Чудо

Читатель, размышляющий о том, чем продиктованы отступления Булгакова от евангельского текста, естественно, недоумевает — почему нигде не упомянуты чудеса, которые творил Иисус?

Более того, нечто подобное в сниженном, травестийном виде возникает в московских главах. Вместо исцеления прокаженного — исцеление Жоржа Бенгальского, которому вновь приставили оторванную голову. Вместо воскресшего Лазаря — оживший Бегемот, только что расстрелянный чекистами и плавающий в кровавой луже. Вместо чудес в Кане Галилейской — превращение крови барона Майгеля в виноградное вино и т. д.

Как своего рода «псевдочудо» описаны и необъяснимые исчезновения жильцов и хозяев «нехорошей квартиры», хотя читатель может легко найти этому вполне реалистическое объяснение.

Представляется, что в ершалаимских главах отсутствуют чудеса, потому что Булгакову нужен такой герой, который может противопоставить сильным мира сего и стоящему за ними деспотическому государству лишь собственную нравственную (но не сверхъестественную) силу.

В московских главах ситуация противоположная. Здесь только нечистая сила, со всем арсеналом чудес, находящихся в ее распоряжении, и способна бороться с мощью тоталитарного государства.

Только Воланду под силу воссоздать из пепла сожженную рукопись, «извлечь» Мастера из психлечебницы, вернуть его обратно в подвальчик, где уже прописался доносчик Могарыч, уничтожить запись в домовой книге, вернуть Мастеру при помощи чудодейственного напитка (его приходится трижды давать искалеченному духовно человеку!) интерес к жизни.

Рембрандт ван Рейн. Воскрешение Лазаря. 1630. Таких чудес нет в романе Мастера

И только чудом — став невидимкой — можно спастись от всевидящего ока «одного из московских учреждений» с его сексотами.

Так что в московских главах чудеса совершенно уместны и необходимы.

Но есть и трансцендентный план, особенно четко прорисованный к финалу романа. И здесь, по просьбе Пилата, Иешуа творит самое большое чудо — делает бывшее не бывшим.

«— Какая пошлая казнь! Но ты мне, пожалуйста, скажи, — тут лицо из надменного превращается в умоляющее, — ведь ее не было! Молю тебя, скажи, не было?

— Ну, конечно, не было, — отвечает хриплым голосом спутник, — это тебе померещилось.

— И ты можешь поклясться в этом? — заискивающе просит человек в плаще.

— Клянусь! — отвечает спутник, и глаза его почему-то улыбаются». Иешуа не лукавит, когда говорит, что казни не было. («Ведь вот же философ шел рядом <...>, следовательно, был жив».) Нужно только слегка уточнить формулировку. Казнь была — смерти не было.