Спасибо тебе за вести, дорогой Павел.
«Мольер» вышел. Генеральные были 5-го и 9-го февраля1. Говорят об успехе. На обеих пришлось выходить и кланяться, что для меня мучительно.
Сегодня в «Сов[етском] иск[усстве]» первая ласточка — рецензия Литовского2. О пьесе отзывается неодобрительно, с большой, но по возможности сдерживаемой злобой; об актерах пишет неверно, за одним исключением.
Ивана Васильевича3 репетируют, но я давно не был в Сатире.
Об Александре Сергеевиче4 стараюсь не думать, и так велика нагрузка. Кажется, вахтанговцы начинают работу над ним. В МХТ он явно не пойдет.
Мне нездоровится, устал до того, что сейчас ничего делать не могу: сижу, курю и мечтаю о валенках5. Но рассиживаться не приходится — вечером еду на спектакль (первый, закрытый)6.
Обнимаю тебя дружески.
Твой Михаил.
Елена Сергеевна Анне Ильиничне и тебе шлет привет.
Примечания
Впервые: Новый мир. 1987. № 2. Печатается по машинописной копии (ОР РГБ, ф. 562, к. 19, ед. хр. 29, л. 15—16).
1. Несмотря на многочисленные трудности в работе над несколькими произведениями сразу, несмотря на задержку с постановкой «Мольера», из-за чего Булгаков приходил иногда в бешенство, все же 1936 г. объективно должен был стать для писателя годом творческих удач, поскольку в предшествующий период им была проведена колоссальная работа.
Казалось, вдруг улыбнулось счастье. Наконец-то состоялась генеральная репетиция «Мольера», которую Булгаков так долго ждал. Обратимся вновь к дневнику Елены Сергеевны. В каждой ее строчке чувствуется высокое эмоциональное напряжение тех дней.
6 февраля: «Вчера, после многолетних мучений, была первая генеральная репетиция «Мольера». Повышенное оживление на генералке, которое я очень люблю. У меня в памяти остался вестибюль, заполненный народом оживленным, ждущим. Были: секретарь ЦИКа Акулов, Литовский и вновь назначенный директор театра Аркадьев. Это не тот спектакль, которого я ждала с 30-го года, но у публики... он имел успех. Вероятно, будет иметь и дальше. Меня поражает, с какою точностью Миша предсказал, кто как будет играть. Великолепен Яншин (Бутон) и Болдуман (король)... В некоторых местах аплодировали декорациям... Аплодировали реплике короля: «посадите, если вам не трудно, на три месяца в тюрьму отца Варфоломея...» Аплодисмент после каждой картины. Шумный успех по окончании пьесы. Миша ушел, чтобы не выходить, но его извлекли из вестибюля и вывели на сцену... У многих мхатчиков, которые смотрели спектакль, мрачные физиономии. Явная зависть.
После генеральной... Миша уговорил меня поехать на «Садко», захотелось послушать музыку».
А на следующий день, 7 февраля, в дневнике появилась весьма важная запись: «Миша окончательно решил писать пьесу о Сталине».
Эта запись требует пояснений, к сожалению, в дневнике их нет. Можно предположить, что Булгаков, как бы получив одобрение на постановку пьесы от Сталина (такова была практика МХАТа — придворного театра), ощутил возможность понимания своих мыслей и чувств со стороны человека, действия и поступки которого писатель и драматург давно мучительно пытался разгадать. Ибо трудно было не увидеть в пьесе слегка завуалированные параллели между далеким прошлым и настоящим. Многие актеры прямо указывали на «автобиографичность» пьесы. Это прекрасно видел и Станиславский, стремившийся несколько затушевать эти параллели. Конечно, Сталин, при его проницательности, не мог не заметить того, что ясно просматривалось... Тем не менее он вроде бы снисходительно отнесся к «шалостям» драматурга и не отреагировал даже на монолог Мольера о «тиране». О ведущейся против него закулисной игре Булгаков, разумеется, догадывался. Но пьеса ведь шла на сцене! И это не было сном! И Булгаков решил реализовать давно родившийся замысел — написать пьесу о Сталине.
Но вернемся к происходившим событиям, зафиксированным в дневнике Елены Сергеевны Булгаковой. 8 февраля: «Завтра опять генеральная. Успеха и счастья!» 9 февраля: «Опять успех, и большой. Занавес давали раз двадцать. Американцам, которых Миша пригласил, страшно понравился спектакль. Они долго благодарили и восхищались».
2. Речь идет о статье одного из самых яростных и последовательных преследователей Булгакова — О.С. Литовского (1892—1971) («Два спектакля», газета «Советское искусство» от 11 февраля 1936 г.), возглавлявшего Главрепертком. О содержании статьи см. ниже.
3. Имеется в виду комедия «Иван Васильевич», которая ставилась в Камерном театре.
4. Речь идет о пьесе «Александр Пушкин», постановку которой пытался осуществить Вахтанговский театр. Право первой постановки оспаривал МХАТ, включивший пьесу (в декабре 1935 г.) в свой репертуар. Вообще пьеса вызвала огромный интерес в театральных кругах. Дирекция Большого театра решила поставить по этой пьесе оперу. 6 января Булгаков читал пьесу для руководства театра. Присутствовали также Шостакович и Мелик-Пашаев. Пьеса очень понравилась, особенно Шостаковичу, которого и прочили в соавторы к Булгакову. «Шостакович очень благодарил Мишу, — записала Елена Сергеевна в дневнике, — сказал, что ему страшно понравилась пьеса, и попросил экземпляр... Вообще было очень хорошо». Намечалась грандиозная работа двух своеобразных художников. В дневнике Е.С. Булгаковой появилась такая запись: «Прокофьев, вернувшись из-за границы, даже не позвонил. Я предпочитаю, если делать из «Пушкина» оперу, чтобы это делал Шостакович».
Однако судьба распорядилась по-иному. Вскоре на Шостаковича в прессе обрушилась лавина критических рецензий и отзывов. 28 января в «Правде» появилась редакционная статья «Сумбур вместо музыки». В ней, в частности, говорилось: «Это музыка, которая построена по тому же принципу отрицания оперы, по какому левацкое искусство вообще отрицает в театре простоту, реализм, понятность образа, естественное звучание слова. Это — перенесение в оперу, в музыку наиболее отрицательных черт «мейерхольдовщины» в умноженном виде. Это левацкий сумбур вместо естественной, человеческой музыки... Автору... пришлось заимствовать у джаза его нервозную, судорожную, припадочную музыку, чтобы придать «страсть» своим героям... Бытовой повести Лескова навязан смысл, какого в ней нет... Он словно нарочно зашифровал свою музыку, перепутал все звучания в ней так, чтобы дошла его музыка только до потерявших здоровый вкус эстетов-формалистов... «Леди Макбет» имеет успех у буржуазной публики за границей...»
Елена Сергеевна так прокомментировала эту грозную статью: «Сегодня в постели еще развернула «Правду». В ней статья без подписи под заглавием «Сумбур вместо музыки», в которой резчайшая критика «Леди Макбет». В статье сказано о «нестройном сумбурном потоке звуков», говорится, что эта опера — выражение левацкого уродства. Напрасно, по-моему, Шостакович взялся за этот мрачный, тяжкий сюжет. Воображаю, какое у него теперь должно быть настроение!»
Через несколько дней последовал новый удар по Шостаковичу. 6 февраля Елена Сергеевна записала: «А сегодня днем в «Правде» статья — под названием «Балетная фальшь», о «Светлом ручье». Очень сильная и, как многие говорят, совершенно верная. Мне очень жаль Шостаковича! Его вовлекли в халтуру. Авторы либретто хотели угодить».
Из многочисленных «откликов», последовавших на статьи в «Правде», приведем лишь один, весьма характерный. 28 февраля Наталья Сац писала в той же газете: «Установки, данные статьями «Правды» в связи с «Леди Макбет» и «Светлым ручьем», относятся и к искусству для детей. Простота, ясность и правдивость — необходимое условие для правильного роста искусства для детей... Ряд работников искусства считает, что у них есть право на схематизм... Это неверно. Схематизм всегда неправдив и нехудожествен... Надо, чтобы в фойе против главного входа, как только ребята войдут в театр, они увидели портрет того, кто окружает их жизнь такой радостью, вождя народов Сталина...»
Кстати, о Сталине. Булгаков, да и многие другие из его окружения, был уверен, что статьи против Шостаковича в «Правде» были написаны по его указанию. Об этом свидетельствует и сохранившийся блестящий устный рассказ Булгакова на эту тему. Рассказ юмористический, ибо писатель, чувствуя предопределенность многих событий, смотрел на происходящее с некоторым чувством юмора. Замысел создания оперы пришлось отложить до лучших времен. Шостакович, войдя в творческий контакт с Булгаковым, как бы принял на себя те же «удары судьбы», которые сыпались на голову писателя уже более десяти лет.
5. В письме от 1 февраля Поповы приглашали Булгаковых на отдых в Ясную Поляну. «Дорогой Михаил Афанасьевич, — писала Анна Ильинична, — погода меняется от метели к оттепели, от оттепели к морозу, от мороза к сильнейшему ветру, а мы все в том же мирном настроении, в полном неведении, что делается на белом свете, и только окружены белым снегом, белым музеем, а сидим в комнатах, скромно занимаясь своими делами... В Москву не тянет ни одного, ни другого. Видно, что необходимо посидеть в тишине... Неужели не приедете?»
В коротенькой записке Булгаков отвечал Анне Ильиничне: «Думал, думал — не поехать ли, в самом деле? Но не придется. Забот и хлопот много... Конечно, если бы можно было перенестись без всяких усилий в сугробы Ясной, я посидел бы у огня, стараясь забыть и «Мольера», и «Пушкина», и комедию. Нет, невозможно. Вам завидую, и желаю отдохнуть, и благодарю за приглашение».
6. В дневнике Е.С. Булгаковой очень подробно представлена хроника событий. 11 февраля: «Сегодня был первый закрытый спектакль — для пролетарского студенчества... Публика принимала замечательно... После конца — бесконечные вызовы, кажется, двадцать один занавес. Вызывали очень автора. Миша выходил.
Когда я его ждала, ко мне подошел незнакомый молодой человек и сказал — «узнал случайно, что вы — жена Булгакова. Пожалуйста, разрешите мне поцеловать вам руку и сказать, что бесконечно счастливы, что опять произведение Булгакова на сцене. Мы его любим и ценим необыкновенно...»
Сегодня Литовский, пользуясь своим положением, поместил в «Советском искусстве» статью о «Мольере». Злобой пышет! Он даже не пытается скрывать ее. Так ясно понимаешь, что это продиктовано личной ненавистью его к Михаилу Афанасьевичу.
Смотрел спектакль Поскребышев, секретарь Иосифа Виссарионовича. Очень понравилось ему...»
Итак, «король» направил на спектакль своего приближенного, а «Кабала» уже начала действовать. О. Литовский писал: «Самый материал пьесы настолько недостоверный, что все усилия мхатовцев создать спектакль социально-страстный не могли увенчаться успехом. В основу пьесы Булгакова положено драматическое столкновение Мольера с тайным обществом «Святых даров» (по пьесе «Кабала») по поводу «Тартюфа». Из-за доноса актера... Муаррона о том, что Мольер будто бы женат на собственной дочери, «Кабала» получает в свои руки сильнейшее орудие для борьбы с ненавистным писателем. Мольер лишается милости короля и трагически гибнет... «Кровосмесительная» версия никем в пьесе не опровергается, придает ей сугубо мещанский характер... Булгакову нельзя отказать в драматургическом таланте и сценической опытности. Эта опытность не спасает автора от примитива, который особенно чувствуется в социально значительных сценах пьесы (например, заседание «Кабалы»)... С булгаковским Мольером в конце концов «Кабале» незачем так упорно бороться и мобилизовать столько сил. Он нисколько не опасен...»
Таким образом, прозвучал первый сигнал к травле и одновременно донос «королю». «Неопасного» писателя «Кабала» вновь начинала гнать «по правилам литературной садки в огороженном дворе!».
А события развивались. 15 февраля: «Генеральная прошла чудесно. Опять столько же занавесов. По-видимому, публике нравится. Но зато у критиков, особенно у критиков-драматургов — лица страшные! Марков в антракте рассказывал, что Прут, Фельдман и Загорский ругали пьесу. Причины понятны». 16 февраля: «Итак, премьера «Мольера» прошла. Столько лет мы ее ждали. Зал был нашпигован, как говорил Мольер, знатными лицами. Тут и Акулов, и Боярский (театральный деятель, директор МХАТа. — В.Л.), и Керженцев, Литвинов, Межлаук, Могильный, Рыков, Гай, сейчас не могу вспомнить всех. Кроме того, вся публика была очень квалифицированная, масса профессоров, докторов, актеров, писателей... Успех громадный. Занавес давали опять не то двадцать один, не то двадцать три раза. Очень вызывали автора... После спектакля мы долго ждали Мишу, так как за кулисы пошел Акулов и говорил с актерами. Миша был познакомлен с Акуловым. Тот говорил, что спектакль превосходен, но вот «поймет ли, подходит ли он для советского зрителя?..»» 17 февраля: «Утром взяла... «Вечерку», подвалом ругательная, по адресу Миши, рецензия... Короткая неодобрительная рецензия в газете «За индустриализацию»».
У критиков вызывала возражения сцена заседания «Кабалы», поставленная, по их мнению, «в духе тривиального романтического изображения таинственных ужасов «Подземелий Ватикана»». В целом пьеса оценивалась не выше «мещанской мелодрамы».
Булгаков в это время ведет переговоры с новым руководством МХАТа, добиваясь укрепления своих позиций драматурга в театре. При этом заявляет, что «единственная тема, которая его интересует для пьесы, это тема о Сталине». Американское посольство постоянно приглашает на свои приемы Булгаковых. Посол Буллит уделяет им особое внимание. 21 февраля: «Генеральная «Мольера», вернее, общественный просмотр. Был Буллит... Он отзывается о пьесе необыкновенно хвалебно, говорил, что Миша — мастер... Теперь ясно, что спектакль имеет громадный успех. Занавес давали пятнадцать — семнадцать раз. После спектакля Мелик пригласил нас в шашлычную и очень мило угощал кавказскими блюдами. Пили чачинскую водку, ликер, хохотали и веселились от души». 24 февраля: «Дневной спектакль «Мольера». Поехали с Мишей к концу спектакля. В мхатовской газете «Горьковец» скверные отзывы... Участь Миши мне ясна, он будет одинок и затравлен до конца своих дней.
Спектакль имеет оглушительный успех. Сегодня бесчисленно давали занавес». 4 марта: «К концу спектакля пошли на «Мольера». Театр полон, в правительственной ложе видела в полутьме Литовского, который что-то записывал. Занавес давали много раз. Миша выходил кланяться.
Сегодня объявлен конкурс на учебник по истории СССР. Миша сказал, что будет писать...»
События развиваются стремительно и параллельно. Спектакль пользуется у зрителей огромным успехом. Булгаков чувствует, что нужны какие-то решительные меры для закрепления своих позиций. Он приступает к созданию пьесы о Сталине и одновременно начинает работу по написанию учебника по истории СССР. Но «Кабала» не дремлет, Булгаков для нее слишком опасен. Страшный удар неотвратим.
Вновь, как и в 1929 г., «Кабала» подготовила справку на самый верх (Сталину и Молотову), назвав ее очень простенько: «О «Мольере» М. Булгакова (в филиале МХАТа)». Подписал ее все тот же злополучный П.М. Керженцев.
Следует отметить, что на этот раз «Кабале» не стоило особого труда доказать необходимость снятия пьесы. Основной упор в справке был сделан на политический смысл сочинения. А смысл этот был очевиден... Процитируем первый раздел справки:
«1. В чем был политический замысел автора? М. Булгаков писал эту пьесу в 1929—1931 гг. (разрешение Главреперткома от 3.X.31 г.), т. е. в тот период, когда целый ряд его пьес был снят с репертуара или не допущен к постановке («Зойкина квартира», «Багровый остров», «Бег» и одно время «Братья Турбины»). Он хотел в своей новой пьесе показать судьбу писателя, идеология которого идет вразрез с политическим строем, пьесы которого запрещают.
В таком плане и трактуется Булгаковым эта «историческая» пьеса из жизни Мольера. Против талантливого писателя ведет борьбу таинственная Кабала, руководимая попами, идеологами монархического режима. Против Мольера борются руководители мушкетеров — привилегированная гвардия и полиция короля. Пускается клевета про семейную жизнь Мольера и т. д. И одно время только король заступается за Мольера и защищает его против преследований католической церкви.
Мольер произносит такие реплики: «Всю жизнь я ему (королю) лизал шпоры и думал только одно: не раздави... И вот все-таки раздавил... Я, быть может, Вам мало льстил? Я, быть может, мало ползал? Ваше величество, где же Вы найдете такого другого блюдолиза, как Мольер». «Что я должен сделать, чтобы доказать, что я червь?»
Эта сцена завершается возгласом: «Ненавижу бессудную тиранию!» (Репертком исправил: «королевскую».)
Несмотря на всю затушеванность намеков, политический смысл, который Булгаков вкладывает в свое произведение, достаточно ясен, хотя, может быть, большинство зрителей этих намеков и не заметит.
Он хочет вызвать у зрителя аналогию между положением писателя при диктатуре пролетариата и при «бессудной тирании» Людовика XIV».
«Кабала» психологически очень точно рассчитала: тиран не мог пропустить такую пьесу!
И выводы, содержавшиеся в справке, были довольно коварными:
«4. Мои предложения: побудить филиал МХАТа снять этот спектакль не путем формального его запрещения, а через сознательный отказ театра от этого спектакля как ошибочного, уводящего их с линии социалистического реализма. Для этого поместить в «Правде» резкую редакционную статью о «Мольере» в духе этих моих замечаний и разобрать спектакль в других органах печати».
Для «Кабалы» наступили томительные дни: все было заготовлено, но команды еще не было. И вот Сталин начертал на справке такую резолюцию: «Молотову. По-моему, т. Керженцев прав. Я за его предложение. И. Сталин». Ниже последовали подписи Молотова, Кагановича, Микояна, Чубаря, Ворошилова, Калинина, Орджоникидзе. 8 марта было принято постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О постановке «Мольера» М. Булгакова в филиале МХАТ» следующего содержания: «Принять предложение т. Керженцева, изложенное в его записке от 29.II.36 г.».
Булгаковы, разумеется, ничего не знали о состоявшемся решении, но уже на следующий день они поняли, что стряслось что-то страшное. Елена Сергеевна записала в этот день в дневнике:
9 марта: ««Ставлю большой крест» (как говорит Лагранж). В «Правде» статья «Внешний блеск и фальшивое содержание» о Мольере, не подписана.
Как только прочитали ее, Миша сказал — «Мольеру» и «Ивану Васильевичу» конец.
Днем пошли в театр. «Мольера» сняли.
Вечером звонок Феди Михальского. «Надо Мише оправдываться письмом». В чем оправдываться? Я сказала, что Миша не будет такого письма писать.
Вечером Ольга, Калужский и поздно Горчаков. То же самое — письмо! И то же по телефону Марков». 10 марта: «В «Литературной газете» статья Алперса. Ляганье.
Миша поехал в театр к Маркову сказать, что ни в каком случае не будет писать покаянного письма. «Ивана Васильевича» явно снимут. Теперь выясняется, что по городу ходили уже с первых чисел марта слухи о том, что «Мольера» снимут.
Настало для нас тяжелое время».
11 марта: «В «Советском искусстве» сегодня «Мольер» назван убогой и лживой пьесой. Травят». 13 марта: «Вечером Жуховицкий. На меня он произвел окончательно мерзкое впечатление. Лжет на каждом шагу, приезжает выспрашивать, и чувствую, что он причиняет вред. Его роль не оставляет сомнений».
Итак, мощный натиск «Кабалы» завершился полным разгромом «Мольера». Особую ярость вызвала у критиков сцена с «Кабалой». По их мнению, интриги «черной Кабалы», выведенной в пьесе по всем правилам «драмодельских шпаргалок», не только не вяжутся с исторической правдой, но и со здравым смыслом. «Когда видишь заседание «Кабалы», — писал анонимный автор в «Правде», — ...просто не веришь, что все это происходит в филиале МХАТ, настолько это низкопробно... Эта фальшивая, негодная пьеса идет решительно вразрез со всей творческой линией театра и ставит его в ложное положение перед зрителем...» Примерно в таком же духе были выдержаны и другие ругательные рецензии.
И в то же время осведомители из близкого окружения Булгакова следили за каждым его шагом. Один из таких «благожелателей» сообщал в ОГПУ:
«Статья в «Правде» и последовавшее за ней снятие с репертуара пьесы М.А. Булгакова особенно усилили как разговоры на эту тему, так и растерянность. Сам Булгаков сейчас находится в очень подавленном состоянии (у него вновь усилилась его боязнь ходить по улице одному), хотя внешне он старается ее скрыть. Кроме огорчения от того, что его пьеса, которая репетировалась четыре с половиной года, снята после семи представлений, его пугает его дальнейшая судьба как писателя (снята и другая его пьеса «Иван Васильевич», которая должна была пройти на этих днях в театре Сатиры), он боится, что театры не будут больше рисковать ставить его пьесы, в частности, уже принятую театром Вахтангова «Александр Пушкин», и, конечно, не последнее место занимает боязнь потерять свое материальное благополучие. В разговорах о причинах снятия пьесы он все время спрашивает: «Неужели это действительно плохая пьеса?» — и обсуждает отзывы о ней в газетах, совершенно не касаясь той идеи, какая в этой пьесе заключена (подавление поэта властью). Когда моя жена сказала ему, что, на его счастье, рецензенты обходят молчанием политический смысл его пьесы, он с притворной наивностью (намеренно) спросил: «А разве в «Мольере» есть политический смысл?» — и дальше этой темы не развивал. Также замалчивает Булгаков мои попытки уговорить его написать пьесу с безоговорочной советской позиции, хотя по моим наблюдениям вопрос этот для него самого уже не раз вставал, но ему не хватает какой-то решимости или толчка. В театре ему предлагали написать декларативное письмо, но это он сделать боится, видимо, считая, что это «уронит» его как независимого писателя и поставит на одну плоскость с «кающимися» и подхалимствующими. Возможно, что тактичный разговор в Ц.К. партии мог бы побудить его сейчас отказаться от его постоянной темы — противопоставления свободного творчества писателя и насилия со стороны власти, темы, которой он в большей мере обязан своему провинциализму и оторванности от большого русла текущей жизни» («Я не шепотом в углу выражал эти мысли», с. 37—38).
Необходимо отметить, что в настоящее время достоянием гласности стали лишь отдельные агентурно-осведомительные сводки на Булгакова. Наиболее важные материалы до сих пор не открыты и едва ли будут открыты в обозримом будущем. «Кабала» не любит света...
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |