Многочисленные параллели, связывающие произведения Гоголя и Булгакова, сходство их художественных миров, «родство» персонажей были не раз отмечены исследователями творчества писателей (В.Я. Лакшин, Ю.В. Манн, С.В. Владимиров, Л.Ф. Ершов, М.О. Чудакова, Б.Б. Вахтин и др.). Выявлением гоголевских мотивов, реминисценций, приёмов поэтики в булгаковских произведениях занимались Б.Ф. Егоров «Булгаков и Гоголь: Тема борьбы со злом», Ю.А. Пиотровский «Повесть Булгакова «Собачье сердце» и традиции русской литературы», Г.С. Файман «На полях исследований о Булгакове. Заметки читателя», Т.С. Фролова «Повести М.А. Булгакова («Дьяволиада, «Роковые яйца») и гоголевская литературная традиция», В.А. Чеботарёва «О гоголевских традициях в прозе М.А. Булгакова», М.О. Чудакова «Булгаков и Гоголь», «Гоголь и Булгаков // Гоголь: история и современность».
Упоминания о том, что «явное и разительное предпочтение» (159, с. 167) Булгаков прежде прочих отдаёт автору бессмертных «Ревизора», «Носа», «Мёртвых душ», неоднократно появляются в работах булгаковедов. «Гоголь-художник играет особую роль в формировании и эволюции Булгакова, он живёт в письмах писателя, в беседах с близкими, с друзьями» (там же). По словам В. Каверина, проза Булгакова «не в меньшей, а в большей степени, чем драматургия, ложится в ту традицию, которая определилась впервые непостижимым миражом гоголевского «Носа»» (72, с. 331). «Наметим эту традицию в общих чертах: начиная с загадки «Носа», через мефистофельскую горечь Сенковского (Брамбеуса) она идёт к Салтыкову-Щедрину с его сказками и «Городом Глуповым». Из наших современников к ней принадлежит, без сомнения, Булгаков, начавший «Дьяволиадой», а кончивший «Мастером и Маргаритой» (71, с. 7).
Мировоззрение Гоголя, его мысли, чувства близки Булгакову, в письмах которого с удивительной частотой появляются фразы типа: «А кто поверит, что мой учитель Гоголь? А кто поверит, что у меня большие замыслы? А кто поверит, что я — писатель?» (21, т. 10, с. 284). В другом письме В.В. Вересаеву от 28 июля 1931 года Булгаков говорит о том, что вновь писал Сталину: «Я цитировал Гоголя, я старался всё передать, чем был пронизан» (21, т. 10, с. 284). Строками из письма Гоголя, которые как нельзя лучше отражают настроение Михаила Афанасьевича, его взгляды на окружающую действительность, Булгаков начинает своё письмо генсеку, датированное 30.05.31. И, наконец, 30-го января 1932-го года в письме П.С. Попову появляются знаменитые слова, обращённые к «великому учителю», «хорошо знакомому человеку с острым носом, с больными сумасшедшими глазами»: «Укрой меня своей чугунной шинелью!» (21, т. 10, с. 294). Фактически «так и вышло» (88, с. 478). В. Лакшин в «Булгакиаде» говорит о «невероятной, но вполне правдивой притче», об истории могилы Булгакова в Ново-Девичьем монастыре и о том, как «Гоголь уступил свой крестный камень Булгакову» (88, с. 479) (Голгофу с крестом, символический камень, напоминающий о месте казни Христа, ранее стоявший на могиле Гоголя, Е.С. Булгакова случайно нашла в яме с обломками мрамора и установила на могиле мужа). Как свидетельствовал П.С. Попов, в последние недели своей жизни Булгаков, «уже лишённый зрения, бесстрашно просил ему читать о последних жутких днях и часах Гоголя» (148, с. 359).
Духовное родство, духовная близость Учителя и Ученика ощущалась родственниками и друзьями М.А. Булгакова. Подтверждением тому может служить дневниковая запись Елены Сергеевны от 24-го июня 37-го года: «Разговор за ужином о писателях. Петя любит Гоголя и ненавидит Достоевского, и уверял Михаила Афанасьевича, что он похож на Гоголя» (111, с. 293). «Сходство» с Н.В. Гоголем Булгаков демонстрировал на протяжении всего своего творческого пути, помещая героев «Мёртвых душ» в условия советской России («Похождения Чичикова»), создавая сценарий поэмы для МХАТа и киносценарий, занимаясь постановкой «Ревизора». Имя Гоголя, фразы, заставляющие обратиться к произведениям классика, то и дело появляются на страницах булгаковских произведений, и даже в портрете Мастера из «закатного романа» угадывается Учитель. Портрет Мастера: «С балкона осторожно заглядывал в комнату бритый, темноволосый, с острым носом, встревоженными глазами и со свешивающимся на лоб клоком волос человек лет тридцати восьми» (21, т. 9, с. 273) — напоминает гоголевский портрет 40-х годов работы Э.А. Дмитриева-Мамонова. Напоминают о Гоголе и описание душевного недуга Мастера, в сцену сожжения им рукописи трансформировался общеизвестный факт сожжения Гоголем второй части «Мёртвых душ» (впрочем, Булгаков, во многом сверявший свою судьбу с биографией Гоголя, нередко поступал так же: «Печка давно уже сделалась моей излюбленной редакцией» (21, т. 10, с. 302)).
Зачастую в работах, посвящённых исследованию гоголевских традиций в творчестве М.А. Булгакова, «общим местом» становятся слова о том, что сатира Булгакова развивалась под влиянием гоголевской сатиры. Разумеется, отрицать роль Гоголя в творческом формировании Булгакова-сатирика невозможно, но невозможно отрицать и то огромное влияние, которое оказал на Булгакова Гоголь-мистик. «Открывая закономерности через призму алогизма, Булгаков заговорил о мистике современности, представив изображаемую им фантастически нелепую действительность, как некий дьявольский промысел. Такой игровой ход ...потянул писателя в русло гоголевской традиции, влияние которой в 20-е годы было удивительно заразительным» (158, с. 15).
Б.Б. Вахтин («Булгаков и Гоголь: материалы к теме») пишет об объединяющем Гоголя и Булгакова «особом качестве великой русской литературы», «её отдельном направлении фантастического реализма, которое требует признания жизни во всех её измерениях — как видимой жизни, так и невидимой, как осмысленной жизни, так и бессмысленной» (27, с. 249). Очевидно, именно внимание к «невидимой жизни», признание её существования наравне с «видимой», «действительной» и объединяет этих великих писателей. Не менее очевиден и их общий «подход к жизни», взгляд, позволяющий заметить её невероятность и неправдоподобность, обусловленную тесной взаимосвязью двух миров. Основным предметом данного исследования является повесть Булгакова «Собачье сердце», фантастика, точнее, демонология которой сродни фантастике Гоголя. Писателя, что, глядя на окружающий его мир, «видел бездну и горние вершины, а не реальную землю, карликов и великанов, а не обыкновенных людей» (59, с. 5). «Гоголь не замкнут собранием сочинений, ищите его в каждом художнике слова; откройте Гоголя там, где ему не позволено быть академиками» (13, с. 339), — писал А. Белый. Попытка «открыть Гоголя» в булгаковской повести — это попытка взглянуть на реалии Москвы двадцатых годов глазами Гоголя, увидеть землю и небо, карликов и великанов.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |