Дорогой Борис Владимирович, извините, что на машинке. Простудился, валяюсь, диктую.
Не писал Вам до сих пор по той причине, что до самого последнего времени не знал, что, собственно, будет с моим «Петром». А тут еще внезапно навалилась проходная срочная работа, которая съела у меня последние дни1.
Начну с конца: «Петра» моего уже нету, то есть либретто-то лежит передо мною переписанное, но толку от этого, как говорится, чуть.
А теперь по порядку: закончив работу, я один экземпляр сдал в Большой, а другой послал Керженцеву для ускорения дела. Керженцев прислал мне критический разбор работы в десяти пунктах. О них можно сказать, главным образом, что они чрезвычайно трудны для выполнения и, во всяком случае, означают, что всю работу надо делать с самого начала заново, вновь с головою погружаясь в исторический материал.
Керженцев прямо пишет, что нужна еще очень большая работа и что сделанное мною — это только «самое первое приближение к теме»2.
Теперь нахожусь на распутьи. Переделывать ли, не переделывать ли, браться ли за что-нибудь другое или бросить все? Вероятно, необходимость заставит переделывать, но добьюсь ли я удачи, никак не ручаюсь.
Со многим, что говорил Пашаев, прочитавший либретто, я согласен. Есть недостатки чисто оперного порядка3. Но, полагаю, выправимые. А вот все дело в керженцевских пунктах.
Теперь относительно композитора. Театр мне сказал, что я должен сдать либретто, а вопрос о выборе композитора — дело Комитета и театра. Со всею убедительностью, какая мне доступна, я сказал о том, насколько было бы желательно, чтобы оперу делали Вы. Это все, что я мог сделать. Но, конечно, этот вопрос будет решать Комитет.
Мне кажется, что если бы либретто было бы сделано и принято, Вам следовало бы самому сделать шаги в Комитете. И, конечно, если бы они дали хороший результат, я был бы искренне рад!
Сейчас сижу и ищу выхода, и никакого выхода у меня, по-видимому, нет. Тут надо решать вопрос не об одном «Петре». За семь последних лет я сделал 16 вещей разного жанра, и все они погибли.
Такое положение невозможно, и в доме у нас полная бесперспективность и мрак4.
Буду очень рад, если Вы мне напишете и независимо от «Петра». Ирине Степановне Елена Сергеевна и я шлем привет.
Ваш М. Булгаков.
Примечания
Впервые: Музыка России. Вып. 3. М., 1980. Печатается по автографу (РГАЛИ, ф. 2658, оп. 1, ед. хр. 503).
1. Возможно, Булгаков имел в виду оперу «Поднятая целина». Об этом есть запись в дневнике Е.С. Булгаковой: «Вечером М.А. попал на репетицию «Поднятой целины»... До часу ночи помогал выправить кой-что в тексте. Из Театра привезли его в машине и с головной болью». Но, как видно из дневника, Булгаковы в это время лихорадочно работали над перепиской «Бега». Приведем некоторые записи. 26 сентября: «...из Комитета искусств... запрашивают экземпляр «Бега». Надо переписывать. Никакого впечатления на меня, никакой надежды, ни во что не верю». 27 сентября: «Удивительный звонок Смирнова (председатель ВОКСа. — В.Л.) — сказал, что говорил о «Беге», что откуда-то спрашивают экземпляр. — Откуда? Говорит, что не может сказать по телефону». 28 сентября: «М.А. диктует «Бег», сильно сокращает... Вечером... Опять «Бег» — до ночи». 29 сентября: ««Бег» с утра. М.А. искал фамилию, хотел заменить ту, которая не нравится. Искали: Каравай, Караваев... Пришел Сережка и сказал «Каравук». М. А записал эту фамилию». 30 сентября: «Целый день «Бег». Все время говорили с М.А. о том, что это означает? Вечером доказывала Мише, что первый вариант — без самоубийства Хлудова — лучше. (Но Миша не согласен.)» 1 октября: «Кончили «Бег». Все стараюсь понять, откуда это и зачем? Но понять нельзя». 2 октября: «Пришли из МХАТа... за экземпляром («Бега»). Выдала. Позвонила Смирнову о том, что кончен экземпляр. Пыталась узнать, с кем он говорил. Безрезультатно». 3 октября: «Днем приехал Смирнов за «Бегом». Вошел, не снимая пальто, явно стремясь уехать без расспросов. Расспрашивать не стали. Он присел, успокоился, снял пальто, и тут пошел разговор, в том числе о том, что такое завод, который делает зажигалки (Мишино положение). (М.А. сказал, что он похож на завод, который делает зажигалки.) Попросил, чтобы ему показали рецензии на «Бег» Горького и Пикеля. Я показала ему толстую тетрадь вырезок. Он страшно оживился и попросил перепечатать мнение Горького и из рецензии Пикеля. И увез это вместе с экземпляром. Загадка!.. Все время говорим с М.А. о «Беге». Что это? Что-нибудь политически изменилось? Почему понадобилась пьеса? Ничего из этого не будет». 4 октября: «...«Бег» умер».
Работу над «Бегом» назвать «проходной» Булгаков мог лишь по причине полного неверия в ее успех.
2. Приводим ниже замечания П.М. Керженцева:
«1. Нет народа (даже в Полтавской битве), надо дать 2—3 соответствующие фигуры (крестьян, мастеровой, солдат и пр.) и массовые сцены.
2. Не видно, на кого опирался Петр (в частности — купечество), кто против него (часть бояр, церковь).
3. Роль сподвижников слаба (в частности, роль Меншикова).
4. Не показано, что новое государство создавалось на жесткой эксплуатации народа (надо вообще взять в основу формулировку тов. Сталина).
5. Многие картины как-то не закончены, нет в них драматического действия. Надо больше остроты, конфликтов, трагичности.
6. Конец чересчур идилличен — здесь тоже какая-то песнь угнетенного народа должна быть. Будущие государственные перевороты и междуцарствия надо также здесь больше выявить. (Дележ власти между правящими классами и группами.)
7. Неплохо было бы указать эпизодически роль иноземных держав (шпионаж, например, попытки использования Алексея).
8. Надо резче подчеркнуть, что Алексей и компания за старое (и за что именно).
9. Надо больше показать разносторонность работы Петра, его хозяйственную и другую цивилизаторскую работу...
10. Язык чересчур модернизирован — надо добавлять колориты эпохи... Это самое первое приближение к теме. Нужна еще очень большая работа» (РГАЛИ, ф. 656, оп. 5, ед. хр. 9661).
Замечания П.М. Керженцева усугубили и без того тяжелое, удручающее душевное состояние Булгакова. О том, что над либретто еще надо работать, Булгаков сам прекрасно понимал (например, незаконченность некоторых картин просматривалась явно), но дело было в другом: Булгаков не мог в принципе принять некоторые замечания Керженцева в силу их конъюнктурности и прямолинейности.
3. Об этом запись в дневнике от 27 сентября: «Позвонил Мелик, попросился прийти. Читал Мишиного «Петра». С его мнением я согласна: недостаточно хора, в некоторых местах драматургично».
4. Подумав некоторое время, Булгаков прекратил работу над «Петром». Приведем некоторые записи из дневника Е.С. Булгаковой, характеризующие состояние Булгакова в те дни. 21 августа: «Добраницкий (партработник. — В.Л.) задал такой вопрос: «А вы не жалеете, что в Вашем разговоре 30-го года Вы не сказали, что хотите уехать?» М.А. ответил: «Это я Вас хочу спросить, жалеть ли мне или нет. Если Вы говорите, что писатели немеют на чужбине, то мне не все ли равно, где быть немым — на родине или на чужбине»». 23 сентября: «Мучительные поиски выхода: письмо ли наверх? Бросить ли Театр? Откорректировать ли роман (речь идет о «Мастере и Маргарите». — В.Л.) и представить? Ничего нельзя сделать, безвыходное положение!» 5 октября: «Вечером М.А. <...> в разговорах с Самосудом. Говорит, что «1812 год» (Булгаков предполагал написать либретто на эту тему. — В.Л.) следует писать по картинам. Это, конечно, понятно — чтобы М.А. не написал того, чего не нужно... Контроль... «Минин» всплывает, и М.А. говорит, что, конечно, ему придется отвечать за то, что он не так сделал либретто. Опять о том, что не такие поляки, как надо. Я в ужасе от всего этого. Это ужасно... Надо писать письмо наверх. Но это страшно...»
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |