Вино и кровь

В романе, где актуализована тема «оборотничества», вино нередко ассоциируется с кровью, и наоборот — кровь превращается в вино.

Разумеется, не любое упоминание вина несет на себе этот кровавый отблеск: фразы «разбитие восьми бутылок белого сухого "Ай-Даниля"» или «конферансье в тюбетейке и с бокалом "Абрау" в руке» — отнюдь не символические. Обращение Воланда к буфетчику Сокову: «Чашу вина? Белое, красное? Вино какой марки вы предпочитаете в это время дня?» — важно для ассоциации с гётевским Мефистофелем (см. сцену «Погреб Ауэрбаха в Лейпциге»).

Но в большинстве случаев упоминание вина (напитка) в романе символично и связано с чем-то зловещим, чаще всего с темой смерти (иногда — воскресения).

Своего рода вино предлагают Иешуа и в последний момент его земной жизни: «Напиток им давали перед повешением на столбы?» — спрашивает Пилат Афрания. В Евангелии от Марка (15: 23): «...и давали Ему пить вино со смирною; но Он не принял». Ренан, на которого часто опирается Булгаков, пишет: «По еврейскому обычаю осужденным был предложен напиток из весьма ароматного вина, сильно охмеляющий; его давали перед казнью из милосердия, чтобы оглушить осужденного... Иисус, омочив в нем губы, отказался от него. Это печальное утешение обыкновенных осужденных не соответствовало его высокой натуре. Он предпочел оставить жизнь в полной ясности ума и в полном сознании ожидал желанной призываемой смерти» (Ренан. Жизнь Иисуса. С. 272).

Некий напиток (вино ли это — не сказано в романе) дают и Мастеру, после извлечения его из Дома скорби. Он с опаской принимает его и постепенно приходит в себя. При этом стакан, выпавший из дрогнувшей руки Мастера и разбившийся, «рифмуется» с разбитым кувшином на террасе дворца в Ершалаиме.

Этот разбитый кувшин — глиняные черепки, плавающие в невысыхающей черно-красной луже — будет потом дважды возникать в романе: рядом с Пилатом, сидящим на площадке меж скал двенадцать тысяч лун, и в подвале Мастера, куда Азазелло принес вновь целехонький, хоть и заплесневевший, кувшин, обернутый «куском темной гробовой парчи», с вином, которым он отравил, а потом вновь воскресил Мастера и Маргариту.

«Фалернское вино, — пояснил Азазелло, — то самое, которое пил прокуратор Иудеи». «Вино налили в стаканы, глядели сквозь него на исчезающий перед грозою свет в окне. Видели, как все окрашивается в цвет крови».

В связи с указанной маркой вина булгаковеды упрекали писателя в небрежности. «— Превосходная лоза, прокуратор, но это — не "Фалерно"? — "Цекуба", тридцатилетнее, — любезно отозвался прокуратор». При поверхностном чтении получалось, что к концу романа «Цекуба» превратилось в «Фалерно», и исследователи изощрялись в объяснениях этой неточности. Однако при внимательном чтении видно, что речь идет о разных трапезах: к моменту прихода Афрания и разговора о марке вина осколки кувшина, брошенного Пилатом в чернокожего слугу, были убраны и «красная лужа была затерта». А в том, первом кувшине вполне могло быть «Фалерно».

Несколько слов об этой марке. Названное так по месту его производства в северной Кампании (Италия), фалернское вино широко известно по римской (Гораций, Вергилий, Проперций) и русской (Батюшков, Пушкин) антологической поэзии. Это одно из лучших вин — по мнению римских гурманов, уступало только «Цекубе». Точного описания древнего фалернского не сохранилось; известно лишь, что оно было двух сортов: одно — сладкое и тонкое, другое — терпкое и грубое. Современное вино того же названия производится в южной Кампании и бывает двух сортов — красное и белое.

И, наконец, уже совсем явное превращение. Кровь из груди убитого барона Майгеля в тот же миг превратилась в вино, которое пришлось выпить Маргарите. При этом кто-то шептал ей в уши: «Не бойтесь, королева, кровь давно ушла в землю. И там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья».