Маяковский

В жизни и в литературе отношения Булгакова и Маяковского были сложны. Однако в них, с обеих сторон, не было ни лицемерия, ни той элементарной непорядочности, какие отличали отношение к Булгакову таких, казалось бы, разных представителей советской культуры, как нарком просвещения А.В. Луначарский, В.Э. Мейерхольд, В.Б. Шкловский, Ю.К. Олеша, А.А. Фадеев, В.М. Киршон, Вс. Вишневский и др. Достаточно указать на такой факт: в трех «Списках врагов» Булгакова, составленных самим писателем при участии Елены Сергеевны, фамилии Маяковского нет (см.: М.А. Булгаков. Письма. С. 120—121.). Правда, ко времени составления этих списков Маяковского уже не было в живых.

О первой встрече Булгакова с Маяковским вспоминает Валентин Катаев: «"Красный перец" помещался тогда в подвале на Б. Дмитровской, против ломбарда, там собирались великолепные художники и писатели-юмористы. Я туда привел Маяковского. И состоялась встреча Булгакова с Маяковским. Маяковскому не нравились вещи Булгакова. Он ругал "Дни Турбиных", хотя тогда еще их не видел. Маяковский посмотрел на Булгакова ершисто. А Булгаков страшно любил новых людей. Маяковского он тоже не очень признавал, но ценил, чувствуя в нем большого писателя, понимал его политический и общественный масштаб. Маяковский спросил у Булгакова: "Что вы сейчас пишете?" Булгаков оживился: "Я пишу сатирический роман, и, вы знаете, там у меня есть профессор, а я не знаю, какую ему дать фамилию. Должно быть видно, что это советский профессор, но фамилия должна быть смешная. Может быть, вы мне посоветуете?" И Маяковский сразу же сказал: "Тимирзяев". Булгаков страшно хохотал. Юмор сблизил Маяковского и Булгакова. Они очень мило беседовали. Но все-таки они тогда стояли по разную сторону театральных течений. Маяковский — это Мейерхольд, а Булгаков — Станиславский» (Катаев. Встречи с Булгаковым).

Друг Булгакова С.А. Ермолинский вспоминает: «Если в бильярдной находился в это время Маяковский и Булгаков направлялся туда, за ними устремлялись любопытные. Еще бы — Булгаков и Маяковский! Того гляди разразится скандал.

Играли сосредоточенно и деловито, каждый старался блеснуть ударом. Маяковский, насколько помню, играл лучше.

— От двух бортов в середину, — говорил Булгаков.

Промах.

— Ну что ж, бывает, — сочувствовал Маяковский, похаживая вокруг стола и выбирая удобную позицию. — Разбогатеете окончательно на своих тетях Манях и дядях Ванях, выстроите загородный дом и огромный собственный бильярд. Непременно навещу и потренирую.

Владимир Маяковский. 1929

— Благодарствую. Какой уж там дом!

— А почему бы?

— О Владимир Владимирович, но и вам клопомор не поможет, смею уверить. Загородный дом с собственным бильярдом выстроит на наших с вами костях ваш Присыпкин.

Маяковский выкатил лошадиный глаз и, зажав папиросу в углу рта, мотнул головой.

— Абсолютно согласен.

Независимо от результатов игры, прощались дружески. И все расходились разочарованные».

О встречах за бильярдным столом в клубе «Кружок» в Старопименовском переулке вспоминает и вторая жена Булгакова Л. Белозерская: «В бильярдной зачастую сражались Булгаков и Маяковский, а я, сидя на возвышении, наблюдала за их игрой и думала, какие они разные. Начать с того, что Михаил Афанасьевич предпочитал "пирамидку", игру более тонкую, а Маяковский тяготел к "американке" и достиг в ней большого мастерства. Думаю, что никакой особой симпатии они друг к другу не питали, но оба держались корректно, если не считать того, что Михаил Афанасьевич терпеть не мог, когда его называли просто по фамилии, опуская имя и отчество. Он считал это неоправданной фамильярностью».

Выступление В. Маяковского перед красноармейцами. 1929

Противоположны были литературные позиции этих двух писателей: Булгаков — классик, Маяковский — футурист-романтик, ярчайший представитель авангарда. Отношение Булгакова к авангарду, и футуризму особенно, было всегда негативным (вспомним Шполянского и Русакова в «Белой гвардии»). Таково же было отношение Маяковского к литературным позициям Булгакова.

На диспуте «Театральная политика Советской власти», который состоялся в Комакадемии вечером после публичной генеральной репетиции «Дней Турбиных» (2 октября 1926 г.), Маяковский выступил прямо-таки в духе «Пощечины общественному вкусу» — с отрицанием Чехова, Станиславского и Булгакова. Причем лексика Маяковского в приведенном ниже фрагменте стенограммы его выступления мало чем отличается от языка Ивана Бездомного (вспомним выражение «на все сто!», употребленное Иваном дважды и, возможно, сознательно спародированное Булгаковым): «В чем не прав совершенно, на все 100%, был бы Анатолий Васильевич (А.В. Луначарский, выступивший с докладом. — К.А.)? Если бы думал, что эта самая "Белая гвардия" является случайностью в репертуаре Художественного театра. Я думаю, что это правильное логическое завершение: начали с тетей Маней и дядей Ваней и закончили "Белой гвардией". (Смех.) Для меня во сто раз приятнее, что это нарвало и прорвалось, чем если бы это затушевалось под флагом аполитичного искусства. Возьмите пресловутую книгу Станиславского "Моя жизнь в искусстве", эту знаменитую гурманскую книгу, — это та же самая "Белая гвардия" — и там вы увидите такие песнопения по адресу купечества в самом предисловии... И в этом отношении "Белая гвардия" подпись на карточке внесла, явилась только завершающей на пути развития Художественного театра от аполитичности к "Белой гвардии"...

В отношении политики запрещения я считаю, что она абсолютно вредна... Запретить пьесу, которая есть, которая только концентрирует и выводит на свежую водицу определенные настроения, которые есть, — такую пьесу запрещать не приходится. А если там вывели двух комсомольцев, то, давайте, я вам поставлю срыв этой пьесы, — меня не выведут. Двести человек будут свистеть, а сорвем, и скандала, и милиции, и протоколов не побоимся. (Аплодисменты.) <...> Мы случайно дали возможность под руку буржуазии Булгакову пискнуть — и пискнул. А дальше мы не дадим» (цит. по: Белозерская-Булгакова. Воспоминания. С. 151).

Позднее, в пьесе «Клоп» (1929), Маяковский поместил фамилию автора «Белой гвардии» в «Словарь умерших слов»: «...бюрократизм, богоискательство, бублики, богема, Булгаков...». (В связи с этим Л. Белозерская замечает: «Если в стихотворении "Буржуй-Нуво" Маяковский говорил, что "Дни Турбиных" написаны на потребу нэпманам, то в "Клопе" предсказывается писательская смерть М.А. Булгакова. Плохим пророком был Владимир Владимирович! Булгаков оказался в словаре не умерших, а заново оживших слов, оживших и зазвучавших с новой силой».)

Здесь упомянуто стихотворение с красноречивым названием «Лицо классового врага. Буржуй-Нуво»; в нем этот самый «буржуй».

На ложу
в окно
театральных касс
тыкая
ногтем лаковым,
он
дает
социальный заказ
на «Дни Турбиных» —
Булгаковым.

В свою очередь Булгаков в сцене у Страстных ворот (площадь Пушкина), когда грузовик с поэтом Рюхиным застрял на повороте к Тверскому бульвару, пародирует ситуацию стихотворения «Юбилейное» (1924), в котором Маяковский «на равных» («вы на Пе, а я на эМ») разговаривает на рассвете (и у Булгакова «над Москвой рассвет») с памятником Пушкину. «Рюхин встал во весь рост на платформе грузовика и руку поднял, нападая зачем-то на никого не трогающего чугунного человека». Некоторое превосходство, сквозящее в стихотворении «Юбилейное» («Битвы революций посерьезнее Полтавы, / и любовь пограндиознее онегинской любви...»), у Рюхина выливается в полное непонимание величия Пушкина: «Но что он сделал? Я не постигаю... Что-нибудь особенное есть в этих словах: "Буря мглою..."? Не понимаю!..» (Эта строка из стихотворения Пушкина «Зимний вечер», как и сам образ бури, лейтмотивом проходит через «Белую гвардию» и упоминается также в «Записках покойника».) Славу Пушкина Рюхин объясняет простым «везением»: «...стрелял в него этот белогвардеец и раздробил бедро и обеспечил бессмертие...»

Слово «белогвардеец» было в те годы политическим обвинением и применялось оно многими к самому Булгакову (автор «Белой гвардии» в глазах ортодоксов был «белогвардейцем», да так оно и было, если вспомнить, на чьей стороне воевал Булгаков в Гражданскую войну). В стихотворении «Юбилейное» этого словца, правда, нет, но суть тем не менее передана верно: Дантес определен в этом стихотворении Маяковским как враг советской власти (и не за то, что он убил Пушкина, а за свое классовое происхождение и положение): «Мы б его спросили: — А ваши кто родители? / Чем вы занимались до 17-го года? — Только этого Дантеса бы и видели».

«Не верю я ни во что из того, что пишу!..» — эти слова Рюхина были изъяты советской цензурой из журнальной публикации: в них содержался самый главный упрек Булгакова в адрес не одного только Маяковского, но и всей советской литературы.

Памятник Пушкину на Тверском бульваре. Современный вид

Ю.П. Анненков, друг Маяковского, хорошо знавший его в 1913—1929 годы, подтверждает, что поэт постепенно осознавал разрыв между своей поэзией советского периода и правдой реальной жизни. И это была трагедия большого художника, которого политические обстоятельства вынуждают постоянно лгать. Анненков рассказывает о своей последней встрече с Маяковским в 1929 году. Это было в Ницце, в уютном ресторанчике около пляжа. Маяковский неосторожно спросил своего друга, когда же тот вернется в Москву. «Я ответил, что я об этом больше не думаю, так как хочу остаться художником. Маяковский хлопнул меня по плечу и, сразу помрачнев, произнес страшным голосом:

— А я — возвращаюсь... так как я уже перестал быть поэтом.

Затем произошла поистине драматическая сцена: Маяковский разрыдался и прошептал, едва слышно:

— Теперь я... чиновник...

Служанка ресторана, напуганная рыданиями, подбежала» (Анненков. Дневник моих встреч. С. 207).

Ильф, Катаев, Булгаков, Олеша, Уткин на похоронах Маяковского

О сложном отношении Булгакова к Маяковскому говорят и другие реминисценции, в которых нет сатирического оттенка.

Одна связана с безуспешными попытками Мастера опубликовать роман о Пилате: «Рассказ Иванова гостя становился все путанее, все более наполнялся какими-то недомолвками. Он говорил что-то про косой дождь и отчаяние в подвальном приюте...» Образ «косого дождя» явно указывает на более широкий контекст стихотворения Маяковского «Домой» (впервые опубликовано в журнале «Молодая гвардия», 1926, № 1):

Я хочу
быть понят моей страной,
а не буду понят, —
что ж,
по родной стране
пройду стороной,
как проходит
косой дождь.

Другая реминисценция возникает в авторской речи в связи с известием о смерти Берлиоза. «Кто-то суетился, кричал, что необходимо сейчас же, тут же, не сходя с места, составить какую-то коллективную телеграмму и немедленно послать ее.

Но какую телеграмму, спросим мы, и куда? И зачем ее посылать? В самом деле, куда? И на что нужна какая бы то ни было телеграмма тому, чей расплющенный затылок сдавлен сейчас в резиновых руках прозектора, чью шею сейчас колет кривыми иглами профессор? Погиб он, и не нужна ему никакая телеграмма. Все кончено, не будем больше загружать телеграф».

Эти неожиданно грустно-лирические строки напоминают неоконченное стихотворение Маяковского, опубликованное посмертно в 1935 году:

Я не спешу,
и молниями телеграмм
Мне незачем
тебя
будить и беспокоить.

Булгаков был потрясен самоубийством Маяковского и, разумеется, пошел проводить его в последний путь. В списке дел, которые планировал для себя смертельно больной Булгаков (этот список сохранился в записной книжке Елены Сергеевны), стоит: «Маяковского прочесть как следует» (Чудакова. Жизнеописание... С. 479).

Листки с недописанный стихотворением М. Булгакова «Funérailles». 28 декабря 1930

С именем Маяковского М. Чудакова связывает и неоконченный стихотворный набросок самого Булгакова «Funérailles» (декабрь 1930 г.):

В тот же миг подпольные крысы
Прекратят свой флейтный свист,
Я уткнусь головой белобрысою
В недописанный лист...
. . . . . . . . . . . .
Почему ты явился непрошенный,
Почему ты <не кончал>¹ молчал, не кричал,
Почему твоя лодка брошена
Раньше времени на причал?

Имеется в виду строка «Любовная лодка разбилась о быт» из предсмертного стихотворения Маяковского.