Первые же герои, литераторы Берлиоз и Бездомный, повстречавшиеся с «иностранным профессором» Воландом, распознали в нём врага. Поэтому будет нелишним обратить внимание на одно из ключевых слов ушедшей эпохи — «враг».
«Враг» издавна был на Руси, помимо просто противника и «супостата», основным противовесом добрым намерениям, официальным государственным интересам, а также концентрацией бытовых антагонизмов. Врагом воспринимались почти всегда разновидности нечистой силы, сатана, ворог (колдуны, ворожеи...), а главное — «басурмане» [1]. Образ последних строился на контрасте: русские белы лицом — враг тёмен, носы у русских прямые или курносые — значит, у врага крючковатые; по этому принципу создан портрет Воланда. Более широко врагом воспринимался дьявол, по-древнееврейски «сатана». Но его наименования диктовались стремлением «не накликать», поэтому слова «дьявол», «сатана» употреблялись реже, чем «чёрт», «враг», «нечистый».
И Булгаков показывает такого врага в Москве, который, в окружении клевретов, обаятелен, могуществен, справедлив, но ведь такова любая сильная власть. Причём, власть эта демонстрируется вполне в западноевропейской традиции — таково обличие и поведение Воланда и клевретов, значит, они не могут не воплощать западной идеи [2]. К тому же весь роман «Мастер и Маргарита» развёрнут в городской среде западного типа культуры, и ещё в гористой местности Европы — куда-то пропала даже российская степь.
Не оттого ли, что так естественнее смотрятся чуждые русскому человеку «враги»? Но нельзя и сказать о том, что писателю нравилась романтическая атмосфера лунной ночи при свечах, лежащие на рояле ноты, плющ на стене домика, горный ручей... Отнюдь не враждебная среда.
Главные враги героев догматик и фарисей Берлиоз и «наушник» Майзель наказаны не за то только, что совершали неблаговидные дела, а за то, что, принадлежа к богоизбранной нации, подобно критику Ариману, носящему имя языческого беса, допускали отступление от веры отцов, своего от мирно высокого предназначения и исторической миссии. Воланд их наказывает именно за это, и ещё за то, что они его не признают за власть, но не за партийные же пристрастия.
Кстати, по сталинской терминологии их можно определить как «антипартийных функционеров», а для общепонятного употребления — как «внутренних врагов». Все ярые оппоненты генсека, вроде троцкистов и рапповцев, были ещё и «врагами народа». А в мениппее идеологический оппонент Христа, отрицающий истинность мессии, а значит, отвергающий свидетельство Воланда, который при сём присутствовал, Берлиоз, тоже не найдёт пощады. Как и подосланный за деньги его единомышленниками «казачок» Майзель. После их казни компаньонами Воланда читатель может испытать чувство удовлетворения, какое наверняка испытывали многие литераторы в 1930-е годы после известия о казни Г. Ягоды, Л. Авербаха, В. Киршона и других «руководителей литературы».
Только чувство это может быть спровоцировано сатаной. Воланд, натурально, в этом случае поступает не «по-божески» [3]. Так ничего божеского в СССР и не было — чего ни хватишься, того нет... Даже знаменитое сталинское церковное обращение «братья и сёстры» в начале Великой Отечественной войны, как убедительно показал Вайскопф, подразумевает только тех «наших людей», или потенциально «наших», кто живёт в оккупации или за рубежами СССР [4]. В таком обращении ощущался семантический оттенок неполноценности и ненужности. А чаще всего «братья и сёстры» рассматривались как враги, их нельзя было назвать ни «товарищами», ни «гражданами». В общем, заключает Вайскопф, это был «охотничий зов Каина» [5].
Божеского не было, зато дьявольского — сколько угодно. Но при этом дьявола как бы тоже не существовало. И раз Воланд выражает своей персоной, да и портретом, немецкие фольклорные представления о дьяволе [6], ему должны быть присущи оборотнические приёмы. Воланд действительно травестированная фигура, но воплощается он совсем не в одного Афрания [7]. Для нас очевидно, что своим поведением он отражает целый комплекс переодеваний, мимикрии, оборотничества, присущих, в представлении народов христианской культуры, нечистой силе. Он вполне мог быть и пряжкой в руках Пилата, и ласточкой, впорхнувшей на балкон, и даже на какое-то время самим Пилатом.
Ведь приём оборотничества используется автором-творцом романа для прояснения концепции произведения. Не будет же в самом деле Воланд или его рыцарь Фагот принимать какой бы то ни было облик, раз уж им не составляет труда быть невидимыми. Выявляются они исключительно ради читателя. Князь тьмы, присутствующий на допросе Иешуа, одному только читателю и может быть видим, остальным это и ни к чему.
Выходит, оборотничество — это органичный способ существования романной действительности, проникнутой чудесами и сюрпризами нечистой силы. Слово «оборотень», если следовать В.И. Далю, имеет два значения: 1) демон (ведьма); 2) преображенный (посредством захватившей его идеи, другого человека, в силу какого-то потрясения) в человека иного поведения, чем прежде, либо сбросившего с себя социальную маску. Одни персонажи меняются глубоко, изнутри (Иван, Рюхин, Маргарита), другие изменяют стереотип поведения, черту характера, убоявшись гнева Божия (Варенуха, Римский, Босой, Лиходеев, Поплавский), третьи меняются внешне, ради определённых целей (Коровьев, Бегемот, Азазелло). В результате все, кроме воландовых клевретов, попадают в клинику для душевнобольных, где профессор Стравинский снова возвращает их в советское общество. Исключением тут оказывается ещё Маргарита, не лечившаяся у Стравинского, не возвращающаяся к прежней жизни. Она потеряна для общества, ибо отдала душу князю тьмы за любовь к Мастеру.
Клиника же выступает местом прозрения, куда попадают все «обернувшиеся» из вялотекущей действительности. А по логике романа — это ещё тюрьма для тех, кто, столкнувшись с нечистой силой, открыл глаза на собственное место в исторически ненормальной жизни. Сама жизнь предстала им адом, и значит, их требовалось «подлечить». Лечение заключалось в гипнозе, который возвращал пациентов к прежнему мироощущению. Ведь встреча с нежитью, как и пребывание в концлагере, не обходится без последствий. Ну, хотя бы, раз ты стал пациентом клиники профессора Стравинского, значит уже преисполнился инакомыслия. А клиника — это метафора преодоления инакомыслия.
Было бы большим заблуждением исследователей «последнего закатного романа» утверждать взгляд на героев, как не понявших до конца происходящее, а то и пострадавших ни за что ни про что. Ведь можно не увидеть сути Воланда, но почувствовать истину, внушаемую самим его явлением. И в романе Булгакова продемонстрирована скрытая реакция персонажей на события в Москве и Иерусалиме, отнюдь не прошедшие мимо их сознания. Взять вот Иванушку, потрясённого полной откровенностью всевидца Воланда; помешательство прошло, но необходимость правды, ясно прочувствованная Иваном, осталась. Поэт теперь не скрывает, например, своего презрительного отношения к Рюхину, такому же молодому идеологу-виршеплёту, разве что более погрязшему в номенклатурной писательской жизни. И тот же оборотень Рюхин, в конце концов, сознаётся сам себе: «Не верю я ни во что из того, что пишу!..»
Булгаков при этом намеренно использовал все несообразности евангелий, придав им ещё бо́льшую убедительность, что мы и продемонстрируем в следующей главе. Правда, наибольшая точность в таких обстоятельствах возможна была лишь при условии отображения (в основном, косвенного) в романе чудес, связанных с Иешуа, Пилатом и Каифой. Нет там только одного ключевого персонажа — Воланда. Но он как сатана и не должен был присутствовать во плоти.
«Мистическая осведомлённость» Воланда объясняется именно этим — его вездесущностью, что неудивительно для князя мира сего. Лукавство Воланда — в самом его появлении перед литераторами. Да и спор их вздорен: либо ты веришь, либо нет. А сами-то литераторы верят в атеизм, который «религиозная вера... наизнанку» [8]. Вот точка отсчёта характера Воланда: он демонстративен, хотя должен быть невидимым.
Окружение Воланда и дополняет его самого, и расширяет представление о системе действующих лиц романа. Любопытно, что князь тьмы не появляется сам по себе, его вызывают, чертыхаясь, герои мениппеи, начиная с первых же эпизодов. Один Мастер говорит: «Бог с ними» (353) [9], хотя тоже иногда поминает лукавого... Ещё Маргарита спохватывается: «Боже, я потеряла подкову!» (285). А Прохора Петровича черти взяли, как он того и хотел (184). Да впрочем, и герои других произведений писателя, особенно главные герои «Белой гвардии» [10], то и дело чертыхаются, словно призывают на себя беды.
«Профессор чёрной магии» лукаво откликается на икоту литераторов и является Берлиозу, затем Бездомному. Их привычное чертыханье удерживает сатану рядом с ними. В одном из пророческих снов Елены Васильевны Шервинский предстал демоном с золотой звездой на груди. Максудову явился редактор Рудольфи, напомнив о Мефистофеле. Сталин в «Батуме» тоже демоном зовётся. Только один преобразившийся Иван — почти «божий человек», призванный сохранить истину в неприкосновенности, ибо она, как и рукописи, не горит и не исчезает. Правда, из-за своей угодности Богу Бездомный остаётся по преимуществу нищим духом.
Конечно, люди в романе «как люди», потому что злое начало в них уравновешено добрым. Иешуа готов поговорить с любым злодеем потому, что есть возможность пробудить доброе начало в каждом. Человек столь же зол, сколько и добр, только доброго начала в нём больше, и надо об этом напоминать. Вот поэтому в европейском средневековом фольклоре чёрт выступает адептом справедливости. В «Божественной комедии» Данте справедливость исходит тоже от инфернальной силы.
Другое дело Мастер. «Мастером» впервые назвала автора романа о Понтии Пилате Маргарита (139). Она похожа на посланницу Воланда — зеркальное отражение Левия Матвея. Она же смастерила чёрную шёлковую шапочку с вышитой буквой «М» («мессия»? «Михаил-архангел» [11]? — В.Н.), она же толкала писать роман, «толкала на борьбу» (140), — сообщает повествователь. Был напечатан большой отрывок в одной газете, и после этого началась травля. В неё был втянут и Иван, получивший заказ на поэму о том, что Иисуса Христа якобы не существовало. Но вышел конфуз, задевший Берлиоза: Иисус получился «ну как живой».
Всей истории сопутствовала цепь случайностей: выигрыш по облигации крупной суммы денег, любовь к Маргарите, дружба с журналистом Алоизием Могарычем (нам видится по созвучию оппозиция «архангелу Михаилу». — В.Н.). Наконец, когда Маргарита покинула Мастера, посулив утром вернуться к нему навсегда, через четверть часа к нему постучали... Похоже, Маргарита уже тогда была ведьмой, влюбившейся в объект своего колдовства.
Кроме того, II часть, начинающаяся с повествования о Маргарите, где рассказчик упорно называет себя «правдивым повествователем», а рассказ Мастера «сущей правдой», может принадлежать перу Ивана Бездомного, пожалевшего Мастера. Ведь и Булгаков ученик Мастера!
По крайней мере, романтический повествователь II части знает всё и всё уже понимает, ибо он явно связан с нечистой силой. Это может быть и Маргарита.
Да, Маргарита, всегда «чуть косящая на один глаз ведьма» (210), — заведомо ведьма! Поэтому-то она избрана хозяйкой сатанинского бала, гости которого обладали большими объёмами власти. На балу проходит парад сильных мира сего в прошлом... Здесь же находятся и самые известные творцы в разных областях искусства.
Предания о ведьмах Западной и Центральной Европы рассказывают о «повелителе шабаша», на вершине священной горы выбирающим одну из присутствующих женщин себе в жены. Та мажется мазью из растений семейства паслёновых (компоненты — альраун, белена, дурман, красавка), «дающих ночную тень» и «дурманящих сознание». После этого она находится рядом с повелителем, и участники шабаша воздают ей почести, кружась в бешеном хороводе [12].
В индийском тантризме есть богиня Кали («Чёрная»), символ женского начала, бессознательных земных сил ночи. В ритуалах она появляется в сопровождении почитательниц. Эти женщины-Кали предстают чаще всего нагими, или, по индусскому выражению, «облачёнными в одежды природы»: весь окружающий ночной мир вокруг жрицы, Луна, звёзды, видятся участниками ритуала как одежды богини [13]. Понятно, что дурманящие ведьмы в народе встречали сочувствие.
А вот бес в древнем Египте считался защитником от злого взгляда, колдовства и опасных животных [14]. Оттого кот Бегемот может признан фигурой по меньшей мере двухзначной. В библейском восприятии «бегемот» означает сатанинский образ зверя, который ожидается в конце мира (Иов 40: 10—18). Кот же в Европе издавна воспринимался как символ свободы, отчего старинные роды швабов, швейцарцев, бургундцев вводили кошек в свои родовые гербы [15].
И не зря Бегемот антропоморфен. А Воланд — сама звёздная ночь. Если всё окружение Воланда красноречиво составляет его свиту, то Бегемот, даром что похож на добродушного толстячка и одновременно огромного кота, тепло очеловечивает своими шаловливыми, простодушно-жуликоватыми, хитровато-нерасчётливыми свойствами всю честную компанию [16].
Воланд ещё напоминает Заратустру. Конечно, Воланд не полное образное тождество идей создателя Заратустры, но некий синтез, отражающий, по мысли Булгакова, абсолютную истину, идею власти, правящей миром. Вообще деэстетизация мира, недостоверность рассказываемых событий по-гоголевски скрывает важный приём психологического внушения читателю правдоподобности описываемого. Делается это с помощью категорий убедительности — приёмов достоверности изображаемого.
Так что неважно, как смотрится Мастер, скачущий в финале за Воландом — сущей Вселенной, — он может быть либо в одежде Мольера, либо Канта. Важно ведь то, что нам это просто увиделось.
О «личном присутствии» Воланда при всех событиях романа Мастера признаётся он сам для того, чтобы «заинтриговать» своих собеседников, утверждается в комментариях к роману [17]. Однако литераторы совсем не заинтриговываются, а лишь пугаются и вследствие этого начинают действовать: один успокаивает «сошедшего с ума» иностранца, другой бежит звонить по поводу его сумасшествия, и в результате попадает в трагическую ситуацию (44—47). Признание Воланда «давало повод искать следы материального присутствия Воланда в сценах 2-й главы — то в образе Афрания, то ласточки и т. п.» [18].
У Воланда много прообразов. Бесконечная многозначность — один из основных эстетических принципов Булгакова, и мы не будем здесь подробно останавливаться на этом. Однако укажем на некоторые переклички со столь удивительным образом-характером романа. Интересна мифическая фигура графа Сен-Жермена, жившего но принципу, что он может быть в этом мире всем, кем только пожелает. Сообразно такому принципу он представлялся кому маркизом де Белламаром, кому графом Сюрмонтом или (в Москве!) — генералом Вельдоном. Он заинтриговывал собеседников сообщением, будто бы ему уже за две тысячи лет. В доказательство мог описать подробности свадьбы в Кане Галилейской, где он сидел рядом с апостолом Петром, умоляя того не напиваться, и, кроме того, давал краткий урок застольного этикета Иисусу Христу [19]...
Из современников Булгакова, по слухам, кочевавшим по телепередачам, на роль Воланда может претендовать советский физик-теоретик итальянского происхождения академик Р.Л. Бартини (1897—1974), якобы открывший шестимерное пространство. Вероятно, они были знакомы, поэтому портрет Бартини похож на воландовское описание (глаза, телепатическое угадывание мыслей собеседника, щедрый ум). Говорят, учёный походя подарил свои идеи самолётов нескольким авиаконструкторам. Остальные из его шестидесяти самолётов, зарисованных лишь на бумаге, так и не обрели «плоти». Конечно же, такой загадочный и, вероятно, ироничный, человек был отправлен в концлагерь, потом в «шарашку».
Ещё об одном прообразе Воланда пишет А. Эткинд [20]: американский посол Буллит, бывший, вероятно, как мы писали, чекистским агентом и опекавшийся женой разведчика Эйтингона известной балериной Лепешинской, остался в памяти мемуаристов и историков яркой фигурой.
Да и Воланд с самого начала повествования ведёт себя как шпион (не зря Бездомный это нюхом почуял) и провокатор. И настолько заостряет ситуацию (хотя по первому взгляду безобидную и обыкновенную), что даже самый предубеждённый читатель невольно начинает верить в нечистую силу. А, уверившись, посмеивается над Берлиозом, тупо отрицающим существование Иисуса как исторический факт. Вот это-то князю мира и надобно. Он подстроил всю описанную в завязке романную ситуацию, чтобы предъявить в качестве доказательства существования бога себя самого, и ещё описать допрос одного бродяги, весьма похожего на новозаветного Сына человеческого. Несомненно, что большинство читателей опубликованного в конце 60-х годов романа уподоблено скорей Иванушке, чем Берлиозу, поэтому вся сцена развёрнута престранным профессором к «поэту-задире» и читателям.
Сам же Воланд, постоянно находящийся в гуще событий, тем самым показывает, что именно он правит миром. Он «пристраивает» Берлиоза под трамвай, а Бездомного в клинику Стравинского, ибо такова истина [21], порождаемая странной ситуацией на Патриарших прудах. Не вмешайся самозваный профессор в разговор литераторов, и они бы здравствовали, и заседание бы состоялось, и антирелигиозная поэма была бы написана.
Воланд появился в Москве потому, что некий Мастер написал правдивый роман о казни Сына божьего. Впрочем, подви́г на это безвестного писателя сам же Воланд, создавший соответствующие условия и использующий социально-политическую ситуацию в стране для появления необычного, но правдивого произведения. Несомненно, что дальнейшее развитие сюжета — уже за пределами самого романа — потребует смерти и казни всех остальных берлиозов. Так оно и случилось в действительности. Автора романа сатана забирает с собой вместе со своими помощниками, к которым относится и Маргарита (а может, именно поэтому Мастер и удостоен «покоя», что его возлюбленная стала ведьмой: он обречён разделять участь того, кого он любит). Враги же Мастера получили по заслугам. Один лишь Иван Понырев остаётся со знанием истинного порядка вещей. (Впрочем, мы отмечали, такое знание не приносит заметных плодов, Иван Николаевич не задаётся этой проблемой). Именно он должен написать продолжение романа, или рассказать его повествователю, что вероятнее всего. Видимо, эпилог романа написан им, и он вносит путаницу в финальную часть произведения. Истина тем не менее не пропадает совсем, она бродит между людьми, подобно философу Иешуа.
И.Н. Понырев готов отдать что угодно, чтобы узнать тайну Николая Ивановича, соседа Маргариты Николаевны. Но он мало что вынес из общения с Воландом и Мастером. Поэтому он не всё понимает в произошедшем, и поэтому по-прежнему остаётся в Москве. И только во сне в единственную праздничную ночь в предпасхальное полнолуние Иван видит финал романа, будто бы дописанный Мастером после исчезновения из палаты № 118. Но финал искажён — Понтий Пилат просит поклясться Иешуа, что его казни не было. И тот клянётся, чему-то улыбаясь. Но этот бестолковый финал под влиянием Мастера сочинён во сне уже Иваном. И финал этот фальшив, благостен. Он для таких же блаженных духом (383—384). И сон Ивана тоже лжив. Ученик Мастера столь же невосприимчив к истине, как фанатичный Левий к тени.
Вон из-за невосприимчивости к истине по всей стране штук сто котов истребили (374). Опять коты? Почему они? Ведь советские репрессии не были слепыми и бессмысленными — всё внятно объяснялось исполнителям и «зрительным массам», чтобы найти понимание и сочувственный отклик действиям «народной власти». А вот коты, эти существа, ещё с древности символизирующие свободу и своенравие, советской власти были без сомнения заведомо враждебны. Котов невзлюбил ещё чуткий «сверхсобака» Шариков, верный своей почти «пролетарской» природе.
Мастер между тем вяло говорит Ивану: «Не надо задаваться большими планами, дорогой сосед, право» (147). Он это говорит в покоях клиники, между прочим, уже психологически пребывая в «покое». И Иван следует наставлению своего учителя — он не дописывает роман, хотя формально выполняет другую его просьбу: «Вы о нём продолжение напишите!» (362). Но это продолжение совершенно не вписывается в трагический пафос произведения, только смущает исследователей, поддающихся его обманчиво очищающей образности. Достаточно вспомнить, что Воланд умертвил любовников и призвал к себе и унёс с собой.
Воланд — истинный главный герой романа. Мастер призван сатаной сочинить «правдивое повествование». Маргарита должна любой ценой спасти возлюбленного. Иванушка обязан любым путём открыть людям увиденную им истину. «Всё просто...», — как бросил Воланд, рассказчик, а может, соавтор романа Мастера и очевидец происшедшего в 14-й день месяца нисана. Такова правда, открывшаяся в России Михаила Булгакова. Всё остальное — от лукавого...
Воланд и Маргарита наметили Мастеру финал романа из одной фразы. И Мастер её произнёс: «Свободен! Свободен! Он ждёт тебя». Только эта «свобода» напоминает ницшевскую «мораль рабов». С позиций Ницше, не знавшего, впрочем, советского опыта государственной иерархизации, и выводы о романе Мастера будут совсем противоположными. Тем более, что, как нам видится, Ницше познал свободу настолько, что испугался. Всё знает и не страшится лишь один Воланд.
Мастер уже раньше сталкивался с ним, ведь рассказ Бездомного не стал для него откровением (133). Он да Маргарита как ведьма по призванию сходу узнают сатану, что могут лишь посвящённые. Нет-нет, тут никакие не масонские следы — масонство и сопутствующая ему мистика лишь отвлекающий семантический покров в романе, как мы уже говорили.
Вот Ивану приснилось описание казни на Голгофе. Николаю Ивановичу Босому приснилась сцена сдачи валюты гражданами. Мастеру привиделась последняя ночь в подвальной квартирке, луна... Так было это или приснилось ему? Если приснилось остальным, то где гарантия, что и многое предыдущее не снилось нашим героям? Реальность-то могла быть проще: арест за происхождение, за порочащие связи, а то и по чьему-нибудь рутинному доносу.
И любовь свою Мастер мог нафантазировать — уж очень она малоправдоподобна. Но штука в том, что и сочинённое обретает убедительность, если оно отражает истину.
В общем, идея Горького о «художнике-вожде» опротестована Булгаковым. Мастер — вот образец художника, говорил он [22]. Беззащитного, подвижнического творца культуры нации, способного представить ей картины истинного порядка вещей.
А вот и сам «коллективный вождь» с компанией. Недоброжелатели в Эпилоге зовут их «шайкой Воланда» — уголовной бандой, либо, как это звучало в лексике 30-х годов, командой преступной власти. Внешне эта шайка смотрится весьма подозрительно: косой предводитель с претензией на всезнание и всепонимание, его ближайший помощник в клоунском одеянии и с дурными манерами, какой-то толстый волосатый субъект с кошачьими глазами, нагая девица с грубым криминальным шрамом на шее, крепкий, квадратный, невысокий убийца с волчьим оскалом.
При ближайшем знакомстве читатель проникается симпатией и непонятным доверием к этой честно́й компании. Потому что становится ясно, что это не банда «социально близких» [23] живодёров и вымогателей. От них остаётся впечатление, как о настоящей власти, которая, будучи укоренённой в истории, не может быть преступной, во-первых, потому, что она законна, во-вторых, потому, что преступные средства лишат её уверенности в своих силах.
Поэтому клевреты Воланда поступают справедливо. Они помогают тем, кто в первую очередь нуждается в помощи. Они безошибочно знают истину. К финалу даже их облики приобретают подлинные черты; прежде были маски. Не может ведь рыцарь ходить по московским переулкам, его тут же «заметут» как «чуждого элемента». Коту вот можно, ему даже кондуктор трамвая не удивляется. Если чудаковатый господин на Патриарших прудах говорит на ломаном русском, то это уважаемый человек — интурист, в крайнем случае, иностранный профессор. Но как только он переходит на правильную русскую речь — это опасно: белоэмигрант и значит шпион.
Компания Воланда также красноречиво пародирует тогдашнюю власть, изобретательно используя театральную игру. Но это не лицедеи в собственном смысле слова. Это скорей некая бригада бездельников, передразнивающая порядки ли, внешности людей, административные приёмы, сословные повадки, даже способы воззрения на мир. Да нет, это труппа фокусников, клоунов, жонглёров, эквилибристов, это прирождённые цирковые артисты! И ещё это шарага [24] бандитов, мошенников, шулеров, мокрятников [25], фуфланов [26], но и вместе с тем представители некоей скрытой власти, живущие по правилам этой власти [27].
Для того, чтобы во всём разобраться, прежде надо уяснить себе, что истина явится только ценой трагедии. Истина никогда не даруется, а добывается в трудах. Да ещё по суровому христианскому догмату человек, познавший истину, становится греховным.
Пока мы только очертим круг, где наши инфернальные герои допустимо понятны. И увидим: Воланд не знает условностей, не связан долгом и привязанностями к чему бы то ни было. Запрет он, подобно настоящему ницшеанцу, знает лишь один: не посягать на власть Иешуа. В остальном он полностью свободен от долга и чувств, от обязательств и влияний. То он в рваном халате, то в безупречном европейском костюме, то он историк, то маг, то кто угодно. Ещё Воланд освобождает человека от обязательств. Найдя в нём злое начало, он даёт злу беспрепятственно развиться. Но Воланд понимает, что люди не могут без справедливости и милосердия, поэтому вынужден мириться и поддерживать эти качества.
Воланд — это оборотная сторона мира, чёрная тень мира. Его вочеловечение просто игра в того персонажа, которого представляют себе люди. А его окружение — та нежить, которая уже обрела литературный шарм. Они все появились из ничего и ушли в никуда. Они лишь обретают на время адресный облик.
