За кулисами «Театрального романа»

В истории замечательных книг редко бывают случаи, когда персонаж вдруг оказывается реально существующим человеком и пишет мемуары о давно почившем авторе знаменитого романа. Так случилось с незавершенным «Театральным романом» Михаила Афанасьевича Булгакова. В пятнадцатой главе этой блистательной памфлетной книги есть некая пауза, лирическая передышка, где рассказчику является новый персонаж его истории: «Вытирая потный лоб, я стаял у рампы, смотрел, как художница из макетной — Аврора Госье ходила по краю круга с измерительной рейкой, прикладывая ее к полу. Лицо Госье было спокойное, чуть печальное, губы сжаты. Светлые волосы Госье то загорались, точно их подожгли, когда она наклонялась к берегу рампы, то потухали и становились как пепел».

А следующая глава булгаковского романа называется «Удачная женитьба», и читателю не ясно, о чем идет речь, ибо история обрывается. И лишь из воспоминаний Е.С. Булгаковой известно намеченное автором продолжение: драматург Максудов влюбляется в Аврору Госье, женится на ней, но художница вскоре умирает от чахотки, а драматург после провала его пьесы бросается головой вниз с Цепного моста в Киеве. Грустный финал веселой книги, у которой есть и второе значимое название — «Записки покойника».

Между тем Аврора Госье существовала, она пережила автора «Театрального романа», прочла его книгу, узнала себя и в конце 60-х годов написала любопытнейшие «Воспоминания о М.А. Булгакове», хранящиеся ныне в фондах Санкт-Петербургского государственного музея театрального и музыкального искусства.

Ирина Константиновна Колесова (1902—1980) родилась в Москве, училась в Высших художественно-технических мастерских (ВХУТЕМАСе) у А.А. Осьмеркина, в 20-е годы работала во МХАТе художником-оформителем. С 1927 года жила в Ленинграде. Была красива, не очень счастлива, любила путешествовать, ее портрет Булгакова на репетициях отказался приобрести Музей МХАТа — вот и все, пожалуй, что известно об этой женщине.

Мемуары И.К. Колесовой — важная часть реального комментария к «Театральному роману» М.А. Булгакова и вместе с тем интереснейшая страница биографии писателя и истории МХАТа. И поэтому мы сочли возможным присоединить к воспоминаниям Авроры Госье список прототипов героев романа, составленный пасынком Булгакова Е.Е. Шиловским и хранящийся в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки.

Прочтя напечатанный сперва в «Новом мире», а затем в сборнике его произведений «Театральный роман» М.А. Булгакова, я была поражена, как при кажущейся гротесковой форме произведения точно даны характеристики персонажей и вся неповторимая обстановка Художественного театра 1925—26 гг., когда шла работа над постановкой пьесы «Дни Турбиных».

Я работала в то время во МХАТе в качестве художника-исполнителя. С первых же дней как был принесен роман «Белая Гвардия» и в «высших сферах» было принято решение заказать автору его инсценировку, — это стало сенсацией. Ни о каких других принятых к постановке пьесах разговора не было, но «Белая Гвардия»! Теперь эти слова звучат как нечто одиозное, но исторически далекое, — что-то вроде войны «Белой и Алой Розы»! А тогда это был вчерашний день, не позавчерашний, а именно вчерашний.

Какова же будет эта пьеса? Это волновало всех. А слухи распространялись в театре, что это будет не памфлет, не агитка-однодневка, которых в то время писалось много, но которым не место было на сцене такого театра, как МХАТ, а серьезное произведение, в котором автор, сам (так говорили) белый офицер, отображает Белую Гвардию объективно и с симпатией.

Как вскоре выяснилось, М.А. Булгаков не был офицером белой армии, но всем своим обликом и манерами удивительно подходил под тип офицера — не кадрового, а военных лет. Артисты Художественного театра, не говоря уже об основном ядре, но и молодежь, были в большинстве из интеллигентных семей, где у многих сыновья, братья, женихи были призваны и, силой обстоятельств, оказались по ту сторону фронта. Многие к тому времени лишились привычного с детства быта («розового абажура» в гостиной Турбиных) и с тревогой ждали, какое же воплощение это получит на сцене.

Начались репетиции. Не помню, через какой срок после появления М.А. в театре, но, мне помнится, прошло не так много времени, как пишет Булгаков в «Театральном романе». С самого начала решили, что название «Белая Гвардия» не подходит, и стали искать другое. На «Днях Турбиных» остановились после многих исканий, но промежуточных названий я, к сожалению, не запомнила. Режиссером спектакля был назначен И.Я. Судаков. Конечно, в те времена я не могла критически оценивать его мастерства. Лет через 10, когда Судаков стал художественным руководителем Малого театра, я видела его постановку драмы Гуцкова «Уриэль Акоста» — это один из лучших спектаклей, которые я видела в своей жизни. Он поднял на огромную высоту, причем совершенно новыми для Малого театра средствами, совсем к тому времени заглохшую славу некогда знаменитого театра. Наверное, ко времени работы над спектаклем «Дни Турбиных» он был уже выдающимся режиссером, иначе ему не удалось бы создать на сцене столь правдивую и теплую атмосферу. Во МХАТе считалось идеалом, если грань между сценой и зрительным залом была стерта, если зритель чувствовал себя органически связанным с происходящим на сцене. Это удалось Судакову вполне.

Репетиции шли с большим подъемом. Актерский состав был подобран удивительно удачно.

Как я узнала уже много лет спустя, пьеса «Дни Турбиных» очень сильно отличалась от романа М.А. Булгакова. Центральная фигура пьесы — Алексей Турбин — не был мягкотелым интеллигентом из романа «Белая Гвардия», а имя это было дано другому персонажу романа — Най-Турсу. Алексей Турбин из романа остается жить и занимается врачебной практикой — это закономерно; а Най-Турсу не было места в новой жизни, и он кончает с собой (в романе он убит). Этого нового Алексея Турбина блестяще воплотил на сцене артист Н. Хмелев.

По своему положению я не должна была присутствовать на репетициях. Я обязана была только проверить правильность сделанной на сцене по макету выгородки декораций. Но я почти всегда оставалась на репетиции и часто делала зарисовки. Таким образом появились рисунки, часть которых была у меня приобретена музеем театра. Однако портретными зарисовками с М.А. Булгакова театр в то время не заинтересовался. У Булгакова было очень подвижное лицо. Я часто видела, как, следя за развертывающимся на сцене действием, он сам играл то одного, то другого своего героя. Но я ни разу не слышала, чтобы М.А. вслух делал какие-либо замечания актерам. К.С. Станиславский всегда сам заканчивал постановки, которые осуществлялись под его эгидой. Обычно, когда начинал репетировать К.С., он не ограничивался текстом пьесы, а придумывал всевозможные этюды и импровизации, которые, конечно, часто бывали блестящи, но от которых актеры очень страдали.

Я помню, как рыдал на репетиции с К.С. артист Орлов, как билась в истерике артистка Молчанова. Но это было не на репетициях «Турбиных», так как ни Орлов, ни Молчанова в этом спектакле не были заняты. Конечно, Яншин-Лариосик при объяснении с Еленой на велосипеде по комнате не ездили; но в общем вся атмосфера этюда описана Булгаковым очень верно.

В результате этих исканий происходили не только изменения, а порой и коренная ломка всего замысла спектакля, поэтому те изменения, которые были внесены в постановку, возможно, не зависели (как говорили тогда) только от одного случая на репетиции. Однако он насторожил многих.

В первом действии семья Турбиных и собравшиеся у них гости: Лариосик, Мышлаевский и другие, выпив за ужином, начинают петь «Боже, Царя храни». У исполнителя роли Николки — Кудрявцева был прекрасный голос, — остальные тоже хорошо пели, и когда раздались торжественные звуки русского гимна, все сидящие в зрительном зале невольно встали, как было еще так недавно принято. Это была рядовая репетиция. В зрительном зале находилось только несколько свободных от репетиций актеров да служащие вроде меня. Но если бы рефлекс сработал у настоящей публики, то это грозило бы не только снятием спектакля, но, возможно, и закрытием театра. И тогда не только «Боже, Царя храни» стали петь вразброд пьяными голосами, но и в других эпизодах была разрушена идиллическая атмосфера «розового абажура».

К сожалению, в это время я уже не могла присутствовать на всех репетициях, как я делала одно время. Выпуск спектакля решили форсировать, и для меня тоже началась страда.

Второе действие спектакля — гимназия: вестибюль, в глубине лестница, упирающаяся в стену и затем расходящаяся на 2 стороны. На заднем плане, т<о> е<сть> стене, — большой портрет Александра I. Художник спектакля Н.П. Ульянов не сделал для этого портрета отдельного эскиза. К. С. потребовал эскиз, и я по молодости и глупости взялась, за отсутствием по болезни Ульянова, сделать его. И намучилась же я! Я делала эскиз за эскизом, но ни один вариант не удовлетворял К.С. Он сидел злой, раздраженный (не на меня, а на ход репетиции), грыз кулак, что он всегда делал, когда был раздражен, и на все бросал: «Нет, неправда, этому нельзя верить». Однажды, когда после очередной неудачи я сидела в коридоре и горько плакала, меня увидел В.В. Лужский и стал расспрашивать — в чем дело? Я рассказала. «Сколько вы сделали эскизов?» — «Не помню сейчас, 5 или 6». — «Покажите мне», — я показала. «Несите ему снова первый. Разве он помнит!» Я пошла с бьющимся сердцем. На мое счастье, К. С. подобрел и на самый первый вариант бросил: «А, это уже лучше. Этот пойдет». Портрет я написала. Однако он не «пошел». Масштабно он не был угадан. Сперва его вешали так, что были видны одни сапоги, а под конец рабочие, по собственной инициативе, перестали его вешать, т<ак> к<ак> он был тяжелый. Начальство и не заметило. Со спектаклем была морока и без этого.

М.А. Булгаков говорит в «Театральном романе», что Иван Васильевич (Станиславский) только мешал и тормозил работу Фомы Стрижа (Судакова). Я тут не решаюсь высказывать своего мнения. Безусловно, Судаков был чрезвычайно талантливым режиссером, вмешательство в его план постановки и работу с актерами, наверное, пользы делу принести не могло. Однако я присутствовала на репетициях, когда под рукой Станиславского спектакль совершенно преображался.

Особенно мне запомнился один случай: Сахновский репетировал «Горячее сердце» — сцену у Хлынова, когда он сам и его люди переряжались в разбойников. Репетиция шла гладко и не слишком смешно, хотя Хлынова играл такой поразительный артист, как Москвин. И вот на свое режиссерское место в 8-м ряду в середине акта пришел Станиславский и почти с ходу начал делать замечания. У меня было ощущение, словно тусклый доселе пейзаж озарило солнце. Острые замечания одному, другому, третьему «разбойнику», интересная расстановка групп, и вдруг все ожило, засверкало. Преобразился и Москвин, которому до этого, видимо, просто было скучно.

В «Театральном романе» я не только узнала под вымышленными именами живых людей (а также и себя), но и вся обстановка описана с удивительной точностью.

Золотой конь, воспринимающийся в «Театральном романе» как символ, существовал на самом деле. На Малой сцене, куда попал при первом посещении «Независимого театра» Максудов (Булгаков), шел спектакль «Елизавета Петровна». Оформление состояло из лепного портала в стиле рококо, в который делались по ходу действия различные вставки. На просцениум были вынесены по сторонам 2 лепные золоченые фигуры — коня и оленя. Оформление было громоздкое — убирать и ставить его было делом долгим, а т<ак> к<ак> спектакль пользовался большим успехом и шел часто, то удобства ради его пускали по несколько дней подряд. Оформление оставалось на сцене, — это и было первым впечатлением вошедшего днем в театральный зал Максудова. Роль императрицы Елизаветы Петровны исполняла артистка Соколова, которая была и первой исполнительницей роли Елены Тальберг в «Турбиных». Она была восхитительна в роли Елизаветы Петровны, как, впрочем, и весь спектакль, — остроумный и изящный, и вполне понятно, что Максудов — Булгаков ходил на него без конца. Я тоже смотрела его бесчисленное количество раз.

В спектакле «Дни Турбиных» исполнители мужских ролей, мне кажется, не менялись вплоть до его окончательного запрещения; но единственную женскую роль — Елены — играли 3 артистки. Но ни одна не могла достичь той поразительной задушевности и обаяния, которыми был овеян образ Елены в исполнении Соколовой.

Очень острым портретным сходством отмечены почти все персонажи «Театрального романа», — во всяком случае, те, кого я знала. Конечно, это преувеличение, что Станиславский не разговаривал с Немировичем-Данченко с 1886 г. На капустниках, которые ежегодно устраивались в помещении театра, они выступали как «папа и мама» Художественного театра и обольстительно улыбались друг другу — на то и актеры!

Упоминалось при этом, что и папа и мама завели шашни на стороне, вследствие чего у них появились незаконные дети: оперные студии Станиславского и Немирович<а>-Данченко. Но про внутритеатральные конфликты никогда вслух не упоминалось, хотя и острили над многим. Однако сфера влияния Станиславского и Немировича была строго разграничена: у каждого были свои постановки, которые абсолютно игнорировались другим — как бы он о них и не слышал. У каждого была своя секретарша: у Станиславского была очень решительного вида немолодая армянка, описанная под именем Августы Авдеевны Менажраки, а секретарша Немировича «Поликсена Торопецкая» была важной элегантной женщиной, страдавшей какой-то нервной болезнью глаз, — у нее всегда были полуопущенные веки, что придавало ей томный и загадочный вид. Она незадолго до этого вернулась из-за границы вместе с частью труппы, которая длительно гастролировала в Европе и Америке. Одета она была великолепно. У нее были красивые ножки, и особенно хороши были ее разнообразные туфельки, которые и отметил М.А. в сцене с курьером. — В «предбанник» вошел вылощенный картавый молодой человек и попросил пройти на сцену. Этот молодой человек тоже написан с натуры, — он занимал в Художественном театре незначительное и неопределенное положение — это Савва Саввич Морозов, сын Саввы Ивановича Морозова — фабриканта и мецената. Савва Иванович помог созданию Художественного театра очень крупным вкладом — кажется, больше половины той суммы, которая требовалась для открытия театра. В память отца дирекция театра пригрела после революции сына Морозова. Он ездил с труппой за границу, а после возвращения был чем-то вроде помощника режиссера, но не вполне ввиду крайней неспособности и неумения работать.

Как живой встает передо мной Бомбардов-Хмелев со своей подчеркнутой корректностью и суховатой манерой говорить. К сожалению, я его мало знала, как и самого М.А. Булгакова, — поэтому я была крайне удивлена, что в «Театральном романе» М.А. уделил мне под именем Авроры Госье несколько строк. М.А. видел меня только мельком, но его острый глаз подметил: «лицо печальное, зубы сжаты...» Жизнь у меня в то время плохо складывалась, и я ее воспринимала трагически.

Одной из самых популярных фигур в театре был главный администратор Федя Михальский (Филя). Он всегда был неизменно любезен и никому не отказывал в резкой форме, хотя ему сильно доставалось от контрамарочников.

В фойе театра висели портреты театральных деятелей. Среди них не было императора Нерона, но зато красовался портрет главного машиниста сцены Ив. Ив. Титова. Он был большой специалист — «маг и волшебник» вращающегося круга, который в то время считался новинкой в области техники сцены. Командировка И.И. Титова в Париж и встреча там с В.И. Качаловым кажется очень правдоподобной, учитывая характер обоих.

С В.Ив. Качаловым у меня связано воспоминание об одной ночи, которая была просто волшебной. На сцене после спектакля шла монтировка декораций новой постановки. Во дворе театра были подсобные мастерские, где исправлялись или наспех доделывались какие-то детали. Приходилось непрерывно ходить между сценой и мастерскими. Василий Иванович, незадолго до этого вернувшийся из-за границы, жил тогда с семьей в небольшом доме во дворе театра, как раз напротив мастерских. Зачем-то ему понадобилось пойти в театр, и мы с ним столкнулись во дворе. Он удивился: «Что вы делаете здесь ночью?» Я ответила, что работаю. Он сказал: «Что за глупости. И без вас там обойдутся. Лучше идемте ко мне. У меня гости». Я знала, что на другой день у меня будут неприятности, и видом своим я была смущена, т<ак> к<ак> на мне был рабочий комбинезон, но мне было так интересно, что я не слишком сопротивлялась и дала себя увлечь в квартиру Качаловых, из открытых окон которой раздавались веселые голоса, смех и лай Джима. Среди других гостей был Ю.М. Юрьев. После ужина они с В. Ив. устроили своеобразный турнир — читали по очереди одни и те же монологи. И вот за одну ночь я поняла больше, чем если бы прочла десятки книг о различии драматических школ, когда услышала в одном и том же репертуаре таких корифеев классической и реалистической школы, как Юрьев и Качалов.

Мы разошлись, когда уже взошло солнце. Сердце было полно ощущением высокого искусства, в ушах звучали прекрасные голоса — особенно несравненный по красоте тембра голос Качалова.

Но к «Театральному роману» это уже не относится.

