонажей.
«Гость. Стихи какие-то дурацкие... Не поймешь, кто этот Кочубей...» [VII, 57].
Поэма «Полтава». Песнь первая:
Богат и славен Кочубей.
Его луга необозримы;
Там табуны его коней
Пасутся вольны, нехранимы.
Кругом Полтавы хутора
Окружены его садами,
И много у него добра,
Мехов, атласа, серебра
И на виду, и под замками.
Но Кочубей богат и горд
Не долгогривыми конями,
Не златом, данью крымских орд,
Не родовыми хуторами —
Прекрасной дочерью своей
Гордится старый Кочубей9.
Так Радаманов гордится своей Авророй. Как у пушкинской Марии, у Авроры есть преданный поклонник. Казалось, они родились друг для друга. Но, подобно Мазепе, является нежданный гость Рейн и новая Мария бросает все ради него. У Пушкина молодой казак, влюбленный в Марию, погибает от руки приспешника Мазепы. В первом варианте «Блаженства» Саввича убивал Милославский (в последней редакции Милославский просто угрожает ножом).
Первый вариант ближе к пушкинскому сюжету. Возможно, еще более «пушкинским» был сожженный черновик.
Вряд ли, сюжетные совпадения случайны.
По отношению к Радаманову и всей стране будущего — Рейн, неожиданно покинувший «Блаженство» с Авророй — предатель.
Вероломный предатель Мазепа стремится сам выстроить судьбу, пытается нарушить ход истории, Рейн строит машину времени. Для М.А. Булгакова традиционно изобразить судьбу в виде сложной машины («механизм судьбы» в буквальном смысле).
Рейн пытается найти «тайну движения судьбы»:
«И поверьте мне, что, если только мне удастся добиться этой чертовой тайны, я действительно улечу» [VII, 425].
Тонкий знаток и ценитель оперы, М.А. Булгаков, вряд ли, обошел вниманием «Мазепу» П.И. Чайковского. Эта опера начала широко ставиться уже в советские годы.
Из первой редакции «Блаженства»:
«Рейн. Я человек иной эпохи и прошу отпустить меня.
Радаманов. Дорогой мой, безумцем я назвал бы того, кто отпустил бы вас. <...>
Рейн. Довольно. Я понял. Вы не отпустите меня.
Радаманов. Ах, голубь мой. Зачем же такие жестокие слова! Мы просим, мы молим вас остаться с нами, не покидать нас. Вы не пожалеете, смею уверить вас. О, Рейн. Пройдет краткий срок, и ваша психология изменится резчайше. О, как жаль, что вы не родились в наш век. Забудьте свою эпоху!
Рейн. Я пленник!» [VII, 470].
Булгаков был тоже «человеком иной эпохи». И тоже просил отпустить его. Вообще, диалог из «Блаженства» напоминает телефонный разговор Сталина с Булгаковым. «Что, мы вам очень надоели?»
Но Рейн отвечает малодушней. И, в конце концов, улетает, совершив, едва ли, не вероломное предательство.
М.А. Булгаков остается на родине и своей судьбой продолжает традицию отстаивания свободы творчества, пушкинскую линию.
Примечания
1. Пушкин А.С. Полн. собр. соч. в 10 тт. Т. VII. Л., 1978. С. 151.
2. Белозерская-Булгакова Л.Е. О, мед воспоминаний // Воспоминания. М., 1989. С. 190.
3. Пушкин А.С. Указ. изд. Т. VII. С. 148.
4. Там же. С. 150.
5. Цит. по: Лакшин В. Елена Сергеевна рассказывает // Воспоминания о Михаиле Булгакове. М., 1988. С. 414.
6. Булгакова Е.С. О пьесе «Бег» и ее авторе // Воспоминания о Михаиле Булгакове. М., 1988. С. 385—386.
7. Там же.
8. Цит. по: Вересаев В.В. Спутники Пушкина. В 2-х тт. Т. II. М., 1993. С. 348.
9. Пушкин А.С. Указ. изд. Т. IV. С. 181.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |