Бессмертие

В Прологе к «Жизни господина де Мольера» сказано: «Тот, кто правил землей, считал бессмертным себя, но в этом, я полагаю, ошибался. Он был смертен, как и все, а следовательно, слеп. Не будь он слепым, он, может быть, и пришел бы к умирающему, потому что в будущем увидел бы интересные вещи и, возможно, пожелал бы приобщиться к действительному бессмертию».

Мотив бессмертия «ложного» и бессмертия «действительного» проходит через весь роман «Мастер и Маргарита».

Перспектива «ложного» бессмертия мучит Пилата. В момент, когда он осознает, что «Закон об оскорблении величества» не позволяет ему оправдать Иешуа, «мысли понеслись короткие, бессвязные и необыкновенные: "Погиб!..", потом: "Погибли!.." И какая-то совсем нелепая среди них о каком-то бессмертии, причем бессмертие почему-то вызывало нестерпимую тоску». И несколько позже, после разговора с Каифой, когда пропала последняя надежда спасти Иешуа: «Пилат прогнал эту мысль, и она улетела в одно мгновение, как и прилетела. Она улетела, а тоска осталась необъяснимой, ибо не могла же ее объяснить мелькнувшая как молния и тут же погасшая какая-то другая мысль: "Бессмертие... Пришло бессмертие..." Чье бессмертие пришло? Этого не понял прокуратор, но мысль об этом загадочном бессмертии заставила его похолодеть на солнцепеке».

И наконец, когда это бессмертие состоялось, Пилат, по словам Воланда, «больше всего ненавидит свое бессмертие и неслыханную славу».

Но существует и бессмертие истинное, «действительное». Оно для Булгакова связано с бессмертием творческой личности, с образом художника и его творениями. «Рукописи не горят», и дважды сожженный роман Мастера, подобно «Фаусту» и «Капитанской дочке» в «Белой гвардии», — «совершенно бессмертен».

Заглянувшие в «Грибоедов» Коровьев и Бегемот препираются с Софьей Павловной, которая не хочет их впустить:

«— Вы не Достоевский, — сказала гражданка, сбиваемая с толку Коровьевым.

— Ну, почем знать, почем знать, — ответил тот.

— Достоевский умер, — сказала гражданка, но как-то не очень уверенно.

— Протестую! — горячо воскликнул Бегемот. — Достоевский бессмертен!»

(В Прологе к «Жизни господина де Мольера» находим близкий пассаж:

«И принц, побежав навстречу Людовику, воскликнет:

— Государь! Мольер умер!

И Людовик XIV, сняв шляпу, скажет:

— Мольер бессмертен!

Что можно возразить против последних слов? Да, действительно, человек, который живет уже четвертое столетие, несомненно бессмертен».)

И вновь в травестийном ключе та же мысль звучит в отношении Пушкина, когда бездарный поэт Рюхин досадует: «Стрелял, стрелял в него этот белогвардеец, и раздробил бедро, и обеспечил бессмертие».

Э. Миндлин вспоминает об одной из встреч с Булгаковым: «На прощание он высказал мысль, что фальшивое произведение искусства может удержаться, и надолго, с помощью разных способов пропаганды, тогда как истинное может пребывать в долгом забвении с помощью простого умолчания. Но поздно или рано все становится на свое место. Время развенчивает фальшивые произведения и дутые репутации и скатывает ложную славу, как пыльную дорожку» (Миндлин. Молодой Булгаков. С. 162).

В последние годы жизни Булгакова преследовал страх, что рукопись романа, труд всей его жизни, может попасть в руки тайной полиции (так уже было с «Собачьим сердцем» и дневником). Елена Сергеевна вспоминает в беседе с М. Чудаковой: «И однажды заставил меня подняться с постели и, опираясь на мою руку, в халате, с босыми ногами, пошел по комнатам и убедился, что рукописи "Мастера" на месте. Он лег высоко на подушки и упер правую руку в бедро — как рыцарь».

Думается, когда смертельно больной Булгаков работал над последней редакцией романа и буквально в последние дни жизни, лишенный зрения и почти потерявший речь, заклинал, как мог, Елену Сергеевну сохранить роман, сделать его достоянием читателей, он решал проблему бессмертия и в чисто личном плане.

См. также статьи «Магия» и «Рукописи не горят».