М.А. Булгаков — Л.Е. Белозерской. 13 октября 1928 г.

Дорогой Любан,

я проснулся от предчувствия под Белгородом¹. И точно: в Белгороде мой международный вагон выкинули к черту, т. к. треснул в нем болт. И я еду в другом, не международном вагоне. Всю ночь испортили... Не хочу, чтобы выкинули вагон!²

М.

Примечания

Впервые: Белозерская Л.Е. О, мед воспоминаний. Анн-Арбор, 1979. Печатается по черновикам воспоминаний Л.Е. Белозерской (ОР РГБ).

1. Булгаков направлялся в Тифлис после радостного события — пьеса «Бег» была разрешена к постановке.

Руководство МХАТа решило организовать новую читку «Бега» и пригласило на заседание художественного совета театра М. Горького. Это было 9 октября 1928 г. Во время чтения пьесы (читал автор) часто раздавался одобрительный смех. Затем состоялось обсуждение. Резолюция Главреперткома от 9 мая 1928 г. подверглась резкой критике. ««Бег» — великолепная вещь, которая будет иметь анафемский успех, уверяю вас», — сказал М. Горький. Его поддержал начальник Главискусства А. Свидерский: «Если пьеса художественна, то мы, как марксисты, должны считать ее советской. Термин «советская» и «антисоветская» пьеса — надо оставить...»

Немирович-Данченко, который вел совещание, в своем заключительном слове поддержал Горького и Свидерского. Он подробно остановился на возможных поправках к пьесе. «Когда Главрепертком увидит пьесу на сцене, — заключил режиссер, — возражать против ее постановки едва ли он будет».

Создалось впечатление, что одержана победа. Уже 10 октября начались репетиции пьесы, а 11 октября в «Правде» было опубликовано официальное сообщение: «МХАТ принял к постановке «Бег» Булгакова». «Вечерняя Москва» в тот же день дала подробное изложение выступления Свидерского и информировала читателей, что МХАТ приступил к репетиции «Бега». 12 октября Булгаков заключает договор с Ленинградским Большим драматическим театром на постановку «Бега». Словом, казалось, что все складывается благополучно.

Однако Главрепертком не сложил оружия. Его поддержала пресса. К тому же в это время (13 октября) Горький, по решению врачей, срочно выехал в Италию, и МХАТ потерял самого авторитетного своего защитника. Этим воспользовались противники «Бега», они придали вопросу сугубо политическое направление. 15 октября председатель Главреперткома Ф. Раскольников направил в ЦК ВКП(б) донос на Свидерского, в котором говорилось: «На заседании коллегии, в присутствии беспартийной части аппарата Главискусства, представителей МХАТ-1 и газетных корреспондентов тов. Свидерский заявил, что Главрепертком «душит творчество авторов» и «своими бюрократическими методами регулирования обостряет репертуарный кризис»».

Представляет интерес ответ Свидерского на это обвинение. «В своих оценках драматических произведений, — писал он, — Главрепертком нередко скатывается к простому противопоставлению «советских» и «не советских» пьес на основании крайне грубых признаков... Провозглашается, что мы... можем обойтись продукцией своих драматургов Киршона и Билль-Белоцерковского и нам не надо гоняться за продукцией «не наших» драматургов. Чудовищность такого рода заявлений очевидна, мимо них нельзя пройти, так как подобные заявления не могут не вести к соответствующим «делам»».

Но все уже понимали, что Свидерский фактически лишен своих полномочий. 22 октября Главрепертком подтвердил свое майское решение о запрещении пьесы. Мнение Свидерского не было принято во внимание, хотя он заявил, что «Бег» окажется лучшим спектаклем в сезоне. Не повлияло на решение и сообщение И. Судакова о том, что он читал пьесу «в очень высокой аудитории, где пьеса нашла другую оценку». По его словам, атмосфера на заседании Реперткома была «совершенно кровожадной». Лидеры РАППа — Л. Авербах, В. Киршон, П. Новицкий, А. Орлинский и другие — задавали тон обсуждению и определили ход заседания. Отрицательное решение Главреперткома по пьесе послужило сигналом прессе к массированной атаке на ее автора и на МХАТ, который отмечал в эти дни свое тридцатилетие.

Не дремали и осведомители. В агентурной сводке от 25 октября значилось: «В литературных и артистических кругах Ленинграда усиленно обсуждался вопрос о постановке (предполагаемой в ближайшем будущем в Москве) новой пьесы Булгакова «Бег». Это известие произвело сильное впечатление как на сов. общественность, так и на круги, враждебные соввласти. У Булгакова репутация вполне определенная. Советские (конечно, не «внешне» советские, а внутренне советские) люди смотрят на него как на враждебную соввласти единицу, использующую максимум легальных возможностей для борьбы с советской идеологией. Критически и враждебно относящиеся к соввласти буквально «молятся» на Булгакова, как на человека, который, будучи явно антисоветским литератором, умудряется тонко и ловко пропагандировать свои идеи. Из кругов, близко соприкасающихся с работниками Гублита и реперткома, приходилось слышать, что пьеса «Бег» несомненно идеализирует эмиграцию и является, по мнению некоторых ленинградских ответственных работников, глубоко вредной для советского зрителя. В ленинградских реперткомовских кругах на эту пьесу смотрят глубоко отрицательно, ее не хотят допустить к постановке в Ленинграде, если, по их выражению, не будет давления со стороны Москвы.

Вообще, газетная заметка о том, что пьеса «Бег» была зачитана в Художественном театре и произвела положительное впечатление и на Горького, и на Свидерского, вызвала в Ленинграде своего рода сенсацию.

В лит. и театр. кругах только и разговоров что об этой пьесе. Резюмируя отдельные взгляды на разговоры, можно с несомненностью утверждать, что независимо от процента антисоветской дозы пьесы «Бег» ее постановку можно рассматривать как торжество и своеобразную победу антисоветски настроенных кругов.

Кроме того, пришлось слышать, что в Москве к «Бегу» не все относятся положительно, что у пьесы есть и серьезные противники...

В самый последний момент распространился слух, что пьеса «Бег» будет разрешена к постановке только в Москве и ни в коем случае в провинции» («Я не шепотом в углу выражал эти мысли». С. 25—26).

2. Л.Е. Белозерская так комментировала булгаковское «Не хочу, чтобы выкинули вагон!»: «Это выражение имеет свою историю. Мой племянник, когда был маленький, необыкновенно капризничал, особенно за едой. «Не хочу», только и было слышно. Тогда ему сказали: «Ну что ты капризничаешь? Ты уже все съел!» Тогда он заорал: «Не хочу, чтобы съел!»»