Цензурная история романа

Цензурная история «Мастера и Маргариты» началась задолго до окончания работы автора над этим произведением. Роман прямо-таки начался с «истории»: 8 мая 1929 г. Булгаков послал в альманах «Недра», издаваемый Николаем Семеновичем Ангарским (Клестовым), небольшой отрывок под названием «Мания фурибунда» (лат. furibundus — «бешеный») с подзаголовком: «Глава из романа "Копыто инженера"» — за подписью: «К. Тугай». В этой главе описывались появление Иванушки в «Шалаше Грибоедова», сцена в психиатрической больнице и бегство из нее Иванушки. Отрывок опубликован не был.

Спустя девять лет, когда Ангарский, всегда симпатизировавший Булгакову, познакомился с тремя первыми главами последней редакции «Мастера и Маргариты», он снова подтвердил свое мнение о «непроходимости» этого произведения: «А вот это напечатать нельзя», — сказал он (см.: Чудакова. Жизнеописание... С. 614).

Однако любой писатель пишет для читателя, он надеется, что его прочтут. И Булгаков, которого давным-давно перестали печатать, надеялся. Автор романа о писателе, который попал в сумасшедший дом за то, что написал правду, надеялся этот свой роман опубликовать! Читая друзьям «Мастера и Маргариту», он порой обиженно недоумевал, почему они принимают за шутку его намерение опубликовать это произведение. «Последнее чтение длилось до утра. За столом, на котором был наспех накрыт не то ужин, не то завтрак, я сидел рядом с Михаилом Афанасьевичем, и вдруг он ко мне наклоняется и шепотом спрашивает: "Ну как, по-вашему, это-то уж напечатают?" И на мое довольно растерянное: "По-моему, нет" — совершенно неожиданная бурная реакция, уже громко: "Но почему же?!" Он ведь никогда ничего не писал, как говорится, в стол, келейно, для себя. Он был уверен, что если и не завтра, то рано или поздно все равно то, что он написал, станет достоянием литературы, дойдет до широкого круга читателей» (Виленкин. Незабываемые встречи. С. 300). В дневнике Елены Сергеевны о том же вечере осталась запись: «Миша за ужином говорил: "Вот скоро отдам, пойдет в печать". Все стыдливо хихикали. Очевидно, приняли это за какую-то горькую шутку?»

Наиболее дальновидные его друзья опасались, что даже попытки опубликовать эту вещь могут не только повредить Булгакову, но и погубить его произведение, привести к его уничтожению или исчезновению в архиве тайной полиции.

«...Чем меньше будут знать о романе, тем лучше», — писал Елене Сергеевне П.С. Попов в 1940 г., уже после смерти писателя, при этом добавив: «Гениальное мастерство всегда останется гениальным мастерством, но сейчас роман неприемлем. Должно будет пройти 50—100 лет» (цит. по: Михаил Булгаков. Письма. С. 533).

Действительно, во внешний мир не проникает в те годы никаких сведений о романе, широкая публика даже не подозревает о его существовании.

Только в 1962 г. В. Каверину удалось нарушить это табу, и в короткой статье-справке к другому, тоже до того времени запретному произведению Булгакова — «Жизнь господина де Мольера» — сообщить о существовании неопубликованного романа и даже коротко изложить его нравственную коллизию: «Таков фантастический роман "Мастер и Маргарита", в котором действуют написанные с выразительностью Гойи силы зла, воплотившиеся в людей обыкновенных и даже ничтожных. Невероятные события происходят в каждой главе, превращениям, чудесам, мрачному издевательству нет предела — и все-таки силы зла отступают» (Каверин. Михаил Булгаков и его Мольер. С. 226—227).

Прошло еще четыре года, и журнал «Москва» (№ 11 за 1966 г. и № 1 за 1967 г.) опубликовал «Мастера и Маргариту» с небольшой вступительной статьей К. Симонова и послесловием А. Вулиса. Текст в этой публикации был существенно сокращен и искажен. Это явно было продиктовано требованиями цензуры. Всего было сделано 159 купюр: 21 в первой части и 138 во второй; изъято в общей сложности более 14 000 слов, что составляет примерно 12% всего текста произведения.

Цензор (или редактор, исполнявший обязанности цензора) полностью снял 1600 предложений и 67 предложений разными способами исказил, так что в результате возникло 67 таких фраз, какие нельзя считать авторскими, хотя все части этих фраз и были написаны Булгаковым. Такова, например, фраза: «...примерно через четверть часа Бегемот и Коровьев уже оказались на тротуаре бульвара...» Дело в том, что первые четыре слова открывают сцену в смоленском Торгсине, отсутствующую в журнальной публикации («...примерно через четверть часа после начала пожара...» и т. д.), а следующие восемь слов этой фразы отделены от первых четырех пятью страницами текста (изъятыми цензором в журнальной публикации) и открывают сцену в ресторане «Грибоедов» («...ровно через минуту после происшествия на Смоленском и Бегемот и Коровьев уже оказались на тротуаре бульвара...»); журнальной фразе: «Он открыл глаза и привычным жестом вцепился в ошейник Банги...» — в тексте Булгакова соответствует фраза: «Он открыл глаза, и первое, что вспомнил, это, что казнь была. Первое, что сделал прокуратор, это привычным жестом вцепился в ошейник Банги...»; булгаковской фразе: «На предмет представления в милицию и моей супруге» — соответствует цензорская: «На предмет представления супруге» и т. п.

В 40 случаях были изъяты куски текста размером в 50 и более слов: 1) аресты и обыски у Анны Францевны де Фужере; 2) разговор Воланда с Фаготом в Варьете о москвичах; 3) допрос «валютчиков»; 4) буффонада в описании похорон Берлиоза; 5) зависть Наташи к метаморфозе Маргариты; 6) разгром «Драмлита»; 7) наблюдения и ощущения Маргариты во время полета; 8) полет Наташи на борове; 9) сцена с пьяным толстяком; ю) топтуны у квартиры № 50; 11) Коровьев о ничтожестве великих мира сего; 12) игра Воланда в шахматы, волшебный глобус; 13) ссора Маргариты с котом; 14) гости Воланда: портниха, Минкина и др.; 15) гости Воланда: Ягода и Буланов; 16) бассейн с коньяком; 17) рассказ кота о тигре; 18) разговор о Майгеле и агентах «одного из московских учреждений», наблюдавших за квартирой № 50; 19) состязание в стрельбе; 20) перебранка кота с Азазелло; 21) отъезд Мастера и Маргариты, спящий топтун; 22) разговор Пилата с Афранием о настроениях в Ершалаиме; 23) подробности казни Иешуа Га-Ноцри, слова о трусости; 24) тоска Пилата; 25) разговор Пилата с Афранием, тайны тайной полиции; 26) тайны тайной полиции: как возникают «слухи», храмовые печати; 27) как возникает «слух» о самоубийстве Иуды; 28) звонок из «одного из московских учреждений» к Семплеярову; 29) недоумение следствия; 30) допрос Иванушки; 31) сцена в Торгсине; 32) размышления Коровьева о судьбе писателей, взращенных в «парниках» МАССОЛИТа; 33) рассказ Бобы Кандалупского; 34) обмен репликами Воланда и Азазелло о Москве и Риме; 35) Бегемот о ценностях, спасенных им в Доме Грибоедова; 36) разговор Мастера и Маргариты о страдании и об отсутствии места в жизни; 37) Иван завидует умершему Мастеру; 38) свист Бегемота и Коровьева; 39) некоторые рассуждения автора о следствии; 40) рассуждения о сне Никанора Ивановича.

Простой просмотр приведенного перечня покажет всякому непредубежденному человеку, что текст был цензурован идеологически и искажен с большим знанием дела: изымались не просто чем-то «неприятные» места, а последовательно разрушался замысел автора, общий философско-исторический смысл его произведения. Из перечисленных крупных изъятий только шесть (№ 5, 7, 13, 17, 19, 20) трудно объяснить идеологическими соображениями (хотя и их можно объяснить как некоторый камуфляж); почти все мелкие купюры имеют идеологический характер.

Семантика сокращений очевидна: более всего изъято мест, относящихся к римской и советской тайной полиции, а также к чертам сходства древнего и современного мира (стиралось даже «пейзажное» сходство — образ «странной» или «черной тучи» над Ершалаимом и Москвой; тост за здоровье кесаря, «самого дорогого и лучшего из людей» и т. п.), — то есть нарушалась связь времен, на которой построена философия истории в произведении Булгакова.

По возможности убиралось все, что опровергает официальную коммунистическую концепцию о появлении «нового, советского человека», свободного от «социальных болезней» и недостатков людей классового общества, — изъято даже сообщение о том, что Воланд приехал в Москву, чтобы посмотреть на этого «нового человека», как и вывод Воланда о москвичах («...люди как люди... Любят деньги, но ведь это всегда было... в общем, напоминают прежних, квартирный вопрос только испортил их...»). Ослаблялась также «неадекватная» реакция советских людей (Мастера, Маргариты, Ивана, Наташи, посетителей Торгсина и др.) на нашу действительность, и удалялись некоторые, уж очень непривлекательные черты «новых, советских людей» (поведение зрителей в Варьете, отъевшиеся швейцары и продавцы, массолитовцы на похоронах, Боба Кандалупский, Николай Иванович, паническая реакция всех советских людей на представителей «одного из московских учреждений» и т. п.).

Умалялась роль и нравственная сила Иешуа Га-Ноцри, главного протагониста всего произведения.

Наконец, цензор во многих случаях проявил характерную для официальной советской «нравственности» «целомудренность»: сняты некоторые настойчивые напоминания о наготе Маргариты, Наташи и других женщин на бале сатаны; удалены пьяный голый толстяк, содержательница публичного дома в Страсбурге и предприимчивая московская портниха; ослаблена ведьминская грубость Маргариты — то, что она постоянно «скалится», ругается «непечатно», вцепляется, как кошка, в Алоизия и т. п.

Вообще ослаблена та «неумеренная, избыточная щедрость фантазии», на которую сетовал К. Симонов в сопроводительной статье. Если не считать главу «Сон Никанора Ивановича», изъятую практически целиком, то на четыре основных фантастических главы («Полет», «При свечах», «Великий бал у сатаны», «Извлечение мастера») приходится непропорционально много изъятий (36% текста приходится на эти главы при средних 12% по всей книге).

Что касается уже упомянутых сопроводительных статей, то кажется, что их задачей было довершить работу безымянного цензора, то есть сбить читателя с толку, внушить ему ложное представление о достоинстве и смысле произведения, которое авторы этих статей взялись представить читателю. Цензор обнаружил хорошее понимание романа — это видно по тому, как он его препарировал. Критики, выполняя ту же задачу, напротив, не поняли или сделали вид, что не поняли, сути произведения, постарались ее затемнить, отвлечь от нее внимание читателя.

Нужно сказать, что и теперь, спустя 40 лет после журнальной публикации, роман Булгакова остается предметом ожесточенной идеологической полемики между профессиональными демагогами всех лагерей, стремящимися узурпировать «общественное мнение», навязать свою идеологию, причем одни «обнаруживают» в этом романе «субкультуру русского антисемитизма», другие же, напротив, — столь же явно выраженное «масонство» (словечко это у таких идеологов очевидно имеет не исторический, а эвфемистический смысл) (см. и ср., например, работы М.Н. Золотоносова и Н.К. Гаврюшина).