Воланд как «падший ангел» несёт отсвет Иешуа, да и они, по тексту, тесно связаны. В народных представлениях дьявол страшен, опасен, с ним лучше дела не иметь. Хотя по христианскому канону дьявол всего лишь оппонент Бога, его иная, правда, губительно коварная, сторона. И ещё. Мастер, получивший покой, лишён свободы. В раю свободы нет, утверждал Вольтер. Но и в «покое», как мы видим, — тоже. Человек из-за разума (значит, свободы) лишён рая. Разум — это сомнение, это дьявольщина. Признание заслуг Мастера (правильно «угадал») тут же лишает его свободы и рая. А самая свободная персона — «князь тьмы». Однако свободным был и Иешуа перед казнью, оказавшись во власти Пилата и дьявольских сил. Потому что чем ближе сатана, тем больше свободы.
Но лукавый Воланд ещё — это Пилат! Прося Мастера дописать роман, он заботится о себе. Так что Мастер сделал Пилата сатаной, потому что неограниченная свобода и есть сатана. Это второй план, так же как Мастер — это Иешуа, наделённый надмирной силой решать свою ли, чужую ль, судьбу. По сути же только Воланд из всех героев мениппеи знает все обстоятельства и тонкости жизнеповедения других героев. И ещё он порой поразительно достоверно передаёт мысли Ницше и его героя Заратустры, так же точно не соглашаясь с мироустройством.
Похоже, рассказчик романа, а значит, и критик Господа — Воланд.
Если Булгаков «закодировал текст», то код его — поощрение читателя к свободе — внутренней раскрепощённости до предела. При этих условиях пристальное прочтение, к которому и призывает постоянно Ницше [28], одной из ключевых сцен «романа Мастера» должно показать совсем иную расстановку персонажей. Однако трагедия героев неполна и непонятна без внимательного анализа сцены в саду с Пилатом и Каифой [29].
Литература
[1] Испорченное «мусульмане». То есть, не христиане, не православные, а «иноземец и иноверец в неприязненном значении», подчёркивает Даль (См. Даль Владимир. Толковый словарь: В четырёх томах. М., 1991. Том четвёртый. С. 53).
[2] Европейская цивилизация в нашем понимании существует при наличии следующих принципов: человеческая личность освобождена от гнетущих традиций и предрассудков, а мысль от догм, признаётся приоритет образования перед родовитостью, науки перед эмпирикой, а честности перед хитростью. — В.Н.
[3] Ср.: «Шли по Газетному. Догоняет Олеша. Уговаривает М.А. пойти на собрание московских драматургов, которое открывается сегодня и на котором будут расправляться с Киршоном. Уговаривал выступить и сказать, что Киршон был главным организатором травли М.А. Это-то правда. Но М.А. и не подумает выступать с таким заявлением и вообще не пойдет. Ведь раздирать на части Киршона будут главным образом те, что еще несколько дней назад подхалимствовали перед ним». — Дневник Елены Булгаковой / Гос. б-ка СССР им. В.И. Ленина; Сост., текстол. подгот. и коммент. В. Лосева и Л. Яновской; Вступ. ст. Л. Яновской. М.: Книжная палата, 1990. С. 141.
[4] Вайскопф М. Писатель Сталин. М.: Новое литературное обозрение, 2001. С. 88—92.
[5] Там же. С. 92.
[6] «Сам Бог сотворил дьявола: во-первых, потому, что нет ничего, что сотворил бы не Бог, ведь Бог совершенен и ничто не происходит помимо его воли; во-вторых, потому что Бог — это чистая любовь и добро, и, следовательно, зло не может быть присуще ему. Если Бог — это всё, то он должен включать в себя и зло, если же бог — чистая любовь, то в нем не может быть ненависти. Это и есть одна из центральных проблем средневековой схоластики, которая пыталась отделить бога от негативных элементов. Мистики, такие, как Якоб Бёме, решали проблему иначе и видели в боге и свет и тьму. Если зло всё же существует в мире и оно — не от бога, то зло должно иметь иное происхождение, а именно — от дьявола». — Бауэр В., Дюмотц И., Головин С. Энциклопедия символов. / Пер. с нем. Г. Гаева. М.: КРОН-ПРЕСС, 2000. С. 200.
[7] См.: Гаспаров Борис М. Из наблюдений над мотивной структурой романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Даугава. 1989. № 1. С. 78.
[8] Булгаков Сергий. Героизм и подвижничество // Вехи: Сборник статей о русской интеллигенции. М., 1909. С. 31.
[9] Булгаков М.А. Собрание сочинений: В 5 т. М., Худ. лит., 1989—1990. Т. 5. С. 7—384. Здесь и далее при обращении к тексту последнего романа Булгакова будет в скобках указываться страница.