«Театральный роман» не был закончен. Там подробно описаны все мытарства, которые пережила, еще до того как увидела свет рампы, злополучная пьеса Максудова-Булгакова. Но не успели появиться полные боли и горечи страницы о том, как позднее бесчисленное количество раз ее то запрещали, то после всяких калечащих поправок вновь разрешали играть, — то снова запрещали. Сейчас «Дни Турбиных» идут в своем первоначальном виде.

Список персонажей «Записок покойника» и их прототипов, составленный пасынком писателя Е.Е. Шиловским на основе указаний отчима и заметок Е.С. Булгаковой

Ильчин Ксаверий Борисович — Вершилов Борис Ильич.

Рудольфи Илья Иванович — Лежнев Исай Григорьевич.

Ликоспастов — Слезкин Юрий <Львович>.

Рвацкий Макар Борисович — Каганский Захарий Леонтьевич.

Бондаревский Измаил Александрович — Толстой Алексей Николаевич.

Агапенов Егор Нилыч — Пильняк Борис Андреевич.

Лесосеков — Леонов Леонид Максимович.

Айвазовский Гриша — Антокольский Павел <Григорьевич>.

Панин Михаил Алексеевич — Марков Павел Александрович.

Евлампия Петровна — Телешова Елизавета Сергеевна.

Княжевич Антон Антонович — Лужский Василий Васильевич.

Гавриил Степанович — Егоров Николай Васильевич.

Бомбардов Петр — образ собирательный.

Пряхина Людмила Сильвестровна — Коренева Лидия Николаевна.

Комаровский — Эшаппар де Бионкур — Стахович А.А.

Клавдий Александрович — ?

Менажраки Августа Андреевна — Таманцова Рипсимэ Карповна.

Стриж Фома Сергеевич — Судаков Илья Яковлевич.

Торопецкая Поликсена Васильевна — Бокшанская Ольга Сергеевна.

Пеликан — Подобед Порфирий Артемьевич, управляющий делами.

Полторацкий Иван Александрович — Сахновский Василий Григорьевич.

Дитрих Петя — Вильямс Петр Владимирович.

Вешнякова — образ собирательный.

Елагин — Станицын Виктор Яковлевич.

Галин — ?

Тулумбасов Филипп Филиппович — Михальский Федор Николаевич.

Мисси — Булгакова Елена Сергеевна.

Алеша — Шиловский Сергей Евгеньевич.

Амалия Ивановна — Буш Екатерина Ивановна.

Тунский, Конкин, неизв.

Фиалков Флавиан

Герои рассказов И.А. Бондаревского — Кондюков, Катькин и двое др. вымышленные лица.

Колдыбаева Настасья Ивановна — Лилина Мария Петровна.

Ермолай Иванович — (?)

Ипполит Павлович — Качалов Василий Иванович.

Федор Владимирович — Грибунин.

Таврическая Маргарита Петровна — Книппер-Чехова Ольга Леонардовна.

Горностаев Герасим Николаевич — Подгорный Николай Афанасьевич.

Валентин Конрадович — Леонидов Леонид Миронович.

Аргунин — Хмелев Николай Павлович.

Благосветлов, Стренковский неизв.

Романус Оскар — Изралевский Борис Львович.

Малокрошечный Митя — Саврасов Сергей Александрович.

Калошин Антон — Мамошин Иван Андреевич.

Андрей Андреевич — Шелонский.

Скавронский (рослый, голубоглазый) — (Б.Н. Ливанов?)

Госье Аврора — Струган Нелли (Елена).

Патрикеев — Яншин Михаил Михайлович.

Владычинский — (М.И. Прудкин).

Строев — Калужский Евгений.

Адальберт — Андерс.

Необходимые уточнения

Список Е.Е. Шиловского конечно же неточен и неполон, есть множество других толкований, версий, вариантов имен прототипов. Они собраны в комментарии к четвертому тому собрания сочинений Булгакова, выпущенного издательством «Художественная литература». Но, поскольку автор-театровед не использовал мемуары театральной художницы Колесовой, хранящиеся в театральном музее Санкт-Петербурга, напомним, что художница назвала имена прототипов двух персонажей, не считая Хмелева-Бомбардова, лица все же собирательного. Она сообщила, что появляющийся в конце девятой главы «очень воспитанный, картавый, изящный человек» — это Савва Саввич Морозов, сын знаменитого фабриканта и мецената, прижившийся при МХАТе. Плисов, чей портрет висел в фойе, — главный машинист сцены МХАТа Иван Иванович Титов. Детали эти мало что меняют в нашем понимании книги, но важны для реального комментария.