М.А. Булгаков — П.С. Попову. 23 октября 1939 г.

Ну, разодолжил ты меня и утешил, дорогой Павел, своим письмом об Апухтине!¹ Как раз незадолго до своей болезни я перечитывал его прозу и впервые прочитал прекрасно сделанную вещь: «Архив графини Д.». Присоединяюсь к мнению Александра III — это великолепная сатира на великосветское общество. Вообще Апухтин — тонкий, мягкий, иронический прозаик, и если ты занялся им, желаю тебе полного успеха в твоей работе. С большим оживлением я слушал Елену Сергеевну, читавшую мне твое письмо. А «Павлик Дольский»!! Какой культурный писатель! И точно так же, как и ты, я нисколько не пленен его поэзией.

Если будет время, пиши еще.

Посылаю поцелуй Анне Ильинишне и тебе. Елена Сергеевна тоже.

Твой М.Б.

Примечания

Впервые: Новый мир. 1987. № 2. Печатается по автографу, написанному рукою Е.С. Булгаковой под диктовку писателя (ОР РГБ, ф. 218, к. 1269, ед. хр. 4).

1. Поскольку рассказ П.С. Попова об Апухтине «изустный, нигде не зафиксированный» (письмо П.С. Попова от 22 октября опубликовано небольшим тиражом в сб.: Творчество Михаила Булгакова. СПб., 1994. Кн. 2. С. 332—333), то мы приводим его с небольшими сокращениями.

«Мака,

вздумал описать тебе один курьезный литературный факт из биографии поэта Апухтина. Я занялся Апухтиным как прозаиком, поэзия его меня не пленяет. Зато проза — остается неоцененной. При своей жизни А. ничего не опубликовал из прозы; зато он славился чтением собственных произведений. Происходило это за несколько лет до смерти, когда он превратился в форменную тушу в связи с своей болезненной полнотой. В салоне Ольденбургских ждали прибытия Апухтина, который предполагал читать свою лучшую вещь — «Архив графини Д.». Вдруг к дому Ольденбургских подъезжает придворная карета. В ней — Александр III. Хозяева очень смутились, так как их дом не был посещаем царем. Александр заявил: «Не волнуйтесь, я не к вам, я — к Апухтину: я узнал, что он у вас сегодня читает».

Повесть привела в восторг Александра, он заявил, что ее нужно тотчас опубликовать — и не только отдельным изданием, а в распространенном журнале, — это лучшая сатира на великосветские нравы. Кроме того, Апухтин был приглашен читать в Гатчинский дворец... Чтение было еще более удачным... Издатели пронюхали успех Апухтина. К нему обратился Гольцев (Гольцев Виктор Александрович, публицист и издатель. — В.Л.) из «Русской мысли» и предлагал 10 тысяч за повесть... Но Апухтин молчал и никаких шагов к изданию не предпринимал.

При встрече с ним Виктор Александрович сказал — ждут выхода Вашей повести. Апухтин отвечал, что повесть не будет напечатана. «Ведь не одобрите же вы поступок отца, если он своих дочерей сам направит в публичный дом. В моей повести изображены, и в ироническом свете, мои добрые знакомые. В узком кругу отдельных салонов я позволяю себе оглашать текст, но выносить на широкую публику, печатать на всю Россию было бы неприличным поступком. Моя совесть не допускает. Это было бы неэтично».

— Однако Александр ждет выхода повести, он же настаивал на опубликовании.

— К сожалению, в данном случае, — ответил Апухтин, — я не могу исполнить его волю.

Ответ Апухтина дошел до Александра. Поэт впал в немилость. Александр давал суровую аттестацию Апухтину в последние годы его жизни».

Булгаков был в восторге от рассказа друга не только потому, что их оценки творчества Апухтина совпадали, но и потому, что обнаружил в поведении Апухтина свои собственные черты. Дело в том, что Булгаков довольно часто читал в узком кругу свои собственные сочинения (чтецом Булгаков был отменным), чаще всего — «Записки покойника». Вызывая своим чтением всеобщий восторг, писатель категорически отказывался от предложений превратить «салонные» чтения в публичные. Приведем лишь один пример. 3 мая 1939 г. Е.С. Булгакова записала в дневнике: «Вчера было чтение у Вильямсов «Записок покойника». Давно уже Самосуд просил об этом, и вот, наконец, вчера это состоялось. Были, кроме нас и Вильямсов, Самосуды, Мордвиновы, Захаровы, Лена Понсова, еще одна подруга Ануси [Вильямс].

Миша прочитал несколько отрывков, причем глава «Репетиция с Иваном Васильевичем» имела совершенно бешеный успех. Самосуд тут же выдумал, что Миша должен прочитать эту главу для всего Большого Театра, а объявить можно, что это описана репетиция в периферийном театре.

Ему так понравилась мысль, что он может всенародно опорочить систему Станиславского, что он все готов отдать, чтобы это чтение состоялось. Но Миша, конечно, сказал, что читать не будет».

Несмотря на то что Булгаков испытывал в то время чувство ненависти к МХАТу и критически относился к «системе Станиславского», он, конечно, не мог отдать на поругание Самосуду великого Константина. Заметим при этом, что Булгаков, находясь в 1930-е гг. в окружении элиты «русской» культуры, оставался «вещью в себе». Лишь в редких случаях он вдруг взрывался и несколькими фразами давал понять Елене Сергеевне, что все происходящее вокруг ему глубоко чуждо. Одиноким он остался до конца своей жизни.