[10] Булгаков М.А. Собр. соч.: В 5 т. Т. 1. Указ изд. С. 179428. Здесь и далее страницы указываются по этому изд.
[11] Михаил — ближайший и преданнейший Богу ангел.
[12] Бауэр В., Дюмотц И., Головин С. Энциклопедия символов... С. 235, 248.
[13] Там же. С. 388.
[14] Бидерманн Ганс. Энциклопедия символов: Пер. с немецкого / Общ. ред. и предисл. И.С. Свенцицкой. М.: Республика, 1996. С. 26.
[15] Там же. С. 131.
[16] Нам представляется, что подобную же функцию очеловечивания режима в советские 20—30-е годы с искренней увлечённостью играл И.Э. Бабель, который «от ЧК был приставлен к Конной. Вся его компания была чекистской... про чекиста из «Конармии» Бабель говорил — «это я»» (Филиппов Алексей. Нина Будённая: Георгиевские кресты папа носил дома: Интервью // Известия. 2003. 5 июля. С. 8). — В.Н.
[17] Лесскис Г. Комментарии // Булгаков М.А. Собрание сочинений... Т. 5. С. 642.
[18] Там же.
[19] Эта поистине мениппейная фигура обрела легендарные черты. Когда этого графа (и графа ли?) арестовали в середине XVIII века в Англии за участие в попытке государственного переворота, то он довольно быстро вышел на свободу. Говорят, прикинулся в тюрьме сумасшедшим скрипачом (Бауэр В., Дюмотц И., Головин С. Указ. изд. С. 459460). — В.Н.
[20] Эткинд А.М. Эрос невозможного: Развитие психоанализа в России. М.: Гнозис; Прогресс-Комплекс, 1994. С. 286—298.
[21] К многократно употребляемому нами понятию истины присовокупим ещё и это — «мать справедливости» (Всероссийский словарь-толкователь (составленный несколькими филологами и педагогами): В 2-х т. / Под ред. В.В. Жукова. СПб: Издание А.А. Каспари, 1893. Т. I. А—М. С. 692.). Пилат отнёсся к истине иронически. В романе истину (справедливость) утверждает на земле Воланд. — В.Н.
[22] См. в н. кн.: Михаил Булгаков: становление романиста. Самара, 1991. С. 129—134.
[23] Так назывались в 20-начале 30-х уголовники, в сравнении с политическими заключёнными. — В.Н.
[24] Шарага — тёмная компания; уг. воровская группа, компания, «шарашка». — Елистратов В.С. Словарь московского арго. М.: Русские словари, 1994. С. 561—562.
[25] Мокрятник — уг. убийца, убивший с пролитием крови. — Там же. С. 250.
[26] Фуфлан — уг. лгун, обманщик. — Там же. С. 513.
[27] В 1919 году Троцкий выразился, что в лице большевистских комиссаров «мы получили новый коммунистический орден самураев» (Троцкий Л.Д. Соч. Т. 17. С. 326). Сходным образом в 1921 году Сталин видел компартию «как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность» (Сталин И.В. Сочинения. М., 1949. Т. 11. Т. 5. С. 71). Кроме того, будучи ещё в ссылке, Сталин сблизился с уголовниками. Н.С. Хрущев свидетельствовал: «Он нам несколько раз об этом рассказывал. Говорил: «Какие хорошие ребята были в ссылке в Вологодской губернии из уголовных. Я тогда сошелся с уголовными. Это были очень хорошие ребята...»» (Никита Сергеевич Хрущев // Огонек. 1989. № 37. С. 30). О давней тяге Сталина к уголовникам пишет и А.И. Солженицын, отмечая, что с 20-х годов родился термин «социально-близкие» (Солженицын А. Малое собрание соч. Т. 5. М. 1991. С. 357).
[28] «Другой признак теолога — это его неспособность к филологии. Под филологией здесь нужно подразумевать искусство хорошо читать, конечно, в очень широком смысле слова, искусство вычитывать факты, не искажая их толкованиями, не теряя осторожности, терпения, тонкости в стремлении к пониманию» — Ницше Фридрих. Антихрист // он же. По ту сторону добра и зла: Сочинения. М.; Харьков, 2000. С. 1024.
[29] Немцев В.И. Трагедия истины. Самара: Самарский научный центр РАН, 2003. С 204—234.
Примечания
Немцев Владимир Иванович (Самара). Доктор филологических наук, член Попечительского совета Музея М.А. Булгакова.
| К оглавлению | Следующая страница |