Истина

«Что есть истина? Вот знаменитый старый вопрос, которым предполагали поставить в тупик логиков...» — пишет Кант в «Критике чистого разума». Этот фундаментальный философский вопрос, согласно Евангелию, Пилат задает в ответ на слова Христа: «Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине» (Ин. 18: 37).

В романе Булгакова циничный и больной прокуратор, казалось бы, давно постиг относительность всех истин. Ответ «бродяги», совершенно неожиданный и совсем не «философский», а сугубо житейский («Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже и думать о чем-нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан»), поражает Пилата своей неопровержимой правдой. Отсюда и началось его обращение к истине Иешуа Га-Ноцри, хотя вполне осознал это Пилат только к исходу дня, «в полночь», когда он понял, что ради подобной простой житейской правды — «спасти от казни решительно ни в чем не виноватого безумного мечтателя» — теперь пошел бы на все.

Далее разговор об истине с бытового поднимается на более высокий, философский уровень:

«Я говорил <...>, что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости. <...>

— И настанет царство истины?

— Настанет, игемон, — убежденно ответил Иешуа.

— Оно никогда не настанет! — вдруг закричал Пилат...»

Н.Н. Ге. Что есть истина? Христос и Пилат. 1890

В связи с этим разговором надо вспомнить Евангелие и слова Иисуса Христа: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8: 32); «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин. 14: 6).

Совершенно очевидно, что и «царство истины» для Иешуа — это царствие Божие, относящееся к миру потустороннему, а не какое бы то ни было земное государство, и потому приписывать его словам политический смысл, объявлять его на основании их в «оскорблении величества» было ошибкой, хотя формально в них и умалялась власть кесаря Тиверия.

На эти два аспекта разговора об истине указали И. Белобровцева и С. Кульюс: «На "низшем" уровне истина заключается в том, что у прокуратора болит голова (Иешуа апеллирует к чисто человеческой, "слабой", стороне прокуратора), но одновременно предстает истина в "высшей" своей ипостаси — как свойство высшей реальности, качество иного мира, "царство истины и справедливости", отмеченное отсутствием какой бы то ни было власти» (Белобровцева, Кульюс. Роман... Комментарий. С. 204).

Не случайно тема «истины» возникает в сниженном виде в устах той самой «власти», об отсутствии которой мечтает Иешуа. В сне Никанора Ивановича артист-следователь, сотрудник «одного из московских учреждений», тоже рассуждает об истине: «Поймите, что язык может скрыть истину, а глаза — никогда! Вам задают внезапный вопрос, вы даже не вздрагиваете, в одну секунду вы овладеваете собой и знаете, что нужно сказать, чтобы укрыть истину, и весьма убедительно говорите, и ни одна складка на вашем лице не шевелится, но, увы, встревоженная вопросом истина со дна души на мгновение прыгает в глаза, и все кончено. Она замечена, а вы пойманы!» (Эти рассуждения перекликаются и контрастируют со словами Иешуа: «Правду говорить легко и приятно».)

Трагедия Иешуа — это трагедия непонятого мессии («Эти добрые люди ничему не учились и все перепутали, что я говорил. Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время»), учение которого могло бы спасти все человечество. Таким образом, истина Иешуа раскрыта как трагический принцип в строго терминологическом употреблении этого слова в учении о трагедии, то есть такой принцип, который в силу несогласуемости своей внутренней природы с окружающим миром не может быть исторически реализован, а вместе с тем является абсолютно прекрасным.