Доказательства бытия Божия

Пять доказательств бытия Божия (космологическое, телеологическое, онтологическое, нравственное (не кантовское!), историческое) перечислены в статье «Бог» (Н.Г. Дебольского) в «Новом энциклопедическом словаре» Брокгауза и Ефрона (Т. 7. СПб., б/г [между 1911 и 1916 гг.]). Некоторая ирония в словах Воланда («...как же быть с доказательствами бытия Божия, коих, как известно, существует ровно пять?») связана с тем, что, «как известно» из Канта (вопреки Дебольскому), «доказательств» («в области разума, как говорит Берлиоз, или «в сфере чистого разума», как говорит Кант) было не «ровно пять», а три.

Иммануил Кант, создатель «критической философии», утверждал, что «возможны только три <...> доказательства бытия Бога исходя из спекулятивного разума» (Кант. Критика чистого разума. С. 516): космологическое (раз существует мир, то есть следствие, то должна быть причина, его породившая), физико-теологическое (целесообразность вещей в природе доказывает наличие ее разумного устроителя) и онтологическое («само представление о боге как совершенном существе предполагает его существование»).

Анализируя эти три доказательства, Кант убедительно показывает, что «в основе физико-теологического доказательства лежит космологическое доказательство, а в основе космологического — онтологическое», последнее же доказательство он опровергает.

«Итак, я утверждаю, что все попытки чисто спекулятивного применения разума в теологии совершенно бесплодны», — заключает Кант, но при этом делает существенную оговорку: «если не положить в основу моральные законы или не руководствоваться ими, то вообще не может быть никакой рациональной теологии».

Опровергнув доказательства в сфере чистого разума, Кант из постулата существования морального закона вывел свое доказательство свободы, без которой не может быть личной моральной ответственности, бессмертия души как условия бесконечного нравственного прогресса личности и бытия Божия как условия высшего блага.

Таким образом, кантовское доказательство, о котором далее идет речь, является (по счету Н.Г. Дебольского) шестым, а «седьмое доказательство», о котором ниже говорит Воланд («Имейте в виду, что на это существует седьмое доказательство, и уж самое надежное!»), можно было бы назвать «доказательством от сатаны» (раз сатана существует, ergo существует Бог), но можно считать его и шуткой Воланда, который не нуждается в доказательстве как своего, так и Божьего бытия.

Берлиоз пытается полемизировать с Воландом: «Доказательство Канта также неубедительно. Недаром Шиллер говорил, что кантовские рассуждения по этому вопросу могут удовлетворить только рабов, а Штраус просто смеялся над этим доказательством».

Слова, относящиеся к Шиллеру, почти дословно повторяют фразу из статьи «Бог» в словаре Брокгауза и Ефрона: «Шиллер говорит, что Кант проповедует нравственность, пригодную только для рабов». Однако отношение Шиллера к Канту было сложнее. Говоря об эстетике Шиллера как о концепции кантианской, В. Асмус пишет: «Шиллер был кантианцем в философии и морали еще до того, как он стал кантианцем в эстетике» (Асмус. Шиллер как философ и эстетик. С. 694). Асмус отмечает творческий характер развития Шиллером философии Канта. Так, он указывает на разногласие Шиллера с Кантом по такому сравнительно частному вопросу: Кант предлагал считать нравственным лишь такой поступок лица, который не только соответствует нравственному закону, но и одновременно не соответствует склонности (интересам) данного лица. Шиллер высмеял эту обязательность противопоставления долга и личной склонности:

Ближним охотно служу, но — увы! — имею ль к ним склонность?
Вот и гложет вопрос: вправду ли нравственен я?
Нет другого пути: стараясь питать к ним презренье
И, с отвращеньем в душе, делай, что требует долг¹.

Сам Шиллер решительно заявлял себя приверженцем этики Канта со всеми ее постулатами и выводами в письме к Канту от 13 июня 1794 г.: «Только живейшая жажда сделать созданное Вами учение о нравственности приемлемым для той части публики, которая до сих пор, кажется, чуждается его, и ревностное стремление примирить с суровостью Вашей системы не слишком недостойную часть человечества могли на мгновенье придать мне вид Вашего противника, к чему у меня в действительности нет ни возможности, ни, тем более, желания <...> Примите же, глубокоуважаемый учитель, уверения в моей живейшей признательности за благотворный светоч, зажженный Вами в моем сознании».

Давид Фридрих Штраус (см. одноименную статью), считая Иисуса реальным историческим лицом и выдающимся религиозным мыслителем, отрицал едва ли не большую часть фактов, сообщаемых о Христе евангелистами, полагал, что они бессознательно занимались мифотворчеством, создавая образ мессии, предсказанного в Ветхом Завете.

Что касается Канта, то в книге «Жизнь Иисуса» Штраус пишет о нем с большим уважением как о мыслителе, совершившем переворот в научной методологии и обнаружившем несостоятельность «старой метафизики» (см.: Штраус. Жизнь Иисуса. С. 39, 52, 490). О доказательстве Канта Штраус в этой книге ничего не пишет, однако в той же статье брокгаузовского словаря есть фраза: «Штраус насмешливо замечает, что Кант в своей системе, по духу противной теизму, пристроил комнатку, где бы поместить Бога».

Однако псевдоученые высказывания Берлиоза вовсе не означают, что Булгаков пользовался информацией, почерпнутой лишь из справочников, и не обращался к первоисточникам. В библиотеке писателя было четырехтомное собрание сочинений Шиллера (СПб., 1902—1904) и двухтомная «Жизнь Иисуса» Штрауса (Лейпциг. СПб., 1907).

Примечания

1. Перевод Вл. Соловьева.